— Нет, господин, — клятвенно заверил Амбруаз, перекрестившись для пущей убедительности, — мы с Тибо ни на шаг не отходили от ворот и не смыкали глаз. И Тизон не лаял.
— Так куда же она делась? Обернулась нетопырем и улетела?
— Н-не могу знать, господин, — в суеверном ужасе съёжился несчастный лакей. — Быть может, она перелезла через стену.
— Не мели чепухи! — фыркнул Тристан. — Разве такое по силам девчонке?
Происшествие представлялось ему всё более скверным. Вдруг цыганка и впрямь колдунья? Навела морок и улизнула? Тристан глубоко задышал, успокаиваясь, собираясь с мыслями. Она не могла далеко убежать, ей негде найти приют. Девчонке, как и в прошлый раз, не уйти от него, он её найдёт до рассвета, прежде, чем её схватит ночной дозор. Король ни в коем случае не должен узнать о том, как кум нарушил его приказ.
Узнав, что Эсмеральда исчезла около часа назад, Великий прево тут же пустился в погоню по не успевшему простыть следу. Солдаты хотели последовать за своим начальником, однако Тристан осадил их:
— Не вмешивайтесь, это моё дело! А вы, — обратился он к слугам голосом, не предвещающим ничего хорошего, — ступайте в дом. С вами я поговорю после.
Луи Тристан л’Эрмит был немолод и на своём веку повидал всякое. Однако он и понятия не имел, на что способна женщина, подстёгиваемая обидой. Эсмеральда, хоть и не была цыганкой по крови, всё же кое-что усвоила за годы жизни в таборе. Пленница призвала на помощь природную хитрость народа, среди которого прожила пятнадцать лет. Долгие часы, проведённые в одиночестве, наблюдения у окон пошли ей на пользу. Тристан упредил её попытки улестить слуг, но не запрещал кормить собак, поэтому самые вкусные куски из её рук доставались сторожевому псу. Она выучила внутренний распорядок, до мелочей изучила двор и окружающие дом постройки. Она воспользовалась тем, что стражи её, успокоенные смиренным поведением пленницы, ослабили бдительность. Вечером, когда стемнело и двор опустел, она смастерила в постели куклу из одеял, прикрыла её покрывалом. Со стороны данное сооружение походило на крепко спящего, укутавшегося с головой человека. Затем, прислушиваясь к каждому шороху и страшась быть застигнутой, распахнула окно и выбралась наружу, оставив надзирателям вместо себя белую козочку. За короткий срок она успела привязаться к неожиданному подарку Тристана Отшельника, но забрать с собой не могла — животное выдало бы её.
Растянувшийся под навесом пёс вскочил, зарычал, вздёрнув губу — точь-в-точь как Тристан, но, признав кормилицу, успокоился и снова улёгся, вильнув тяжёлым хвостом. Таясь и оглядываясь, Эсмеральда пересекла двор, подтянувшись, попробовала перелезть через стену в том месте, где каменная кладка казалась ей ниже. Дело это далось ей нелегко. Подол платья путался в ногах, сковывая движения. Эсмеральда пожалела о скромной цыганской юбке, некогда высмеянной Флёр-де-Лис и её надменными товарками. Рискуя сорваться, ломая ногти, бедняжка карабкалась, цепляясь за малейшие выемки, извиваясь, точно кошка. Отчаяние подгоняло её. Взобравшись на стену, цыганка перевела дух и осмотрелась. Вокруг не было ни души, только меж ставен в окне соседнего дома пробивался свет. Убедившись, что улица пуста, Эсмеральда принялась спускаться, повиснув на руках. Ноги её соскользнули, потеряв опору. Тогда беглянка разжала пальцы и тяжело рухнула на мостовую. Дыхание перехватило от резкой боли, но она была уже за стеной, она была свободна.
— Эй, кто там? — спросил настороженный голос за воротами.
— Чего вопишь? — недовольно откликнулся второй.
— Там кто-то есть, Тибо, истинный крест! — не унимался первый.
— Брось, какой дурак сюда сунется?
Голоса потревоженных стражей ещё не затихли, когда цыганка, мигом вскочив на ноги, стремглав припустила вниз по улице.
