– Я думаю, ты просто ищешь в незнакомце то, что не смогла дать тебе Джинни. Потому что гораздо проще придумать себе идеал и влюбиться в него, чем строить реальные отношения с реальным человеком.
…А сердце, Гермиона, создано для того, чтобы ускорять свой бег от чьего-то присутствия рядом. Чтобы грозиться выскочить из груди просто потому, что ты стоишь в шаге от него, он принимает твой нелепый букет, и ваши пальцы – разумеется, случайно – на мгновение соприкасаются.
И сердцу совершенно всё равно, придумал ты себе какой-то там идеал или не придумал.
Но Гермиона – практичная девушка. У неё всё продумано заранее. Образование – свадьба – карьера – дети. Домик с видом на озеро. Рыжий кот, гадящий по углам (одного рыжего мужчины в семье, конечно, недостаточно). И разрушать её рациональную гармонию своим хаосом было бы полнейшей неблагодарностью с моей стороны.
– Подумай об этом, Гарри. – Она заботливо переложила на мою тарелку недоеденный сэндвич.
Кажется, миссис Уизли очень повезло с будущей невесткой.
Уже стоя в дверях, подруга внезапно обернулась и (наконец-то!) дала дельный совет:
– А если уж тебе так неймётся, поговори с ним. Ради бога, хватит мучить вас обоих.
Поговори с ним… От одной мысли по телу проходит предательская дрожь и становится по-настоящему страшно. Гермиона в чём-то права – гораздо проще думать о чёрных глазах и длинных пальцах на расстоянии, сидя в безопасном «Весёлом пилигриме» и на чём свет стоит ругая местную кухню, чем предстать перед объектом своей – чего? страсти? болезни? – лицом к лицу. И даже мои смелые вылазки под кодовым названием «ближе к телу» тут не помогут. Перед глазами невольно встаёт весьма эпичная картина: храбрый Гарри, с букетом белых калл в качестве щита, отправляется покорять сердце огнедышащего дракона. Бесстрашный воин – почти герой рыцарского романа. Ха, ха и ещё раз ха.
Чёрт бы побрал эту проклятую весну…
Я честно промучился пару дней. Я даже прекратил посещать концерты, гадая, заметил ли Северус моё отсутствие. Хотелось верить, что всё-таки заметил, но по всему выходило, что этот факт никак не мог его расстроить. Скорее всего, он вздохнул с облегчением.
Но я ведь тоже умел быть жестоким. До той весны я даже не подозревал, сколько во мне этой жестокости – мерзкой, мелкой, пакостной. Но когда я видел это лицо так ослепительно близко, видел, как оно словно по команде превращается в презрительную застывшую маску… о, тогда жестокость поднималась откуда-то изнутри, вылезала на поверхность, наполняя всё существо странным злым предвкушением. Хотелось заорать прямо в глаза эти чёрные, дьявольские, хотелось схватить равнодушную сволочь за грудки и трясти, трясти, хотелось ударить его по лицу, хотелось…
О, мне много чего хотелось. Остро, сильно, до дрожи в кончиках пальцев. Как никогда прежде. Снейпу стоило бы быть поосторожней с личным идеалом Гарри Поттера. Потому что разрушить его я не позволил бы никому. И ему – в первую очередь.
Да, как выяснилось, я умел быть жестоким. Я не мог позволить Северусу наслаждаться моим отсутствием слишком долго.
«Поговори с ним».
Поговорить…
Северус Снейп всегда молчал, и было бы странно винить его в этом. В конце концов, у него просто не было необходимости разговаривать. Зачем слова, когда есть рояль этот полированный, чёрно-белый? Когда есть Шуберт и Бетховен? Когда есть вальсы, сонаты, серенады и фуги в комплекте с прелюдиями?
Но ведь я тоже – есть, и мне мало, мало, мало его музыки и рук. Мне мало взгляда, мало случайных редких прикосновений. Мне нужно больше, гораздо больше.
У меня, разумеется, не было никакого плана. За планы у нас Гермиона отвечает. А у меня не планы – интуиция. Спонтанность. В тот вечер я чувствовал, как много её во мне скопилось.
Натянутая пружина. Выстрел. Щелчок.
Щелчок прозвучал где-то в правом полушарии – и я не дождался аплодисментов. Выскочил на улицу как сумасшедший, откидывая со лба мокрые волосы – и доверился своей спонтанности. Наверное, именно она и привела меня к чёрному входу.
