Цыганка, воскресив в памяти воспоминания, решила попытать удачу.
— Вам всё ведомо, мессир Тристан. Скажите, нет ли в городе или в его окрестностях женщины, занимающейся лечением травами?
Королевский кум, действительно знавший всё обо всех, ответил с долей пренебрежения:
— Как же нет! Старая карга Сибиль славится тем, что собирает листья да коренья и варит из них зелья. Чудо, как она до сих пор не попалась в когти духовному суду, либо моим молодчикам в лесу! — Тристан хищно раздул ноздри, словно тигр, учуявший кровь. — Придёт час, когда ведьму вознесут на пеньковой верёвке на пару туазов от земли!
Эсмеральда, заслышав такие речи, приуныла. Дело оборачивалось величайшими трудностями, но всё-таки цыганка не отступила.
— Пусть ваши люди проводят меня к ней, мессир! — попросила она, набравшись мужества.
— На что тебе? Хочешь купить у неё сушёных трав на лекарство?
— Да, мессир! О, прошу вас, позвольте мне! Я куплю у неё лекарство, либо уговорю прийти и помочь вам.
Тристан л’Эрмит расхохотался и смеялся до тех пор, пока в боку не закололо.
— Башка Христова! Что же, сходи, увидишь сама, как эта ведьма даст тебе от ворот поворот, едва услышит, для кого ты просишь снадобья, — напутствовал он, скаля зубы. — А если она тебе и уступит, то я всё равно не стану пить её зелья, ибо не уверен, что она не подсунет тебе яд.
От такой отповеди у кого угодно пропало бы желание действовать, но не у Эсмеральды. Уж очень ей захотелось увидеть таинственную Сибиль и, коль скоро властелин расщедрился, воспользоваться возможностью вырваться из заточения. Не теряя драгоценного времени, она собралась на прогулку. Слуга, выполняя приказ Тристана, сопроводил её до лачуги на одной из окраинных улочек Тура, узкой, грязной, стиснутой с обеих сторон домами. Судя по всему, посетители Сибиль не очень-то баловали врачевательницу щедрыми подношениями. Единственным украшением жилища знахарки служил позеленевший от времени дверной молоток в виде головы льва, державшего в пасти кольцо. Поколебавшись, Эсмеральда постучала.
Она, впечатлённая неприглядным видом жилища, ожидала увидеть в качестве его хозяйки согбенную, длинноносую старуху с торчащим из-под губы жёлтым клыком. Её ожидания оправдались лишь отчасти. Знахарка Сибиль в действительности оказалась старухой с лицом, изборождённым сетью морщин, но с прямой спиной и поблекшими усталыми глазами. Она живо напомнила цыганке мать, затворницу Гудулу. Сходство усиливалось за счёт худобы знахарки, подчёркиваемой линялым, с чужого плеча платьем, не скрывавшим выпирающих ключиц и острых плеч.
— Зачем пожаловала, красавица? — спросила Сибиль, сурово взирая на посетительницу из-под насупленных бровей. — Если ищешь снадобья, чтобы избавиться от бремени, или яд, или приворотный напиток, то ступай, откуда пришла.
— Нет, нет, госпожа Сибиль! — поспешно ответила Эсмеральда, опасаясь, как бы старуха, приняв её за знатную даму с чёрными помыслами, не захлопнула перед ней дверь. — Я пришла, чтобы просить у вас помощи для раненого.
— Это другое дело, — смягчилась знахарка и посторонилась. — Пройди в дом, а твой спутник пусть подождёт на улице.
Внутри лачуга оказалась такой же убогой, как и снаружи. Колченогий стол, табурет, лавка вдоль окна, сундук, служивший также и постелью — вот и вся мебель. Всё остальное пространство от пола до потолка занимали полки с посудой и всяческими склянками и мешочками, а также развешанные по стенам пучки трав, источающие терпкий аромат. Пахло пылью, дымом из очага и горячей похлёбкой. Сибиль, пододвинув табурет, предложила Эсмеральде сесть.
— Ты уж прости, красавица, за нелюбезный приём, — бормотала она, снимая с огня котелок с варевом. — Случается, наведываются ко мне девицы за такими делами, а я греха на душу не беру и упреждаю сразу. Где же твой раненый? Куда нам идти?
— На улицу Брисонне.
— Гм… Брисонне. Далеконько. Моя похлёбка совсем остынет. Расскажи-ка мне, что стряслось?
