Джон стоял всё еще испуганный, хватая ртом воздух, прислонясь к стене возле лестницы. Он безмолвно покачал головой, сумев только пробормотать: «Нет… Прости, я…» Но так и не окончил фразу. Цепляясь за лестничные перила, он полез по ступенькам наверх, не оглядываясь, как только, наконец, отвернулся. Обойдя свою комнату, он вместо этого нашел убежище в комнате Анне-Ли, спокойно и крепко спящей, но это все-таки было лучше, чем общество бежевых стен у себя. Он сел в кресле в углу, немедленно пожалев, что это не кресло-качалка, и что он не может качаться на нем, с возбуждающей нервной энергией и слабеющим дискомфортом в брюках.
Боже праведный, что он сделал? Что они сделали? Что подумает Шерлок? Джон зажал рот и нос ладонями, глядя на дверь и словно боясь, что Шерлок станет его преследовать. Не теперь – господи, не теперь – и вообще никогда, хоть это и было нереалистично. Они оба притворялись, что остаются в неведении относительно истинных чувств детектива, считая их платоническими, что только и позволяло им оставаться друзьями. Ахиллесова пята, самсоновы волосы, секрет непобедимости и неодолимой силы, что таился в их отношениях, был тем, чего никогда не следовало касаться. Связь между ними была драгоценна, и Джон не хотел потерять ее. И теперь вот он сам сделал то, что ужасно пугало его тем, что всё зайдет чересчур далеко, и уже ничего не удастся вернуть и исправить.
Еще раз глубоко вздохнув, он сжал голову, зарывшись пальцами в волосы. Это было одной из самых больших ошибок, которые он совершил за весь год, в течение всего года, тем не менее, до сих пор пытался успокоить свой внутренний голос, вопрошавший, почему они остановились.
+++
Работа была адом. Джон почти крался из дома утром, избегая Шерлока, и, следовательно, той части дома, окна которой выходили в сад. А туда выходило большинство окон. Еды с собой он не взял, потому пришлось есть в кафетерии, где пища, хотя и была полезной, совершенно ему не нравилась. Ни одна начальная школа не стала бы потворствовать чьим-либо аппетитам, состоящим лишь из пива и чипсов. И никакой салат или суп на свете не могли успокоить трепещущих «бабочек», порхающих где-то в желудке, хотя Джон так и так обходился парацетамолом.
В его мыслях был по-прежнему хаос. Не тускнели ни воспоминания о поцелуе – они вновь возвращались, – ни жажда наслаждений, которая удивляла его самого, и которой он сам стыдился. Это был не он. Он мог быть чувственным, разумеется, но никогда не уделяя столь мало внимания обстоятельствам. Шерлок поцеловал его – и это было единственным, что Джон мог найти в свое оправдание, единственным, почему Джон так поступил. Человек всё еще любил его, и не так, как друга. Хорошие новости для страдания, дурные новости для семейной жизни. Джон всё думал и думал о том, что он должен сказать, пока время не вышло, и не пора было ехать домой.
Он отправил Линде СМС с извинениями. Он и так отвратительно себя чувствовал, и стало бы еще хуже, если б он не пошел домой. В любом случае, Джон не хотел, чтобы Шерлок думал, будто он избегает его. И его отсутствие допоздна было последней вещью, в которой они нуждались, хотя чуть опоздать, придя с рыбой и чипсами, было бы, наверное, лучше. Он полагал, что между соседями это было эквивалентно букету цветов. Не то, чтобы Шерлок желал когда-нибудь флоры.
Детектив с Анне-Ли уже были в доме, когда Джон вошел с пластиковым пакетом еды на вынос. День был явно отдан творчеству, исходя из цветных полосок на кафельном полу кухни и оливково-зеленых отпечатков рук на стене. Анне-Ли, сидевшая на столе, стирала синюю краску с бровей, а у Шерлока на щеке были красные брызги. При виде Джона детектив ссадил девочку на пол, позволяя ей бегать, и та обхватила его штаны: ее руки были относительно чистыми, а одежда покрыта разноцветными пятнами.
— Мы попробовали рисовать пальцами, — сказал Шерлок, кивнув на столешницу, где сушились опусы в духе абстрактной живописи.
Джон поставил сумку с продуктами и взял на руки дочь. С разговором придется повременить.