Дверь открылась, и я сказал:
– Северус.
Немолодая дама в очках взглянула на меня с нескрываемым интересом:
– Мы с ним действительно так похожи?
Я пробурчал что-то невразумительное и уставился на свои кроссовки. Сбоку на подошве обнаружилась чья-то приклеенная жвачка. Я тут же попытался отодрать её другой ногой, но потерпел неудачу. Дама наблюдала за моими мучениями со снисходительной улыбкой.
– Я давно заметила вас, молодой человек, – сказала она. – Вот только никак не могла предположить, что вы приходите к Северусу. – И вежливо протянула мне морщинистую сухую ладонь: – Минерва. Меня зовут Минерва.
– Очень приятно. Гар…
Дверь резко распахнулась, чуть не вылетев из петель, и мимо пронёсся разъярённый чёрный вихрь, не обратив на нас совершенно никакого внимания. Сердце сделало рискованный кульбит, тело пронзила обжигающая волна жара. Здравствуй, Северус.
– Кажется, он вас не заметил. – Минерва поджала губы, провожая неприязненным взглядом стремительно удаляющуюся спину. – Впрочем, меня это нисколько не удивляет, Гар.
Я смог только кивнуть ей на прощание и броситься вслед ускользающему чёрному пятну. Ноги, воспользовавшись отсутствием сигналов со стороны мозга, сами несли меня вперёд. Дом, улица, дом, дом, переулок…
Когда с нами происходит нечто неожиданное, экстраординарное, человеческий организм задействует скрытые резервы. Я вычитал это в детстве в каком-то журнале тёти Петунии, но всегда считал, что быть такого не может.
Оказалось – может. Иначе как объяснить, что он меня так и не заметил?
Бесшумно и ловко, как настоящий шпион, я открывал для себя нового Северуса Снейпа. Открывал потрёпанное чёрное пальто и тонкий вязаный шарф. Открывал покрасневшие от холода руки – без перчаток. И опущенные плечи, и волосы, рассыпанные по ветру, я тоже открывал.
Кого ты обманываешь, Поттер? Ты не его – себя открывал. Потому что никогда раньше ничего подобного не испытывал. Потому что жестокость твою – такую привычную и понятную – уносили порывы мартовского ветра. И редкие капли дождя уносили. А вместо неё изнутри поднималось что-то новое, щемящее, огромное – что-то, чему тебе ещё только предстояло найти название.
И когда старая, обшарпанная дверь подъезда поглотила Северуса Снейпа, я почувствовал себя до странности одиноким. Всё стоял под вечерним лондонским ливнем и смотрел, как качаются мокрые голые деревья, как тяжёлые тучи наползают на редкие неяркие звёзды. И как в окне на третьем этаже загорается свет.
========== 2. ==========
От концертного зала до квартиры Северуса Снейпа – три улицы и четыре дома.
Я выучил этот маршрут так хорошо, что мог бы пройти по нему с закрытыми глазами.
Вечер. Окраина Лондона. Вонючие мусорные баки, бездомные облезлые дворняжки, пепел от сигареты, случайно просыпанный на футболку.
Улочки – такие узкие, что люди могут только пешком передвигаться. В крайнем случае, на велосипедах. У Снейпа не было велосипеда. И перчаток у него тоже не было.
Зонт он не носил с собой принципиально.
Дождь. Спящий двор, выбитые стёкла фонарей. Неяркий свет в окне на третьем этаже. И качели скрипят. Снова скрипят чёртовы качели.
«Поговори с ним».
Я до сих пор помню – о, я очень хорошо помню, как сидел, спрятавшись под крышей детской песочницы, на крошечной детской скамейке, гипнотизируя взглядом квадратик одинокого окошка. И вспоминал. Вспоминал, как мы с ним накануне «поговорили»…
– Вы.
Это он не сказал – выплюнул. Стоял, скрестив на груди руки, и изучал меня взглядом. А я молчал, проклиная так не вовремя покинувшую меня спонтанность, и всё думал о том, от меня он этими руками закрывается или от холода.
– Я.
Северус издевательски приподнял бровь и, не дождавшись реакции, презрительно фыркнул.
– Не стоило рассчитывать, что ваши мозги развиты хоть немного больше вашей фантазии. Или все цветы кроме этих в городе перевелись?