— Господину Тристану л’Эрмиту пробило стрелой руку несколько дней тому назад. Прошу, помогите ему, или дайте мне снадобья. Я заплачу, сколько потребуется, — как на духу выговорила Эсмеральда.
Имя Великого прево, имя, на которое откликалось эхо, возымело совсем не тот эффект, на который уповала просительница. Сибиль дёрнулась, как ужаленная. Взор её загорелся ненавистью, какую никак нельзя было предполагать в столь немощном теле. Старуха зашипела, вытянув тощую шею, сделавшись похожей на рассерженную гусыню:
— Тристану л’Эрмиту?! Да ты, девонька, либо ума лишилась, либо потешаешься надо мной! Помогать живодёру, дьяволу л’Эрмиту, который ходит по лесам, собирая кровавую жатву?! Я знаю, о, я знаю, кто ранил его! Одна из его жертв, сомнений нет! Кто он тебе, что ты просишь за него?
Эсмеральда испуганно съёжилась, в любой миг ожидая нападения. Вот сейчас взбешённая старуха накинется на неё, вопьётся, точно бешеная кошка, расцарапает лицо ногтями! Сибиль, потрясая руками-жердями, перекрыла ей путь к отступлению. Эсмеральде ничего иного не оставалось, кроме как, положившись на волю Всевышнего, рассказать чистую правду.
— Он спас мне жизнь, госпожа Сибиль. Меня хотели казнить за преступление, которого я не совершала. Господин Тристан спас меня, укрыл в своём доме. Не скрою, я боюсь его, но я в долгу перед ним и не могу видеть, как он страдает.
— Ты мне лжёшь, девица! Не бывало такого, чтобы прево Тристан над кем-нибудь сжалился!
— Я сказала вам истинную правду, клянусь Святым Мартином Турским! Меня собирались повесить, сам Тристан командовал палачу, верёвка обвила мою шею, смерть дышала мне в затылок. Я не знаю, какая благодать снизошла на него, но он пощадил меня и с той поры я живу в его доме. Пусть небесный огонь испепелит меня, если я солгала хоть словом.
— Уж больно ты горячо клянёшься! — проворчала Сибиль, но без прежней ярости.
— Правду говорить не страшно. Я хочу отплатить добром за добро, только и всего. Если я нежеланный гость, я сейчас же уйду. Мне жаль, что я вас побеспокоила.
Эсмеральда поднялась с намерением как можно скорее выскользнуть за дверь, но знахарка остановила её.
— Погоди-ка. Не ведаю, Господь или дьявол направил тебя ко мне, но будь по-твоему. Такой рассказ, девица, достоин награды. Я не пойду с тобой, но дам всё, что ты просишь.
Старуха, бормоча под нос, принялась перебирать травы. Эсмеральда сидела ни жива, ни мертва.
— Скажи-ка, девица, а не боишься ли ты, что я вместо целебных трав дам тебе ядовитые, чтобы твоими руками убить этого гнусного человека? — спросила вдруг Сибиль, сверля цыганку испытующим взглядом.
— Он боится, госпожа Сибиль, а я доверяю вам, ибо вы сказали, что не берёте грех на душу.
— Оно верно, — ухмыльнулась знахарка, — ему и нужно бояться. Ох, велик груз на его душе! Он это знает и мечется. Смотри, красавица, не напрасно ли ты явилась сюда? Королевский куманёк не верит лекарям, неужто доверится ведьме?
— Я смогу уговорить его! — сказала Эсмеральда, хотя и не уверена была в том, что сможет.
— Ну, коли так, слушай внимательно, да примечай.
Старуха, найдя то, что искала, объяснила цыганке, что каждое растение нужно собирать в его час, когда оно полно живительной силой. Поторопишься или опоздаешь — только понапрасну погубишь. Но если растение сорвано вовремя, то лекарство, приготовленное из него, одолеет любую хворобу. Такие, как Куактье, подобными знаниями не обладают. Сибиль рассказала, как удалить гной, как приготовить мазь из зверобоя с мёдом, чтобы прикладывать к ране, отвар из чистотела, унимающий жар. Заворожённая цыганка молча внимала приоткрывшейся ей тайне старой знахарки, боясь пропустить хоть слово. Получив необходимые снадобья и наставления, девушка спросила о цене и потянулась к висевшей на поясе омоньере*, но Сибиль перехватила её руку.
— Брось! Это деньги палача и убийцы, зазорно брать их. Ступай!
