— П-пятнадцать., — произношу с замешательством. — Вроде, — сверлю взглядом стол. — Если честно, я не уверена, — не хочу поднимать глаза, но голос Роббин принуждает:
— Тебе семнадцать, — женщина ставит свою кружку на стол, оповещая меня о том, что я должна знать. Что нормально знать каждому, но, видимо, не мне. Растерянно смотрю на Роббин, которая с каким-то неясным мне пониманием улыбается, будто молча уверяя, что это нормально.
— Выглядишь на тринадцать, — Дилан дает свой вердикт, положив всё-таки яблоко в рот, и получает пинок ногой под столом от матери, тут же подавившись и склонившись головой к столу. Я моргаю, еле удержавшись от улыбки, когда парень касается лбом стола, что-то пробубнив с набитым ртом, а его мать с полным непринуждением отпивает кофе, смотря куда-то в сторону.
— Кхм, так… — женщина решает вновь вернуться к разговору. — Как тебе дается учеба? — никаким вниманием не окидывает парня, который резко выпрямляется, выдохнув, и так же спокойно, словно ничего не произошло, берет свой стакан, начав активно опустошать. Исподлобья наблюдаю за поведением парня, пытаясь параллельно отпить молока и сообразить, что ответить Роббин:
— Не очень хорошо, я думаю, — это правда. Из-за особенности моего мышления, мне тяжело дается обучение.
— Я думаю нанять тебе учителя на дом, — женщина не интересуется моим мнением на этот счет, просто ставит перед фактом. — Чтобы ты не отставала от ровесников и имела возможность вернуться к учебе. Это будет полезно.
— Не стоит тратиться на меня, — прошу. И без того чувствую себя неловко. Дилан ставит свой стакан на стол, наклонив шею в разные стороны, отчего та хрустит, и Роббин закатывает глаза, явно испытывая неприязнь к подобным звукам.
— У тебя есть хобби? — женщина решает не тратить свои моральные силы на сына. — Чем ты могла бы заниматься дома, пока нас нет?
Нервничаю. Мне тяжело так долго копаться в себе, чтобы находить здравые ответы, и сейчас я уплываю внутрь сознания, размышляя, и, видимо, выгляжу очень нагруженной, поэтому Дилан вновь подает голос, протянув руку к моей тарелке, чтобы забрать ломтик яблока:
— Ты заваливаешь ребенка вопросами.
— Эй, — Роббин хлопает его по ладони, заставив отдернуть от моей тарелки, но я кстати была бы не против, чтобы кто-то съел мой завтрак. — Ты ведешь себя некультурно! — ругает сына, а тот кивает, с видом полного осознания:
— Точно, извини, — берет свою вилку, потянув её к моей тарелке, и у Роббин отвисает челюсть, когда он всё-таки протыкает ломтик яблока, забирая себе, ведь свои он уже съел.
Я наблюдаю за тем, как женщина пристальным взглядом сверлит лицо сына, который спокойно пережевывает ломтик, стрельнув вниманием на мать:
— Культурой от меня так и прет, верно? — произносит, улыбаясь, ведь Роббин уже хватает полотенце, чтобы хлопнуть парня по лицу, но я вовремя вспоминаю:
— Рисование, — шепчу с надрывом, словно мне еле удается выдавить ответ из себя. Роббин обращает на меня взгляд, тут же улыбнувшись, а Дилан вырывает у неё полотенце, скомкав в шарик и бросив в сторону раковины.
— Я рисую, — вожу вилкой по тарелке, признаваясь, и потому немного нервничаю. — Иногда.
— Отлично, — Роббин искренне улыбается, радуясь, что я хоть что-то о себе рассказываю, кажется, это поднимает ей настроение. — После работы заеду в магазин и… — намеревается продолжить кушать, как вдруг останавливает вилку, прервавшись на половине фразы, и задумчиво смотрит в тарелку, после секундного молчания обратив свой взгляд на сына. — Может, покажешь ей сарай?
Наклоняю голову к плечу, вопросительно уставившись на женщину. О чем она?
Дилан медленно переводит на мать взгляд, затем поворачивает голову, подняв брови:
— Да, ну? — будто бы уточняет, а Роббин уверенно кивает головой, пожав плечами:
— Да, — они оба смотрят друг на друга, молча пережевывая еду, а я нервно дергаю вилкой, перескакивая обеспокоенным взглядом с одного собеседника на другого:
— Сарай?
