– Возможно, – невозмутимо тянет улыбку собеседница. – Так что, вы согласны?
Айзава сверлит внимательным взглядом её лицо, выражающее толику бесовской насмешки. Ей как будто плевать, что он выберет.
Лишь бы весело было.
Холодный, тёмный янтарь, в противовес своей прохладе, адским пламенем жжёт глотку и горчит на языке, забиваясь в ноздри запахом крепкого алкоголя – нет, всё-таки Шота не любитель спиртного. Да и в принципе всего того, что относится к его собственному списку под кодовым именем «В сон тянет». Ибо с такой работой а-ля «лошадь извозчика» как раз спать-то и некогда.
Грудь изнутри греют отголоски проглоченного скотча – возможно не стоило пить залпом – и в голову алкоголь бьёт так, будто кто-то изо всех сил молотом шарахает по цинковому ведру.
Что ж, возможно это и есть самое лучше завершение откровенно дерьмовой недели.
– А теперь подсказка, – девушка поднимает левую руку и её костяшки на тыльной стороне, у основания пальцев, будто приподнимаются, а тончайшая плёнка белой кожи собирается мелкими складками и слегка съезжает в направлении кисти, обнажая то ли серую хрупкость костей, то ли резервуары какие-то. Мерцающие нити вытягиваются из них и, контролируемые лишь малейшими движениями, оплетают полупустую бутылку, возвращая её в стройные ряды стеллажей за спиной бармена. – Это совсем легко. Сто двадцать один.
– Это и есть подсказка? – Переспрашивает Айзава, иронично выгибая бровь – похоже кто-то сильно переоценивает его интеллектуальный уровень. Истинное свойство причуды он старается запомнить в мельчайших деталях, чтобы потом – наедине с собой – перебрать в памяти всех, кто владел чем-то похожим. – Как на счёт поблажки старикам?
– Вы в этом не нуждаетесь, поверьте, – смеётся. – Я об этом знаю лучше, чем вы можете себе представить… В данный момент.
Яркие, искрящиеся живым светом глаза хитро щурятся, а накрашенные красным вином губы застывают в такой непривычной – обольстительно-пренебрежительной улыбке. Она не испытывает ни капли страха или тревоги перед ним. Не переживает ни грамма о том, что он может прямо сейчас встать, заключить это несуразное подобие бармена в тугое переплетение лент и выволочь на улицу, чтобы отправить в полицейский участок, а лавочку эту прикрыть раз и навсегда.
Это несказанно бесит: то, что она помнит, а он – нет. Словно насмешливый, надменный плевок с её стороны.
– Вы можете вернуться сюда в любое время, учитель, – несмотря на то, что он – Шота – как собеседник проваливается по всем статьям и отмалчивается даже тогда, когда ему есть что сказать, ей это совершенно не мешает вести совершенно обычный диалог с ним. – Я на «ты» не только с алкоголем. А наши девочки умеют хорошо обращаться даже с самыми запущенными клиентами.
Хочется одновременно и засмеяться, и сломать что-нибудь в злостном припадке. На тридцать первом году своей жизни Айзава Шота докатился до того, что малолетка предлагает ему услуги себя или своих «коллег», как способ снять напряжение. Будто падать ниже уже некуда.
Противный зуд в ладонях начинает сильно беспокоить – насколько же сильно ему омерзительно видеть девочку в месте подобном этому? Где банально невозможно смотреть по сторонам, потому что количество развращённых, полуголых девиц, отчего-то явно наслаждающихся своим положением, на квадратный метр слишком велико.
– Я ещё умею варить хороший кофе – бодрит лучше таблеток с кофеином, учитель.
Издевается.
Нарочно сперва бренчит двусмысленными фразами, чтобы потом с откровенной издёвкой вскрыть истинное значение. А её обращение к нему, как к учителю, словно дополнительное унизительное замечание.
– Прекрати. Мы не в школе.
– Но если я буду называть вас по имени все вокруг узнают, что отважный герой не гнушается заглядывать в такие места. Мы, конечно, заведение с услугами S-класса, но среди великих защитников справедливости это всё равно не в почёте, – она понижает голос до волнующего, интимного шёпота, чтобы скрыть правду от других, выделяя унизительно-пренебрежительной интонацией последнюю часть.