Отмывать ребенка было кошмаром. С кожей Шерлок вполне преуспел, но на волосах Анне-Ли была по-прежнему засохшая краска, причем, всех цветов. Когда мытья оказалось не достаточно, Джон принялся гребенкой расчесывать прямые светлые прядки, пока последняя капля краски не была, наконец, удалена. Трудно было не счесть это неким вселенским наказанием или результатом усилий Шерлока. Анне-Ли совсем не хотела сидеть неподвижно, позволяя работать с ее волосами. После целого дня игры – и часа капризного хныканья, когда она требовала, чтобы ей позволили встать, – Анне-Ли заснула достаточно быстро, практически сразу, как только Джон ее уложил. Он и сам измучился от усилий, но поцеловал ее волосы и возвратился вниз, где Шерлок послушно доливал в раствор кислоту, чтоб стереть коричневые пятна со стен, прикрывая при этом бумажной маской нос и рот.
— Я так понимаю, ты не думал, что она настолько извозится, — сказал Джон, опершись на столешницу и наблюдая за ним. Картинки за время обеда высохли и с помощью двух магнитиков – в виде арбуза и в виде банана – были прикреплены к холодильнику.
Шерлок поднял глаза и пожал плечами, затирая пальцем в перчатке исчезающее пятно.
— Все было прекрасно, пока мы не решили, что бумага ограничивает наши возможности.
— Мы?..
— А ты думаешь, я за ней убираюсь? — Шерлок поднял бровь с любопытством и продолжил вытирать пятна грязной тряпкой, смоченной кислотным раствором. — Я бы оставил это, не будь оно коричневым. Напомни, чтобы мы купили еще брезента, когда пойдем в магазин.
Джон кивнул, слегка улыбнувшись, хотя и засосало под ложечкой. Будто тяжкий камень лежал внутри. Хорошо было бы всё так и оставить, проигнорировав события прошлого вечера, словно бы ничего не случилось. Он ценил усилия Шерлока, правда, ценил. Но было бы трусостью просто принять их. Он потер шею.
— Знаешь, я… ах, если у тебя найдется минута, я подумал, что мы могли бы… поговорить. — В горле пересохло, но пойти и взять еще одну банку пива он не осмеливался.
Шерлок посмотрел на него, затем медленно кивнул, снимая перчатки, и поднялся, чтобы выбросить их в контейнер для токсичных отходов, что держал под замком у себя в шкафу. Джон решил, что лучше не наблюдать за ним, оставив его на время в покое, и направился к своему креслу в гостиной. Это, казалось, было лучшее место для их объяснения. Безопасная зона во многих смыслах, знакомая и удобная, как раз для беседы, от которой того и гляди поплохеет. Что бы там ни было вчера вечером, Джон был к этому не готов.
Шерлок устроился в своем кресле, выпрямившись и подозрительно глядя на Джона, сидевшего неподвижно. Он был далеко не глуп, и точно знал, что это будет за разговор.
— Я хотел бы объяснить, если смогу, что поцеловал тебя не потому, что хочу, чтобы отношения между нами изменились, — сказал Шерлок, отметая отрепетированное вступление Джона и переходя сразу к сути. — Но если ты чувствуешь неудовлетворенность и хочешь снова ходить на свидания, мне нужно, чтобы ты знал, что я рассматриваю себя как вариант.
Джон облизнул пересохшие губы.
— Я знаю. Я не забыл. Шерлок, Линда не приглашала меня на свидание. Это была просто встреча коллег. Группа людей, которые после работы зайдут в бар, чтобы поплакаться и выпить пару пинт. Если бы я думал, что кто-то еще придет не один, я нашел бы няню и пригласил тебя пойти со мной. Я не искал сегодня встречи с кем-либо.
Щеки Шерлока заалели быстро – или так показалось, хоть отчищенная красная краска и оставила розоватый след.
— Извини, — сказал тот чуть слышно, глядя в сторону, но подрагивающие на коленях пальцы выдавали его.
— Всё нормально. — Джон вновь глубоко вздохнул, чувствуя, что внутренности скрутило тугим узлом, и абсолютно уверенный, что за эти полдня почти довел себя до болезни. — Господи, я даже не знаю, как начать разговор, — сказал он, уставившись в потолок в тщетном поиске слов, которых за весь день он так и не смог подобрать.
— Дело не в этом?
Джон покачал головой.