Поспешно откланявшись, цыганка отправилась восвояси. Дорогой она то и дело ускоряла шаг, торопя своего спутника, опасаясь позабыть что-либо из поучений старой знахарки. Тяжелейшую часть своего замысла Эсмеральда исполнила. Теперь ей предстояла не менее тяжёлая задача: испробовать себя в роли лекаря, убедив Тристана Отшельника принять её заботу.
* Омоньера — поясной кошель для монет и мелких личных вещей.
========== Глава 13. О том, к чему приводят благие порывы ==========
Возвратившись в красноречиво украшенный барельефами в виде верёвок дом на улице Брисонне, Эсмеральда велела слуге отнести дары знахарки на кухню. К вящему удивлению повара, она собственноручно взялась за изготовление лекарств, стараясь делать всё в точности так, как сказала старуха Сибиль. Повар, предоставив ей право распоряжаться посудой, водой и огнём, искоса поглядывал на возню хозяйской протеже, не смея протестовать. Он наблюдал, как госпожа Агнеса, разложив на разделочном столе травы, то что-то растирала, то смешивала, то варила, и думал, не придётся ли потом кропить кухню святой водой.
Справившись с работой аптекаря, порядком уставшая цыганка, едва переведя дух, направилась в комнату Тристана и объявила, что готова заняться его лечением. За ней, точно собачонка, шла белая козочка Чалан.
Великий прево, пододвинув кресло к окну, развлекался тем, что смотрел вниз, во внутренний двор, где прачка и конюх о чём-то беседовали возле колодца. По-видимому, предмет их разговора носил романтический характер, поскольку расставанию предшествовало быстрое соприкосновение губ. Небо над Туром наливалось вечерней синевой, вытягивались тени, темнели зубчатые силуэты строений. Тристан скучал. Он не привык болеть, его злило состояние вынужденной беспомощности. Какая-то несчастная ранка причиняет столько мороки! Из упрямства Тристан переносил недомогание на ногах, превозмогая слабость и боль. Заявление Эсмеральды, нарушившей его уединение, он принял с иронической усмешкой.
— Всё-таки сделала по-своему, плутовка! — по обыкновению заворчал он, но не злобно, а, скорее, снисходительно. — Ты так воодушевилась щедростью старой карги, что решила стать моим лекарем? Да вот только ничего у тебя не выйдет! — он поднялся с кресла, стараясь не тревожить повреждённую руку, неслышно ступая по циновкам. — Я позволил тебе совершить прогулку в облике знатной дамы и здесь мои уступки твоим капризам кончаются.
Эсмеральда, которой немало сегодня довелось убеждать, настаивая на собственной правоте, по инерции продолжала полемику. Она вздохнула и терпеливо, как непослушному ребёнку, объяснила:
— Не говорите плохо о старой Сибиль, мессир Тристан. Она дала мне лекарственные травы, несмотря на неприязнь, которую, не стану утаивать, испытывает к вам, и не взяла с меня ни единого су. А что касается упрямства, то я, право уж, не знаю, кто из нас двоих упрямей.
Тристан кружил по комнате. Странным казалось то, что этот приземистый, тяжёлый, закованный в броню человек умел ходить легко и бесшумно. Такой навык он приобрёл ещё в молодости, когда служил коннетаблю де Ришмону и выполнял довольно опасные поручения. Королевскому куму не раз доводилось красться, не выдавая своего присутствия — от ловкости зависела его жизнь.
— Башка Христова! Ты так расхрабрилась, что уже указываешь мне, как и о ком отзываться?! — верхняя губа прево по-звериному вздёрнулась, обнажая зубы до дёсен, глаза превратились в узкие щёлочки. — Не забывай, с кем имеешь дело, девка!
— Более того, — не испугалась цыганка, — я укажу вам во всём слушаться меня и принять лекарство, которое я для вас приготовила.
Ей приходилось поворачиваться, чтобы следить за каждым шагом Тристана и не позволять ему зайти со спины. Козочка, переступая ножками вслед за хозяйкой, запуталась в подоле её платья и тоненько заблеяла. Наклонившись, Эсмеральда высвободила Чалан и на мгновение выпустила врага из виду. Она тут же исправила свою оплошность, повернувшись к нему лицом, и состроила гримаску в ответ на оскал прево.
— А если я пошлю тебя ко всем чертям, маленькая лисица? — с кислой миной осведомился королевский куманёк. Он попытался сложить на груди руки, однако перевязь помешала ему совершить привычное действие. Тристан досадливо поморщился и дёрнул здоровой рукой. Он призадумался и, видимо, мысли его приняли неожиданное для него самого направление.