Дилан щурит веки, когда Роббин кивает в мою сторону, и парень переводит на меня взгляд, не совсем искренне улыбнувшись:
— Да, я покажу тебе сарай, — набирает больше воздуха в легкие, откашливаясь. — Уверен, звучит, пугающе, — продолжает кушать, но с меньшей охотой, а вот Роббин становится активнее и… Возбужденнее в эмоциональном плане. А я… Я продолжаю вопросительно хлопать ресницами, одаривая взглядом то женщину, то её сына.
Подношу стакан к губам, отводя взгляд в сторону.
Напряжененько.
— Ты ведь еще не видела задний двор? — Дилан подходит к двери со стеклом, прикрытым за кружевными занавесками, и открывает её, сделав шаг в сторону, чтобы пропустить меня вперед. Я качаю головой, выходя на небольшую террасу, заставленную горшками с растениями, которые, по всей видимости, разводит Роббин. Её увлечение?
— Ты ничего не потеряла, — парень выходит за мной. Дверь хлопает за спиной, заставив меня вздрогнуть и сложить руки на груди, неуверенным шагом направившись вслед за сыном Роббин:
— А, по-моему, очень мило, — здесь повсюду растительность. Конечно, нетрудно понять, что у Роббин не хватает времени на уход за садом, но она явно мечтает о красивом и эстетичном заднем дворике. Её клумбы заросли сорняками, но это не мешает цветам расти. Объемный дикий виноград распространил свои ветви по всей крыше террасы, по проводу потянувшись к забору. Мне нравится, что на участке есть высокие деревья. Не знаю, чем именно они являются, но их лиственные кроны создают ощущение защищенности. И от мелкого дождя защищают. Всё здесь… Заросло. Но это плюс. Очень красиво.
Окей, признаюсь. Это вторая вещь после штормового неба, которая заставила меня придержать в груди дыхание.
Как только схожу с террасы, по ногам бьет сильный ветер, пропитанный ароматом соли и дождя, и я не успеваю насладиться им, поскольку вынужденно хватаюсь за перила лестницы, дабы удержать равновесие.
Дилан отходит чуть дальше, даже не морщась от прохлады, которая покалывает кожу его татуированных рук. Он оглядывается, поймав меня на попытке оторвать руку от перил, и ветер не упускает шанса свалить меня, поэтому вновь хватаюсь, изрядно сердясь на дразнящую меня стихию.
— Черт, тебя сносит? — Дилан пускает смешок, с довольным видом наблюдая за моим чертовым покачиванием на тонких ногах.
— Это забавно, серьезно, — парень чешет переносицу, подходя ко мне, и протягивает руку, предлагая свою помощь. — Может, повесить на тебя утяжелители?
Поднимаю голову. Пристально и недовольно смотрю на него, сдерживая внутри желание проявить не самую хорошую свою сторону. Жизнь научила меня тому, что… Нужно терпеть. Люди сильнее меня. И мое жалкое тявканье ни к чему не приведет. Только к сломанным костям.
Отвожу взгляд, демонстративно вздернув головой, и отталкиваюсь от перил, начав идти вперед между клумбами. Локтем задеваю ладонь Дилана, когда складываю руки на груди. Слава Богу, ветер немного успокаивается, но я всё ещё осторожничаю, слыша, как он воет где-то над головой.
— Я шучу, — уверена, он так же улыбается. Довольный кретин, и почему он не следит за языком? Слышу — следует за мной, поэтому не оглядываюсь, видя впереди обросший диким виноградом сарай:
— Сложный юмор.
Останавливаюсь в нескольких коротких шагах от, по их мнению, сарая, но в моем понимании, сарай — ветхое, покосившееся строение. Это не выглядит таковым. Стоит ровно, оконные рамы разрисованы цветами. Роббин создает красоту везде. Откуда у неё такое стремление?
Дилан обходит меня, не отвечая на мои слова, но искоса вижу, что на его лице главенствует всё та же наглая усмешка. Парень вынимает из кармана джинсов связку ключей, выбирая один, и вставляет в замочную скважину, пару раз повернув, после чего открывает дверь, жестом ладони приглашая меня войти первой. Я не дура. Знаю, что он делает это не потому, что он джентльмен. Есть в этом типе что-то… Чего я пока не способна понять.