Вот же сука.
Её поведение Шота констатирует одним ёмким, красноречивым и лаконичным словом. Сколько бы лет ей там ни было.
– Я надеюсь, что у тебя есть как минимум хорошее оправдание, чтобы вытворять такое, – но и он уже давно не юный мальчик, чтобы молча проглотить все её выпады и гордо задрать нос. – Потому что иначе придётся искать себе новую работу – уже классом пониже.
– Вы ещё даже не вспомнили меня, а уже угрожаете, – теперь на её лице не улыбка – усмешка. Дико раздражающая. Как и сама она, впрочем.
Потому что такое уже было. И это блядское ощущение дежавю усердно давит на мозг, выкручивает артерии у сердца, прессует желудок и иссушивает плевру. Забивается острым покалыванием в кончики пальцев и заставляет волосы на затылке шевелиться от неясного ощущения жуткого предвкушения последующих событий.
– Непременно возвращайтесь сюда, учитель. Мадам очень просила назначить вам встречу, – женственные, тонкие руки с изящными запястьями, грациозно поднимают бокалы, чтобы водрузить их на стойку.
О том, что ему заведение нахер не нужно, а сидеть в этой прокуренной и пропитанной вдоль и поперёк запахом алкоголя комнате, как минимум, неприятно она вообще не заикается и, кажется, даже в мыслях не имеет подобной идеи. Как будто знает наперёд, что он вернётся сюда, даже если не захочет.
– Не забудьте, – девушка продолжает говорить, прерываясь лишь на то, чтобы ловко жонглировать парой-тройкой бутылок и с помощью причуды налить из каждой понемногу. – Сто двадцать один.
… И возвращайтесь, когда вспомните – додумывает обрывок фразы Айзава, но по какой-то причине даже не задумывается о том, какой это геморрой, и как паршиво быть в неведении. Это даже становится более забавным, хотя ебучие головоломки он ненавидел, как минимум, лет тридцать своей жизни.
Однако конкретно эта загадка не отпускает ум даже сутки спустя, когда мысли, казалось бы, должны быть заняты сугубо анализом прогресса сборища малолетних вандалов, что через три года обязаны зваться настоящими героями.
Сто. Двадцать. Один. Это фактически просто одиннадцать в квадрате.
Айзава уже и не знает даже, от чего бесится больше:
От того, что не может разгадать ебучий ребус.
Или от того, как уничижительно в памяти выглядит надменное лицо той малявки из бара.
Мозг конкретно подвисает, потому что под завязку набит не работой и не заботами о собственном классе, а яркими отрывками воспоминаний о единственном вечере, проведённом в окружении шлюх (зачем малевать это слово красивыми словами?).
С чего бы ему вообще иметь какие-то заботы, касающиеся этой дряни? Сдать с потрохами этот притон «с услугами S-класса», и дело с концом.
Да и с чего он, собственно, вообще взял, что она именно «малявка»? Сейчас ведь юное личико нихуя не аргумент. Из какой такой дыры поступила эта информация?
В горле так некстати першит и как будто обжигающе горчит от привкуса того самого скотча, которым его за счёт заведения угощали в Камелии два дня назад. Происходит это в тот самый момент, когда умная мысль снисходит долбанутым озарением на голову конкретно подуставшего учителя с непонятно какого Олимпа.
А сколько студентов было отчислено им с геройского курса в предыдущие годы?
iii.
Едва ли Айзава когда-нибудь задумывался о том, что случается с теми учениками, которые не прошли тест на вшивость и были безжалостно выкинуты им в самом начале своего заранее провального геройского пути. Про какие-то зачатки сожаления или сочувствия даже заикаться не стоит. Смысл в этих терзаниях, если потенциала в юных умах ноль, а место они занимают? Чему учить тех, кто не имеет достаточно мотивации или вообще пригоден в другой специальности?
Гораздо практичнее переводить тех, кому не удалось попасть на курс лишь по несправедливости экзаменационной чехарды, чем отдавать приоритет оболтусам, которые если и станут героями, то со стопроцентной вероятностью превратят эту профессию в посмешище и единственное, что им доверит общество – чистку унитазов. Но никак не собственные жизни.