И мне вдруг стало до чёртиков обидно – обидно за каллы эти несчастные, которые, на самом деле, намного красноречивей меня и вместо меня говорят с ним каждый вечер, каждый вечер шифр передают секретный. А он о них так, словно я ему не цветы, а червей подбрасываю. Дохлых.
– Не стоило рассчитывать, что в вас хоть сколько-нибудь развито чувство вкуса, Снейп.
Ну вот, я это сказал. И тут же пожалел о своих словах, потому что большего бреда и придумать невозможно. Потому что сказать такое музыканту – это бросить ему перчатку в лицо.
Он только пожал плечами и как-то странно дёрнул щекой, а потом посмотрел на меня так, что я впервые за всю свою жизнь почувствовал себя пустым местом. Не «ничтожеством», как уверял дядя Вернон, не «безмозглым мальчишкой», как убеждала тётя Петуния, и даже не «жалким ублюдком», как однажды выразился Дадли, а именно пустотой, никем, бесполезным куском пространства. И чтобы справиться со странным болезненным комом в горле, чтобы ощутить свою никчёмность ещё ярче, ещё острее – я молча закрыл глаза. А когда открыл их – пусто было везде.
Снейп ушёл.
– Да чтоб ты подавился своим чёртовым Бетховеном! – заорал я ему вслед. Резкий порыв ветра швырнул мне в лицо вонючий обрывок утренней газеты.
Прекрасно, Поттер, просто прекрасно.
Поразмыслив, я решил, что в этом неудавшемся разговоре всё-таки можно отыскать плюсы. Например, теперь я знаю, как звучит его голос. А это, вдобавок к пальцам, глазам и сволочному характеру уже очень даже немало.
Ему бы петь, думал я. Ему бы петь арии, каватины или, на худой конец, так любимые Невиллом романсы. И забыть навсегда про своего Бетховена.
Только вот почему-то в этой проклятой темноте, среди весеннего запаха гнили и выбитых фонарей, когда даже последняя сигарета гаснет от царящей повсюду влаги, в голове бесконечным повтором звучит до боли знакомая «Лунная соната».
***
«Ну здравствуй, Северус».
Я не мог больше приветствовать его вслух. Что бы там он ни говорил о моих мозгах, их вполне хватало на то, чтобы не ступать босиком на минное поле. Первое впечатление было безнадёжно испорчено, а значит, оставались только жадные взгляды, и надёжное укрытие широкого дуба, и вот это тихое, безмолвное:
«Здравствуй, Северус».
И тогда я кое-что заметил. Впервые, спустя бесчисленные дни и недели сумасшествия, спустя бесконечные ноты и звуки я смог застать Снейпа врасплох. Я поймал его, как ловят редкую красивую бабочку, я набросил на него сачок.
Когда он выходил навстречу пронизывающему ветру, пряча руки в дырявые карманы пальто, и думал, что рядом нет ни единой живой души, в знакомых до боли, до помутнения рассудка чёрных глазах мелькнула и погасла она.
Пустота.
Это как воздух без кислорода, как часы, которые остановили свой бег. Её было так много, что она не вместилась – вылезла из зрачка, расползлась за пределы радужки.
Её было так много, что я застыл, замер в своём укрытии, гадая, что мне теперь делать с этим новым знанием. С этим новым Снейпом. Потому что в одном человеке не может быть столько пустоты, а если она там есть, значит это и не человек вовсе, а механическое существо без сердца. Без души.
Где твоя душа, Северус?
Снейп давно ушёл, а я всё стоял, вцепившись в ветвистый, истекающий весенними соками дуб и думал, думал… О том, что живёт у него внутри, и о том, каких усилий ему стоит это скрывать. Стоял и не понимал, что должен был пережить человек, чтобы так смотреть и так играть, так жить своей музыкой. Оттого и Бетховен. Оттого и рояль этот каждый вечер. Кажется, он – то единственное, что ещё способно разбудить чувства Северуса Снейпа.
Куда уж там безмозглому студенту Гарри Поттеру.
И тут бы мне и смириться, и бросить эту затею, пожав плечами, но видимо что-то такое, упрямое, всё-таки родилось вперёд меня. Храбрость. Или глупость. Это уж как посмотреть.
И оно протестовало.