Переминаюсь с ноги на ногу, без доверия покосившись взглядом на Дилана, и всё-таки переступаю порог небольшого строения с чистыми окнами, и, хорошо, в третий раз у меня захватывает дух: небольшое помещение забито исписанными холстами, стены завешены рисунками на бумаге, на измалеванном столе разбросанные кисточки, баночки с красками, палитры, разноцветные тряпки. Ощущение такое, будто кто-то прервал процесс рисования и оставил всё вот так. Я опускаю руки, медленно подходя к холсту, на котором масляными красками написано море. Спокойное. Делаю шаг дальше — следующая картина. Спокойный морской пейзаж. Продолжаю идти вдоль стены, у которой расставлены картины, и не устаю поражаться тому, как художник умело обращается с красками. Видно, он понимает, каким образом можно играть с цветами. От быстрого поглощения зрительной информации у меня начинает кружиться голова. Или всё дело в аромате краски, забивающем нос. Подхожу к мольберту, устремив на стоящий на нем холст, и изучаю написанный пейзаж. Уже неспокойное волнистое море, темные оттенки, пенистая вода. Вновь складываю руки на груди, с интересом изучая картину, и понимаю, что она не закончена. На столе рядом стоит баночка с кисточками и темными разводами на дне от высохшей воды.
— Моя мать не устает верещать о том, что я мог бы стать вторым Айвазовским, — я уже забываю о присутствии Дилана, поэтому вздрагиваю плечами, когда он заговаривает, подходя ближе к столу. — Но, как оказалось, я в большей степени идиот, чем художник.
Оглядываюсь, с хмурым удивлением уставившись на парня, и мой голос звучит с настоящим поражением:
— Твои работы?
Он отвечает непринужденным кивком головы, пальцами дернув кисточки в банке, отчего те бьются со звоном о края прозрачной банки, а я не могу усмирить неверие. Неужели, правда его?
Вновь смотрю на картину перед собой:
— А почему ты рисовал только морские пейзажи?
— Это океан, — поправляет меня, сунув ладони в карманы джинсов, и встает рядом, с хмурым видом изучив холст. — На что у нас тут ещё смотреть? Мне он нравится. В нем есть что-то привлекательное.
Почему-то не сдерживаю нервный смешок, проронив:
— А я боюсь… — но вовремя затыкаюсь, краем глаз стрельнув на Дилана, у которого явно всё прекрасно со слухом, поэтому он улавливает мой шепот:
— Что?
Качаю головой, решая как можно быстрее перевести тему:
— Очень красиво, — не лгу. Говорю правду, и это непривычно. Я часто вру людям. А учитывая тот факт, что я мало разговариваю, можно сделать вывод: ложь — единственное, что пропускаю вслух.
— Такое себе, — О’Брайен наклоняет голову подобно мне, когда изучает незаконченные маски. — Искусство — не мое.
— Все гении так говорят, — замечаю данную странность, и тем самым заставляю парня улыбнуться, но на выдохе, будто он выпускает сдержанный смешок.
— Что ж, — вынимает одну ладонь, звонко играя со связкой ключей. — Ещё один факт обо мне, — бросает на меня взгляд. — Я девятилетний гений.
Резко поворачиваю голову, опустив руки вдоль тела, и с ноткой возмущения произношу:
— Ты так рисовал в девять? — нет, правда, я даже приоткрываю рот, хмуро уставившись на парня, брови которого изгибаются, но усмешка не пропадает с губ:
— Нет, эту в семь, — указывает на картину, которая стоит у наших ног, где океан изображен спокойным. — Эту в девять начал, — вновь смотрит на холст, что расположен на мольберте. — Просто с девяти лет не притрагивался к краскам, — ставит руки на талию, оценивающим взглядом исследуя нарисованное. Я продолжаю возмущенно смотреть на него, задаваясь мучительным для себя вопросом:
— На что тебе такой талант? — произношу с ноткой обиды, ведь этот тип и его навык — проявление жизненной несправедливости. Дилан улыбается:
— Звучало, конечно, унизительно, но я польщен, — начинает разминать левое запястье, я слышу, как оно хрустит. — Говорят, нужно набивать руку, постоянно тренировать её, чтобы не потерять способность. Думаю, я так уже не смогу.
— Ты левша? — мне вовсе не интересно, но любопытно.
Дилан опускает взгляд на руку, которую разминает:
— Я и левша, и правша, но рисовал — левой, пишу — правой, — смотрит на меня, а я дергаю головой, всё еще проявляя на лице легкое смятение:
— Удивительно, — складываю руки на груди, снова обратив свое внимание на картину. Краем глаз вижу — он вновь усмехается, но сдержанно. И ловлю себя на мысли, что ему больше идет такая улыбка. Она кажется более естественной, чем та, которую он обычно натягивает на лицо. Недолго находимся в молчании. Дилан вынимает телефон, проверив время, и вздыхает, сунув его обратно:
— Это всё твоё, так что…
— Всё? — перебиваю, вновь повернув голову, чтобы прямо смотреть на парня. Тот пожимает плечами:
— Мне это не потребуется, — окидывает взглядом помещение строения. — Так что, всё твое.
— Мне не нравится неопределенность, — сжимаю пальцами край ткани свитера, начав нервно бегать взглядом под ногами, ведь проявляю одну из своих сторон — одну из тех, которая раздражает людей.