Была среди отсеянных им студентов и та, которая удачно маскировала свою непригодность к геройскому ремеслу под налётом старательности – пускай причуда ей досталась вполне себе геройская, но вот желания должного она не приобрела. И вылетела сразу же после того, как с чистой совестью просрала временную лицензию, имея при этом все шансы получить её. Девчонка вылетела гораздо позже своих сверстников.
И была этим самым номером сто двадцать один.
Коротышка по фамилии Суо.
Не сказать, чтобы это что-то, да прояснило. Но гораздо легче опираться на конкретные факты: на имя, примерный возраст и на то, что два года назад она пережила спортивный фестиваль и тест на получение временной лицензии, чтобы в конечном итоге быть отчисленной – чем бестолково гоняться за призраком из размытых воспоминаний о человеческом существе без имени и чётко очерченных границ информации.
Будь Шота чувствительнее, то испытал бы хоть самую малую крупицу угрызений совести от того, что его бывшая студентка попала в такой гадюшник и спуталась со шлюхами.
Айзаве бесстыдно похуй.
– Добро пожаловать.
Но какого лешего, в таком случае, он опять делает здесь?
– Вы предпочитаете выпить кофе или чего покрепче? – Грёбаные красные губы и треклятые глаза, смеющиеся ему прямо в лицо, никак не оставят в покое. – Учитель.
Ровно в десять вечера бар «Камелия» снова любезно раскрывает двери для него и для всех, желающих приятно провести свободный вечер.
========== II. Выбор неверной дорожки. ==========
iv. Hurts – Wonderful Life
Когда в адовой мясорубке крутится восприятие мира, смешивая между собой чёрное и белое, и привнося в жизнь ещё хуеву тучу оттенков серого (без намёков на дерьмовый бестселлер прошлых лет), детские взгляды на жизнь осыпаются пылью стёртых в труху игрушек. И приходит смиренное понимание истинного положения вещей в мироздании:
Это сам мир меняется – не люди.
Люди-то всё те же: умеющие лишь осуждать неподчинение канонам морали. Те, кто в самых редких случаях не делят поступки на хорошие и плохие, а смотрят на ситуацию и факторы, влияющие на них. Это поведение, словно неискоренимая зараза узкого, одностороннего мышления, которую уже почти не стараются побороть даже в школах, где детей должны учить быть настоящими людьми.
Айзава уже давно в первую очередь не герой, а учитель.
С высоты этой колокольни он всеми правдами и неправдами старается понять и оправдать в собственных глазах ученицу (пусть и бывшую), чтобы не судить её жизненные приоритеты так, как делает это большинство замкнутых на стереотипах взрослых. Но раз за разом, словно в цикличной последовательности, возвращается к тому, что её поступок неправильный, нерациональный, а мышление как у подверженного стокгольмскому синдрому человека. Абсолютно не нормально улыбаться так открыто и приветливо, работая в сфере, где приходится продавать своё тело, чтобы выжить. Это даже на словах звучит не просто плохо, а паршиво. Как самое дно – уровень ниже плинтуса не просто в социуме, а в самой жизни.
И она всё равно радуется.
– Попробуете что-нибудь новое, учитель? Могу предложить кофейный ликёр – он не слабее, но не будет так сильно горчить.
И продолжает работать так спокойно, будто действительно находится в самом обычном баре где-нибудь близ культурного центра города, а не в подпольном заведении среди продажных женщин, пьянства и корыстного обмена секса на деньги.
– Не думаешь, что где-то не там свернула после того, как тебя отчислили? – Интересуется спокойно, мастерски пряча любопытство за инертностью и ленивой интонацией.
– Учитель, вы знаете, что у вас очень однобокое представление о том, чем здесь занимаются?
И снова это её выражение – издевательское, насмешливое, чересчур радостное.
Да что ты, блять, говоришь?
Айзава смотрит пристально, не отвлекаясь на посторонние шумы и звонкий хохот какой-то безымянной девицы, что прощается с очередным посетителем. Его внимание сосредоточено на Нико целиком и полностью – словно долгий, пристальный взгляд поможет понять хотя бы толику её мотивации и образа мышления.