Апрель уже перевалил за середину, когда я начал писать ему письма. Сирень была белоснежно-фиолетовой, цвела прямо под окнами общежития, а я дышал ей и никак не мог надышаться. Вырывал листочки из тетради. Разглаживал в ладонях. Они мятые были, неровные, но мне не было стыдно. Денег на красивую бумагу не хватало. Цветы дорого стоили.
Я нервно грыз карандаш и в каждом письме спрашивал одно и тоже. Северус ошибался: с фантазией у меня всё в порядке. Просто мой вопрос был нужный, правильный.
«Почему ты никогда не улыбаешься?»
Я знал, что он не ответит. Может, он и вовсе не читал эти письма, может, даже конверты не распечатывал. Мне просто нужно было писать их – и я писал. Приходил в знакомый двор, бросал письма в почтовый ящик. Потом – долго мучил скрипучие качели, стремясь взлететь как можно выше. Быть чуть ближе к небу.
Гарри Поттер – влюблённый идиот.
Он не хотел меня видеть. Отворачивался, презрительно кривил губы, стоило мне случайно попасть в поле его зрения. Исключением оставались концерты. Там Северус Снейп по-прежнему был предельно собран и отстранённо вежлив. Артист должен держать лицо.
Он коротко склонял голову, отточенным движением откидывал волосы со лба. Старушки восхищались. Аплодировали. Я заворожённо смотрел, как тяжёлая глянцевая волна рассыпается по плечам.
В мае что-то пошло не так.
Был очередной мерзкий дождливый вечер. С неба падали крупные капли – тёплые и матовые, как топлёное молоко.
Я бросил очередное письмо в почтовый ящик и привычно отыскал взглядом окно на третьем этаже. Мне просто хотелось знать, что Северус там, в тепле и уюте. Наверняка сидит за столом на своей тесной кухне и цедит горячий чай без сахара. Или запоздало просматривает утреннюю газету. А может, склонился над стареньким пианино и наигрывает негромкую мело…
Осознание, что его нет, пришло внезапно и оглушительно, стоило только бросить взгляд на мёртвое, тёмное окно. Мне не нужны были доказательства. За месяцы одержимости я научился чувствовать Снейпа, как никого другого.
Сигарета дрожала в пальцах. Губы дрожали тоже. Скрип качелей успокаивал. Так и сидел молча, скрипя качелями, пока пачка не опустела.
Он появился в полночь, словно нечистая сила из сказок, он шёл медленно, опустив плечи, не глядя по сторонам. Остановился, оглянулся как-то потерянно, словно не понимал, где находится. А я – до крови прокусил костяшки собственных пальцев. Пустота была снова: в глазах, в лице, в непривычно тяжёлом теле. Я почувствовал эту тяжесть на себе, будто это я сам сейчас поднимался по обшарпанным ступеням, вцепившись в перила. Будто это я, а не он никак не мог отыскать в кармане связку ключей.
Северус Снейп был болен, и я подцепил его вирус.
– Ты слишком бледен, Гарри, – говорила Гермиона. – Ты вообще спишь ночами?
– Всё переживаешь из-за Джинни, друг? – спрашивал Рон. – Да брось ты, она вон уже с Дином встречается. Найди себе новую девчонку.
– Я хочу побыть один, – отвечал я, в очередной раз хлопая дверью.
Я хочу побыть с ним.
Снейп возвращался за полночь ещё дважды. На третий раз мне удалось перехватить его, когда он садился в красный дабл-деккер. Вспомнив про спонтанность, я попытался незаметно прошмыгнуть следом и спрятаться на заднем сидении. Только всё равно ничего не вышло.
«Опять ты!» –Чёрные глаза сузились, и я вздрогнул всем телом от окатившей меня ледяной волны ярости. Его ненависть можно было потрогать руками. Но это было лучше, гораздо лучше «пустого места».
Я улыбнулся Снейпу.
Он выскочил из автобуса на следующей остановке, наступив с размаху в гигантскую лужу. Брызгами окатило его всего, с головы до ног – и стёкла дабл-деккера заляпало.
«Проклятый мальчишка!» – Услужливо донёс до меня порыв ветра. Северус не обернулся. У него с пальто вода стекала.
Проклятый мальчишка не имел никакого права лезть в его жизнь. Нагло, бесцеремонно вторгаться в личное пространство. И разгадывать его тайны он не имел никакого права. Но мне наплевать было – я болел. Я на стенку лез и едва не выл от боли.