Прохлада вечерней осени давала о себе знать, но разгорячённая движением и победой Эсмеральда, плутая по правобережной части города, не чувствовала ничего. Она шла на Гревскую площадь в надежде встретиться с матерью, обретённой при столь трагических обстоятельствах, и скрыться вместе с нею во Дворе чудес. Не может того быть, чтобы никто из его обитателей не уцелел после побоища у стен собора. Подобные места не пустеют. Там, среди всемогущего племени бродяг, мать и дочь укроются, пока король, а с ним и Тристан Отшельник, не покинут Париж. Тогда они обе уйдут в Реймс. Эсмеральда нащупала на груди ладанку-талисман. Амулет с зелёной бусиной продолжал оберегать её.
Упорство всегда вознаграждается. Цыганка, выбравшись на Кожевенную улицу, добралась до конечной цели своего путешествия. Здесь, на Гревской площади, судьба нанесла ей удар не менее сильный, чем тот, который не успел нанести Тристан. Крысиная нора опустела. На месте оконца с чёрным крестом из прутьев зияла брешь, проделанная солдатами в ту памятную ночь. Заглянув внутрь, девушка окончательно убедилась в том, что келья необитаема. Крысиную нору, облекшуюся дурной славой, забросили, и только молитвенник, забранный решёткой, да уцелевшая надпись TU, ORA! напоминали о прежних благочестивых временах. Насельница Роландовой башни канула в неизвестность, не оставив ни малейшего знака, могущего способствовать дальнейшим поискам.
Эсмеральда вошла в тесную конуру, где пятнадцать лет жила её мать, села, обхватив колени руками, на каменную плиту, служившую сестре Гудуле и полом, и постелью. Последняя надежда угасла, точно свеча, которую задул порыв ветра. Нужно было подниматься, идти во Двор чудес, попросить помощи у тех, кто уцелел в ночь нападения на собор Богоматери, но идти ей никуда не хотелось. Окончательно упав духом, цыганка сидела, устремив горестный взгляд на пролом в стене. Её не насторожил цокот подков по мостовой. Ей было всё равно, кто пересекает площадь, приближаясь к Роландовой башне. Она не шелохнулась и тогда, когда выход из кельи загородил приземистый мужской силуэт. Преследователь тяжело дышал, всматриваясь во мрак. Сжавшаяся в комок цыганка дрогнула лишь тогда, когда знакомый, грубый голос произнёс:
— Я знал, что найду тебя здесь.
Этот зловещий, царапающий по нервам голос принадлежал Тристану Отшельнику.
* Имя Амбруаз значит «бессмертный».
========== Глава 8. Принадлежать убийце ==========
Тристан Отшельник стосковался по охоте, ему не хватало стремительной гонки, неукротимого азарта ловца, настигающего добычу. Его досуг в Плесси составляла другая охота, на двуногую дичь, и в этом деле Великий прево не знал себе равных. Тристан догадался, куда подалась беглянка. Она ушла к Крысиной норе, не подозревая, что вместо матери обрящет одну лишь пустоту. Если он поторопится, то застигнет цыганку там. И Тристан пущенной из лука стрелой мчался по мостовой, понукая коня, судорожно сжимая пальцами поводья. Превосходной ищейке не требуется бежать, уткнув нос в землю, не отрываясь от следа — она идёт верхним чутьём, улавливая в воздухе мельчайший запах добычи. Так и Тристан гнался за Эсмеральдой, не сбиваясь во мраке неосвещённых улиц, не теряя направления. Злоба подстёгивала его жгучим, ранящим плоть хлыстом.
Скакун, чувствуя настроение всадника, сердито грыз мундштук, храпел, роняя пену. Королевский кум от негодования готов был придушить Эсмеральду голыми руками. Но, когда он, тяжело дыша, немного привыкнув к темноте, разглядел внутри кельи сжавшуюся в комок девушку, его ярость неожиданно для него самого растаяла как дым.
— Я знал, что найду тебя здесь, — сказал Великий прево и, помолчав, добавил. — Сама судьба вновь предаёт тебя в мои руки на том же месте.
— Судьба, говорите вы? Остаться невольницей, которую жестокий зверь терзает, как ему вздумается, нарочно раня и глядя на её страдания? Такова моя судьба? — вскинула голову цыганка. Глаза её сверкнули, точно два карбункула в луче солнца. — Так избавьте меня, ваша милость, от подобной участи! Убейте, так же, как убили мою матушку! Исполните приказ короля! Чего же вы ждёте?
Плачущий голос Эсмеральды доносился из кельи, походившей, скорее, на склеп, и горожанину, возвращавшемуся домой, почудилось, будто это неприкаянный дух стенает на площади, не находя покоя. Осенив себя крестом, он ускорил шаг. Тристан слушал. Он напоминал волка, просунувшего голову в окошко хлева, примеряющегося к прыжку, готовящегося схватить испуганно мечущегося ягнёнка. Цыганка умолкла и всё так же сидела, пристально глядя на преследователя.