По физическим параметрам Суо не так красива, если поставить рядом с ней любую из здешних «сотрудников», однако её юная привлекательность и радикально противоположная этому, удивительно зрелая улыбка, подчёркнутая насыщенной помадой, делает Нико своеобразной особенностью заведения. Не потому, что Шота внезапно проникается к ней симпатией – в каком-то смысле всё происходит с точностью до наоборот – но по той лишь причине, что среди зрелых красавиц (шлюхи шлюхами, а женщины действительно красивые) этот желторотый птенчик с алкоголем в руках действительно выделяется. За счёт дикости картины в целом.
– Нико, я поехала, запиши, пожалуйста, – звонко щебечет приодевшаяся для «выхода» дамочка, перегибается через барную стойку и целует белую девичью щёку, оставляя яркий след сердца от губ.
– Хорошего вечера, – девчонка приветливо машет на прощание и аккуратно стирает мерцающий отпечаток, пока бесцветные нити, ведомые малозаметными движениями пальцев, тянутся к ручке, чтобы черкануть пару строк в ежедневнике под столешницей.
Так, словно это всё в порядке вещей и Нико лишь отмечает посещаемость.
Но это не норма – это какой-то беспросветный, клинический пиздец.
Шота нихуя не понимает это её блевотно-позитивное, почти родственное отношение к проституткам.
Как не понимает теперь, наверное, и принцип работы собственного мозга, который силится найти причину, по которой он наведывается в Камелию, если не имеет намерения отговаривать Суо от этой работы, и не в состоянии найти даже остатков вразумительности. Потому что о подобной мотивации и не задумывался даже – просто шёл по наитию.
Он слегка взбалтывает тёмный густой ликёр в стакане.
– Разве это не то, что знают все вокруг? – Шоколадно-кофейная сладость и алкогольная горечь мешаются между собой, уже не обжигая, а обволакивая горло теплотой, согревая грудь изнутри и привнося самую толику спокойствия.
– То, чем мы здесь занимаемся, не стоит воспринимать, как нечто ужасное. – Тонкие лески обвивают бутылки и расставляют по полкам, и Айзава отстранённо думает, что Топ Джинс с руками и ногами оторвал бы эту малявку, не дожидаясь её выпуска из Юэй. Тут же, впрочем, закапывая эту мысль куда подальше – сделанного не воротишь. – … Попробуйте подумать о другой стороне.
Логики в её словах не набирается даже на один вшивый аргумент, который можно было бы привести в пользу этого мнения.
– По-твоему это правильно? – Даже если у него есть понимание того, что всё «правильное» – относительно – здравый смысл по-прежнему стоит на своём, отторгая саму идею понятия «нормально», касающегося данного способа заработка. – Торговать собой ради денег.
В дополнение ко всему Шота изо всех сил старается абстрагироваться – уйти как можно дальше от мыслей о том, что разговаривает на подобные темы с несовершеннолетней девочкой. Своей бывшей студенткой, которую лично отсеял два года назад. Мог ли он когда-нибудь предположить, что такое произойдёт? Что будет вот так сидеть в каком-то подвальном баре в окружении шлюх, попивать кофе и алкоголь (в зависимости от степени заёбанности работой и желания поспать), и разговаривать с ученицей о том, что проституция – секс за плату – это не есть хорошо. Уроки полового воспитания и морали были сугубо территорией обсуждения Исцеляющей девочки, но никак не его.
Едва ли это могло даже в кошмаре присниться. Больше похоже на невесёлую вендетту – бумеранг жизни – за разрушенные мечты и надежды зелёных студентов. Мол: вот, что происходит, когда не задумываешься о том, что будет со школьниками, если их отчислить.
Если есть предел этой шутке-прибаутке, то пора бы ему уже появиться. Хотя бы на линии горизонта.
– По-вашему «правильно» – это отсеивать тех, чьим смыслом было обучение в вашей школе? Пусть с курсом они и промахнулись, – с оттенком лёгкого сарказма выгибая тонкую, светлую бровь, Нико хорошенько встряхивает шейкер, и мужчина почти давится напитком, не ожидав, что она попытается так галимо надавить ему на совесть. Внутри снова бушует стрёмная злость непонятно на кого и на что. – Учитель, мы продаём здесь не тела, раз уж вас так сильно заботит именно это, – а больше всего его бесит то, что она убийственно спокойна, какова бы ни была цель и тема их беседы. – Мы продаём своё время. А вот как им воспользоваться – решает клиент.