— Чертыхайтесь, проклинайте меня, на это вы мастер! Я отступлюсь. Тогда вам придётся или страдать от гноящейся раны, или вернуться к мэтру Куактье, — нанесла последний удар цыганская плясунья. — Пойдём, Чалан! — обратилась она к прижавшейся к её ногам козочке, делая вид, будто хочет уйти.
Удача в тот день неотступно сопутствовала Эсмеральде. Тристан л’Эрмит, лукаво зажмурившись, словно сытый кот, греющий бока на солнце, хохотнул, от чего у цыганки пробежал холодок по спине, и воскликнул:
— Goddorie! Вот так выбор между Сциллой и Харибдой! Что ж, я рискну отведать ведьмино зелье ради того, чтобы ты по своей воле коснулась меня. Позови сюда Жака, чтоб этот бездельник помог мне раздеться.
Бедняжка Эсмеральда только сейчас поняла, какую побочную сторону имеет её благой порыв. Ей придётся прикасаться к полуодетому мужчине, уже однажды владевшему её телом. Её природное целомудрие возмутилось, но идти на попятную и выказывать слабость перед Тристаном ей не хотелось ещё больше, чем оказаться в столь щекотливой ситуации. Она осталась.
Преодолевая стыдливость, трясущимися от волнения руками Эсмеральда, сняв повязку Куактье, обрабатывала рану, стараясь не смотреть на широкую грудь своего господина, на его старые шрамы, полученные в прежних битвах, и, главное, пытаясь не обращать внимания на довольную ухмылку на физиономии Великого прево. Цыганка усилием воли заставила себя сосредоточиться на мысли о том, что сейчас они не мужчина и женщина, оставшиеся наедине, а врач и больной. Процедура оказалась не из приятных, неопытность Эсмеральды причиняла лишние неудобства, но Тристан великодушно терпел, не выказывая недовольства. Промыв рану и наложив мазь, следуя указаниям Сибиль, цыганка забинтовала руку полоской чистого полотна. Тристан помог затянуть узел и с врачебными манипуляциями, таким образом, было покончено. Затем девушка протянула ему чашу с отваром.
— Выпейте, как обещали, монсеньор. Это питьё унимает лихорадку.
— Ты чёрта привяжешь к подушке*, мерзавка! — буркнул Тристан, но лекарство выпил.
Он был побеждён, повержен на лопатки, и по собственной своей воле. Разрешив цыганке обратиться к знахарке, Великий прево намеревался лишь развлечь свою соскучившуюся взаперти пленницу. Он рассчитывал, что старуха Сибиль, не раз подвергавшаяся опасности быть повешенной на ближайшем суку молодчиками из его стражи, не пустит просительницу дальше порога, однако Эсмеральда вернулась не с пустыми руками. Такая настойчивость вкупе с состраданием заставила королевского кума покориться, вверив свою жизнь девушке. Точно так же дикий зверь, инстинктивно оберегающий самые уязвимые участки своего тела, позволяет прикасаться к ним. Вряд ли, правда, она в полной мере оценила масштаб его доверия, а он — её жертвенности.
Тристан прислушивался к своему внутреннему состоянию. Лучше не стало, впрочем, не сделалось и хуже. Он отказался от еды и ночью долго не смыкал глаз, вспоминая пунцовое от стыда лицо Эсмеральды, её тело, однажды открывшееся ему в полумраке, преодолевая искушение снова прийти к ней. Следующим утром он позволил ей повторить над собой те же манипуляции, и затем беспрекословно подчинился ей. И по мере того, как его самочувствие улучшалось, стихала боль, а действия цыганки становились всё более уверенными, в душе росла благодарность. И однажды, когда Эсмеральда с довольным видом сняла последнюю повязку, Тристан накрыл её ладонь своей, притянул девушку к себе, погладил по волосам — то было почти единственное известное ему проявление нежности.
Она вздрогнула, словно от удара током, не смея и, как ему почудилось — не желая отстраниться, замерла, ожидая его дальнейших действий.
— Эсмеральда, — прошептал он охрипшим голосом. — Не бойся меня. Сжалься.
— Мессир… — она хотела просить — «Отпустите», но так и не произнесла ничего.
Никакое другое упоение — победой ли, властью ли, не могло сравниться с тем всеобъемлющим восторгом, который приносило ему обладание красавицей с прожигающими душу очами. Она принимала его ласки покорно и доверчиво, не отворачивая лица, и по тому, как трепетало её гибкое тело в его объятиях, как срывались с губ тихие вздохи, он понимал, что на сей раз ей с ним тоже хорошо, хотя она никогда не признается в этом.