— Твоя мать вымолила тебе жизнь, — вновь заговорил Великий прево, — её слова заставили моих людей лить слёзы. Клянусь своей головой, я никогда прежде не видел, как рыдают вояки, которым ничего не стоит пикой вспороть противнику живот! Слушай, цыганка! Я весь, до последней капли крови принадлежу королю, одна только смерть может положить конец этой службе. Я ни разу не нарушал воли государя, а он повелел вздёрнуть тебя и приказ ещё в силе. Я бы исполнил его в ту же ночь. Но та нищенка… Не знаю, что дрогнуло во мне, когда она говорила. Твой взгляд перевернул мне нутро. Чёрт возьми! Разве для того ты избежала виселицы, чтобы снова к ней вернуться? Выходи, не заставляй меня опять вытаскивать тебя силой.
Вместо того, чтобы повиноваться, Эсмеральда вскочила и прижалась к стене в самом дальнем углу кельи, желая в эту минуту сделаться крохотной ящеркой и укрыться в щели между камнями.
— Я не хочу! — крикнула несчастная. — На помощь! Феб! Спаси меня, мой Феб!
Её голос всполошил эхо, но не достиг посторонних ушей. Мирные жители давно закрыли окна и погасили светильники, никому не было дела до призывов о помощи.
— Не зли меня, цыганка! — заворчал Великий прево. — Ты напрасно зовёшь капитана — он не придёт. Ему не до тебя!
Девушка не видела лица своего преследователя, но знала наверняка, что сейчас он скалится, в его серых глазах пляшут злые огоньки. Такие же хищные огни загораются в глазах тигра, выслеживающего трепетную лань. Однако упоминание о Фебе возымело на цыганку магическое действие, заставило задрожать, заволноваться, старательно ловить каждый звук, чтобы не пропустить ничего.
— Что вы знаете о нём? Что случилось с Фебом? Где он? — дрожащим голоском спросила она.
— Жив, весел, и наслаждается обществом молодой жены, — всё-таки не удержался Тристан Отшельник. — Так иди же за мной. Больше тебе не на кого уповать!
— Жены… — ошарашенно повторила Эсмеральда, слыша и словно не желая верить словам. Казалось — не ошеломляющее известие, а все тяготы мира обрушились разом на её хрупкие плечи. — Эта женщина, она теперь его жена! Он оказался прав, тот священник: вот ночь и площадь, за ними пустота, дальше пути нет. Остаётся либо умереть, либо… Принадлежать убийце! — она содрогнулась. — Вы не позволите мне умереть. Но если Феб забыл меня, то мне всё равно, кому принадлежать, пусть даже вам.
Поверженная, поникшая, потерявшая волю к сопротивлению цыганка выбралась из кельи, предстала перед Великим прево. Тристан, вскочив на коня, протянул руку, помог ей забраться в седло, властно прижал к себе. Цыганка слышала, как гулко стучит его сердце, разгоняя по жилам горячую кровь.
— У такого жестокого человека тоже есть сердце, — устало удивилась она.
Гревская площадь и виселица оставались позади, как и само прошлое, перерезанной пеньковой петлёй отсечённое от настоящего и подлежащее забвению. Нервное напряжение брало своё. Решительность окончательно сменилась безразличием. Отяжелевшие веки смыкались, наливаясь необоримой тяжестью свинца. Укачавшись, Эсмеральда задремала, склонив голову на плечо королевского кума. Тот хмыкнул, но затаил дыхание, будто опасался спугнуть новое ощущение.
Цыганка очнулась от забытья, когда они приехали в тот самый дом, который она столь неосмотрительно покинула. Слуги, заглаживая свою вину, суетились вокруг девушки, избегая поднимать взоры на хозяина. Они чуяли собиравшуюся над ними грозу и трусливо втягивали головы в плечи. Эсмеральда безучастно позволила уложить себя и тут же, укрывшись одеялом, вновь смежила веки. Она осталась наедине с Великим прево.
— Я больше не решусь надолго оставлять тебя, — произнёс Тристан Отшельник, жадно глядя на неё. — Ты поедешь со мной в Тур. Там я не упущу тебя из виду, да и тебе пойдёт на пользу перемена места.
— Как вам угодно, монсеньор… — сонно пробормотала Эсмеральда.
— Лучше всего прятаться на виду у всех, — продолжал Тристан. — Везти тебя в Плесси слишком опасно, а вот в Туре ты будешь надёжно укрыта.