— Нет, совершенно точно, нет. Потому что… Шерлок, я не могу жить лишь ради того, чтобы делать тебя счастливым. Вообще-то, я говорю это не потому, что думаю, будто ты не в курсе, – скорее, напоминаю себе. Ты – единственный, кто постоянно говорит мне о том, что важнее всего делать то, что считаешь правильным для себя. Я не знаю, что может случиться в будущем, так что не могу утверждать, что ни с кем не буду встречаться, не влюблюсь и вновь не создам семью. Я знаю, чем всё это было бы для тебя, и мне больно думать, что такое снова произойдет, но… Моя жизнь не может закончиться вместе с твоей. И я не смогу принимать решения, как мне жить, основываясь лишь на том, что было бы лучше для тебя. Я не жду, что ты мне поверишь, когда я скажу, что это тяжело… Не могу описать, насколько… знать, что этим я могу причинить тебе боль. Мне не раз приходилось забывать о сне, о еде, попадать во всякие передряги, только чтобы увидеть, как ты улыбаешься, как приплясываешь, вдохновленный новым расследованием или чем-то таким. В любой день я пожертвовал бы почти чем угодно, только б ты был счастлив. Но я не могу сделать большего. Не могу позволить себе. — Он повесил голову – теперь, когда слова были сказаны, вместо ожидаемого облегчения он чувствовал, что это ноша только стала еще тяжелей. Протер лицо, ощущая себя очень старым под гнетом всех этих событий и размышлений. — Было бы замечательно, если бы я проснулся завтра, и всё изменилось – я вдруг полюбил бы тебя, полюбил бы именно так, чтобы это решило всё. После всех этих лет, что мы прожили вместе, если б мне суждено было влюбиться в тебя, ты не думаешь, что к настоящему времени это произошло бы уже?
Лицо Шерлока было словно высечено из камня, только взгляд был живым, напряженным. Глаза его неотрывно смотрели на Джона, и тот чувствовал это, даже когда отвернулся.
— Ты не собираешься когда-либо думать обо мне в таком плане, — сказал Шерлок прямо и почти без эмоций.
Джон кивнул, поджав губы.
— Это могло бы быть очень неловким, если бы мы попробовали. Я даже не знаю, как мы могли бы попробовать. Что было бы в этой ночи настолько различным, что ни ты, ни я не вели бы себя так, как привыкли? Я имею в виду, добавились бы поцелуи? Мы держались бы за руки? Целовались – глубоко и интимно, сплетясь языками? Как бы ты вернулся потом к повседневности? Поверь, очень трудно дружить с кем-то, с кем ты был настолько близок. Кто первым бросил, у того контроль над отношениями, и я не хочу, чтобы это случилось с нами.
Шерлок не шевельнулся и ничего не сказал, внимающий и неподвижный, как на воскресной проповеди.
— И это не говоря о том, что ты мог бы встретить кого-нибудь, кто намного лучше меня. И я не просто так говорю это, — продолжал он, чувствуя, что бормочет что-то бессвязное, но было невыносимо молчать, когда Шерлок так смотрел на него. — Я имею в виду… только посмотри на себя. Шерлок, ты заслуживаешь вечеров симфонической музыки и ужинов в столь шикарных местах, где нужны непременно смокинг и бабочка. Тебя должна окружать романтика, кружа в своем вихре, чтобы ты целый день улыбался – просто так. Ты должен быть с кем-то, кто сделает тебя безумно счастливым, и кто каждый час посвятит тому, чтобы ты убедился, насколько любим и дорог. Ты заслуживаешь не меньше, чем абсолютной преданности. И вот я – вдовец с ребенком, чья коллекция записей включает такие «жемчужины» как «Автобус едет не спеша…» и «Азбука»*, кто приносит тебе еду навынос, прося поднять ноги, пока выметает, и вечно напоминает тебе проследить, чтобы Анне-Ли не съела пчелу. Не думаю, что когда-либо смог бы дать тебе всё, чего ты достоин. Потому что достоин ты всего лучшего в мире.
— Ни в малейшей степени, — сказал Шерлок, сложив руки в молитвенном жесте под подбородком. — Я совсем не заслуживаю «всего самого лучшего». Да и не тебе решать за меня.