— Что? — Дилан поворачивается ко мне, сощурившись.
— Всё — это неопределенное понятие, — думаю, как бы я не старалась, у меня не выйдет скрыть от чужих глаз необычное проявление судороги, которой сейчас охвачено мое тело, ведь я нервничаю, напряженно тараторя. — Ты должен конкретизировать.
О’Брайен сощурено косится на меня, недолго пребывая в молчании, и пускает смешок, дернув связкой ключей:
— Мы с тобой даже не друзья, а я уже что-то должен, — не скажу, что он произносит это с недовольством, скорее, относится к этой ситуации с интересом. — Неплохо.
Но я не пытаюсь притормозить свой мыслительный процесс. Указываю пальцем на стол:
— Краски? — Дилан успевает лишь кивнуть, он открывает рот, чтобы встрять, но не позволяю. — Кисточки? — он вновь кивает, а я с большим волнением тараторю, перечисляя все предметы, которые бросаются в глаза. — И листы? — подхожу к столу, пальцем ткнув в альбом. Дилан складывает руки на груди, кивая.
— И мольберт? — не могу остановиться. — И холсты? И баночки? И палитра? И…
— Тея, — Дилан касается пальцами лба, прикрыв веки, и немного замучено вздыхает, качнув головой. — Всё, — повторяет сдержанным тоном. Я нервно дергаю заусенцы на пальцах, начав переменяться с ноги на ногу, пока вновь верчу головой, находя новые предметы для перечисления:
— И стул? — указываю на него, не обратив внимания на то, с каким хмурым интересом парень наблюдает за мной, будто изучая, думаю, это нормально. Он не понимает моего поведения.
— И диван? И стол? И… — замолкаю, когда Дилан начинает громко звенеть ключами. Обращаю на него внимание. Парень вытаскивает из связки небольшой ключ, протянув его мне:
— Он от сарая, — объясняет. — Я достаточно конкретизирую?
Из-за усилившегося стресса не замечаю, как ускоряется сердцебиение. Часто мне не под силу объяснить собственное поведение, мне говорят, что… Что это просто мои особенности. Не могу никак прокомментировать, но мне стоит успокоиться. Хотя бы унять мысли, иначе голова может разболеться и кровь из носа пойдет от давления. Этого мне не нужно.
Моргаю, короткими шагами приблизившись к парню, и осторожно забираю ключ, начав изучать его:
— Вполне, — с придыханием произношу, отступая назад, чтобы вернуться на безопасное расстояние. Кручу, верчу пальцами ключ, уверена, со странным интересом рассматривая его, оттого Дилан вновь замолкает, недолго наблюдая за мной:
— Теперь твоя очередь, — заговаривает, вновь проверив время в телефоне.
— Что? — поднимаю голову.
— Один факт о тебе, — а, он об этом. — Я вот рисовал когда-то, — ставит руки на талию, ожидая моего ответа, и я… Я думаю, я… Странная, потому что сама имею возможность проследить за своим мышлением. И я точно странная. Очень. Неудивительно.
— Я рисую, — говорю шепотом. Дилан хмурится:
— Нет, это должно быть что-то, чего я не знаю.
— Я люблю рисовать, — повторяю одну мысль, пристально смотря на парня, и мне нравится, что он умеет распознать момент, когда стоит отступить, оставив свои расспросы:
— Ладно, — Дилан опускает руки, направившись к двери. — Рисовать, так рисовать, — окидывает меня взглядом, минуя, отчего мне становится неуютно, и я вновь обнимаю себя руками, поворачиваясь к парню всем телом, когда тот оглядывается, притормаживая на пороге:
— Я в школу, — указывает рукой на дом за своей спиной. — Смена Роббин заканчивается в семь, я прихожу в три, — оповещает. — Иногда раньше, — щурится, задумавшись. — А иногда не прихожу. Короче, звони, если опять что-то случится, — делает шаг назад, выходя на пасмурную улицу. — Например, кран сойдет с ума или…
Уголки моих губ дергаются в еле уловимой улыбке, которую я скрываю за попыткой откашляться и прикрывая кулаком рот.
— Звони, короче, — заканчивает, ударив кулаком об кулак. Разворачивается, направившись к дому, и потирает свои татуированные плечи. Он часто так делает. Кажется, набитые рисунки приносят ему дискомфорт. В чем тогда их смысл?
Дожидаюсь, пока Дилан закроет за собой дверь. Опускаю голову, взглядом изучая ключ в дрожащей ладони. Хмурюсь, хватаясь за промелькнувшие в сознании голоса.
«Ей нельзя иметь возможность запираться».