Он сел на постель, провёл ладонью по распущенным волосам цыганки, стянул с её плеч одеяло. Девушка вздрогнула всем телом, словно от прикосновения раскалённого железа, и в ужасе распахнула глаза.
— Что ты всё дёргаешься, как ужаленная, когда я касаюсь тебя? — раздражённо буркнул Тристан. — Видишь, как я кроток с тобой? Не противься.
Она хотела было умолять, кричать, царапаться, но вспомнила о Фебе, о келье и об опустевшей ладанке, и всё в ней погасло.
— Я в вашей власти, — пролепетала она. — Пусть, если этому суждено случиться.
Она покорно исполняла свою роль, думая о капитане, предавшем её и которого предавала она, о том, что происходящее с нею, пожалуй, можно перетерпеть, пережить. Сперва вспышка боли, затем только тяжесть чужого тела, а поцелуи и прикосновения, в которых нет искренней любви, не пробуждают ничего. Когда её мучитель, насытившись, отстранился и лёг рядом, довольный, Эсмеральда не испытала ни страха, ни отвращения — только безразличие. Сон обволакивал её, ловил в свои силки, поглощал рыдания, и цыганка уже не ощутила, как Великий прево небрежным движением укрыл её одеялом. Утром она не увидела Тристана и, если б не ноющая боль и состояние опустошённости, она подумала бы, что всё, произошедшее ночью, ей причудилось.
========== Глава 9. Певчих птиц осенью не отпускают ==========
Тристан Отшельник по выработавшейся с годами привычке пробудился чуть свет и в первый миг удивился тому, что находится не в Бастилии. Затем он вспомнил, что произошло накануне и, приподнявшись на локте, посмотрел на девушку, вынужденную делить с ним постель. Эсмеральда спала. Учащённое дыхание, подрагивающие веки говорили о том, что видения её тревожны. Тристан не встречал уличную плясунью в те времена, когда она беззаботно существовала, не ведая горя, но тот, кто знал её тогда, заметил бы разительные перемены. Исчезла ребяческая наивность, черты сделались плавными. Кожа утратила прежний оливковый оттенок, присущий уроженкам юга, сменившись бледностью, какую приобретают либо заключённые, либо те, кто сознательно избегает солнца. В этой изысканной красавице лишь смутно угадывалась прежняя Эсмеральда. Цыганка напоминала ожившую мраморную статую или же птицу, вырвавшуюся из клетки, но ударившуюся об оконное стекло. Королевский кум осторожно поднялся, чтобы не разбудить девушку. Сейчас ему меньше всего хотелось бы встречаться с ней взглядом. Он испытывал отнюдь не наслаждение победой, но нечто, что человек, знакомый с чувством стыда, определил бы как угрызения совести.
Эсмеральда покорилась ему, а он, взволнованный и разгорячённый, не нашёл в себе сил остановиться, как делал прежде. Тристан сожалел о том, что сотворил. А ведь его учили не жалеть. Никого и никогда.
— А грех чем тяжёлый искупишь ты свой,
Эдвард, Эдвард? —
снова вспомнил он слова шотландской баллады. Великий прево даже рад был тому, что долг — властный, въевшийся в его плоть и кровь, призывал предстать перед королём.
Эсмеральда, удручённая несколькими утратами, свалившимися одна за другой, весь тот день бродила, как неприкаянная. Горничная, помогающая ей одеваться, молчала и отводила взгляд.
— Говори со мной, Коломба! — не выдержала цыганка. — Ты ведь знаешь, как мне тягостна тишина.
— Как прикажете, госпожа, — робко ответила служанка. Облачив хозяйку, она принялась расчёсывать её волосы, укладывая их в причёску. Разговаривать ей, по всей видимости, не хотелось из страха не то перед Эсмеральдой, не то перед Тристаном. — Наделали вы вчера переполоху, госпожа, — всё же решилась она.
— Почему ты всегда зовёшь меня госпожой? Почему вы все ни разу не обратились ко мне по имени? Я такая же простая девушка, как и ты, Коломба, и у меня есть имя.
— Он приказал называть вас госпожой и никак иначе, — прошептала горничная, покосившись на дверь, — и запретил упоминать о вас за стенами этого дома.
Эсмеральде не нужно было объяснять, кто это — он.
— Ваш господин… наказал вас за мой побег? — спросила она, чувствуя вину перед своими стражами. Они-то ведь ни в чём не были перед ней виноваты и лишь исполняли приказ.