Этого Джон совершенно не ожидал. И он был прав, конечно. Так или иначе, независимо от того, сколько раз он прокручивал в голове их беседу, оставались непредвиденные обстоятельства, которых нельзя было предсказать. Эго Шерлока и упрямство не относились к ним. Джон, почти против воли, слегка улыбнулся, несмотря на их непростой разговор. Предпочтительней был огонь в глазах детектива, не холод.
— Обещаю тебе, как бы всё ни сложилось, это будет не так, как в прошлый раз. Не могу и вообразить, чтобы кто-то дал мне больше того, что ты уже делаешь. Я познал уже и семейную жизнь, и отцовство, так что нет никакого опыта, который мне еще бы требовалось приобрести. И вообще, у меня есть всё, что мне нужно.
— Кроме яркой сексуальной жизни, — заметил Шерлок язвительно. Трудно было сказать, говорил ли он это в защиту или просто озвучивал то, что видит. У Шерлока бывало порой и то, и другое.
— Безбрачие, безусловно, было… Ну, это не то, что я предпочел бы, но от этого я не умру. Думаю, что неловкость от моего вчерашнего поведения на какое-то время меня охладит.
— Я же не возражал.
— Я захватил твою задницу и толкался в твое бедро. Животные – и те ведут себя лучше, чем я.
— Я не возражал, — повторил Шерлок.
Джон устало улыбнулся.
— Тем не менее. Извини. Я обычно не позволяю себе такого. Особенно при поцелуях. — Он запрокинул голову, говоря об этом. Хотелось сказать так много, что он едва мог сосредоточиться на чем-то конкретном. — С нами ведь… всё хорошо? Я имею в виду, что… не хочу, чтобы мы обсуждали… только эти наши ошибки. Потому что есть так много вещей, на которых мы могли бы сосредоточиться. Лучшие вещи, в самом деле.
Шерлок упруго поднялся и встал на коврике возле кресла – руки по швам, весь внимание. Его голос больше не был безжизненным, и теперь звучал бодро, хоть глаза его были прищурены, а под ними лежали тени.
— Я уверен, что понимаю. Ты не любишь меня, и при этом не ожидаешь, что полюбишь однажды. Романтические отношения между нами тебе вовсе неинтересны, ни при каких обстоятельствах, и любое свидетельство того, что это не так, проявляется лишь стихийно, выходя за рамки трезвых суждений. Наши роли установлены и определены, лучше всё оставить без изменений и однажды ты, возможно, снова уйдешь, но меня это не должно касаться, ведь я, так или иначе, заслуживаю лучшего.
Джон невольно вздрогнул, закрыв глаза и сжав губы. Это было описанием его чувств – краткое изложение, и в такой легкой, обобщенной версии: ни безжалостной прямоты, ни смягчающего добродушия. И, ради всего святого, он никак не мог найти в такой трактовке изъян, позволявший поправить, чтобы всё это не звучало так, словно бы ему совсем наплевать на чувства другого. Джон длинно выдохнул, молча глядя на друга, потрясенный и сломленный.
— Как ты всё еще способен быть моим другом? — спросил он, не зная ответа.
Шерлок лишь легкомысленно вскинул голову.
— Я не знаю, как им не быть.
— Ты когда-нибудь сожалеешь об этом?
— Нет, — сказал детектив, приблизившись к креслу Джона. — Хотя, думаю всё же, ты прав. Это не то, что мы можем позволить себе обсуждать. С завтрашнего дня – ни слова об этом.
Джон кивнул, ощущая горечь.
— Да. Хорошо.
— Что означает, что у тебя почти не останется времени, чтоб наорать на меня за это. — И без всякого предупреждения, он наклонился и вновь поцеловал Джона, обхватив ладонью его затылок, чтоб не дать протестующе отшатнуться. Джон почувствовал аромат дорогого мыла, и всё поле зрения заслонило лицо Шерлока. На сей раз это не был сахар, но вкус острых приправ от горячей пищи, доставленной из магазина. На мгновение Шерлок прервал поцелуй, но затылок Джона не отпустил, держа его так, чтобы доктор смотрел на него.
— Не думай ни на секунду, что у тебя есть какая-то власть надо мной, Джон Уотсон, — сказал он с удивительной убежденностью. Глаза его полыхали, как расплавленное серебро. — Я сам устанавливаю правила, по которым живу, а ты просто составляешь компанию. Оставайся со своими эмоциями и привязанностями. Не я здесь для тебя, ты – со мной. Вспомни об этом в следующий раз, когда станешь думать, кому больше терять.