“21 апреля
Здравствуй, Грейджой! Ты так и не пришел ко мне. И не написал мне ни одного слова. Ни единого, мать твою, слова.
Здорово же тебе промыли мозги, мой славный. Кто был твоим психотерапевтом? Я не нашел его имени в газетах. Уверен, что он из числа тех самых “умников”, которые сидят в своих дорогих кабинетиках и смотрят на людей как на кучу дерьма, потому что закончили престижный колледж и прочитали херову кучу идиотских книжек разных коновалов от психиатрии.
Хотел бы я знать, что сейчас происходит в твоей голове, Грейджой. Мне докладывают о каждом твоем шаге, и я знаю, как ты живешь. Ты по-прежнему один и по-прежнему работаешь у этого сукиного сына Манса. Ты никуда не выходишь — только в парк и на работу. Мне говорили, что абсолютно все товары, и даже жрачку, ты заказываешь на дом. По вечерам ты сидишь в своей клетушке в полной тишине. Даже телевизор не включаешь.
Еще я знаю, что ты так и не взял ни монетки из тех денег, которые тебе присудили. Не хочешь брать грязные болтонские деньжата, мой славный? Не хочешь испачкать ручки? Или ты боишься, что я потом потребую вернуть долг? Не переживай. Это твои деньги. Можешь делать с ними все, что пожелаешь — хоть спускай в унитаз. Мне все равно.
Видишь, как я много знаю про тебя, Грейджой. Но я не знаю, о чем ты думаешь, когда прячешься в своей квартире, словно в пещере. И мне это не нравится. Ты как долбаная каракатица — скрылся в чернилах, и я не могу пробиться к тебе через это черное облако.
Меня это беспокоит.
Я часто вспоминаю тебя, Грейджой. Я хочу разобраться, почему я не убил тебя в тот день, когда ты попытался в первый раз сбежать от меня. Почему ты завладел моим вниманием? Почему я сохранил тебе жизнь? Что было в тебе такого особенного?
Когда ты провалил дело со щенками Старков, и тебя объявили в федеральный розыск, я спрятал тебя от полиции. Я подумал, что ты, возможно, пригодишься нам — ты полностью зависел от меня и беспрекословно исполнял бы все мои приказы.
Я думал, что буду поручать тебе разные мелкие дела, и что ты будешь на побегушках у моих ребят. А если бы ты не справился, я выкинул бы тебя, как всегда выкидывал ненужный балласт.
Я ведь тогда даже не догадывался, какой ты болван, Грейджой. Есть люди, которые могут прикоснуться к дерьму и превратить его в золото, а у тебя было все наоборот. За что бы ты ни взялся, все становилось дерьмом. Такой вот ты особенный, Вонючка.
Ты упустил детей Старков — о, Боги, тебя облапошили бродяжка и ходячий имбецил! Даже самый тупой малец из трущоб не повелся бы на их сказки, а тебя они провели.
Но я и здесь тебя прикрыл. С трупами бездомных детей, конечно, не очень нехорошо получилось, но ведь все поверили, что это младшие Старки. Несмотря на твою идиотскую выходку, Кэт все равно перевела деньги. Только благодаря мне мы остались в выигрыше.
Я принял тебя в Дом, но относился как к обычному расходному материалу. Ты был тогда самоуверенным дерьмецом, убежденным в своей значимости и неотразимости. Конечно, то, что ты наворотил в доме своей приемной семьи, тебя малость подкосило, но ты все равно оставался прежним — скользкой медузой с самомнением как у наследного принца.
Я собирался поручить тебе доставку товара одному из наших дилеров, как вдруг узнал от своих ребят, что ты сбежал, и они еле успели поймать тебя. Как же я был взбешен, Вонючка! Я приютил тебя, пристроил к делу, а ты помчался сдавать нас в полицию — вот ведь неблагодарный сучоныш-перевертыш!
Я хотел убить тебя так, как всегда убиваю предателей — медленно снять кожу и оставить умирать на цепях. Я бы так и сделал, если бы не твой взгляд. Я увидел, как ты смотрел на меня в ожидании смерти — сначала с ужасом, а потом собрался с силами и перестал трястись. Ты больше не боялся, и меня это здорово задело.
Вот с этого момента все и началось, мой славный Грейджой.
Мне надо было тогда приказать Дэймону убить тебя прямо на месте. И я бы сейчас не сидел в этой долбаной камере и не писал бы тебе эти долбаные письма, на которые ты не отвечаешь.
Я знаю, что ты забрал моих собак, Грейджой. Когда мне сообщили, что ты взял девочек из приюта, где их собирались усыпить, меня словно теплой волной накрыло. Я был уверен, что их уже убили — это же собаки Рамси Болтона, твою мать! Собаки Болтонского Монстра! И вдруг мне говорят, что они живы, и что ты за ними ухаживаешь.
Ты содержишь моих собак, и я это очень ценю. Они тебя сразу полюбили, и я знаю, что им у тебя хорошо. Надеюсь, ты не перекармливаешь Киру? Нет ничего хуже ожиревшего добермана, а она вечно выпрашивает лишние куски. Как там Джейни и Хелисента? Джейни всегда убегала дальше всех на прогулках и приносила мне “добычу” — всякую хрень, которая интересна только собакам. Но я хвалил ее за “подарки”, потому что такое поведение надо поощрять.
Я скучаю по ним, Грейджой. Мне их не хватает.
Как и тебя.
Рамси Болтон. “
Итак, Рамси больше не угрожал и не запугивал. Он волновался за собак. Однако даже из тюрьмы он умудрялся следить за каждым его шагом. Интересно, узнал ли он о встрече с Джоном Сноу?
Рамси дал ему свободу распоряжаться деньгами, которые ему присудили. Теон иронически хмыкнул. Эти деньги ему были не нужны.
Рамси писал, что прикрывал и защищал его — но ведь это именно он втравил Теона во все эти преступления. Это он уговорил Теона увести с детской площадки маленьких Старков. Это он пообещал Теону легкие деньги и что детям ничего не грозит. А потом все заплатили за это страшную цену. Все, кроме Рамси. Разве можно сравнить отсидку в тюрьме с тем, что пришлось пережить остальным?
Теон швырнул письмо на столик в прихожей. Он подошел к девочкам: те развалились на ковре в комнате. Он лег между ними, начал гладить упругие лоснящиеся бока, черно-рыжие морды, обхватывать ладонью длинные черные носы и ласково тянуть за острые уши. Хелисента облизывала ему руки, Кира привалилась к его боку горячей спиной. Теон схватил непоседу Джейни и прижал к себе. Так он и заснул: на полу, окруженный собаками.
***
Они стали видеться каждый день: Джон приводил Призрака на площадку, и девочки с радостью носились с ним наперегонки за палкой, даже флегматичная Кира охотно принимала участие в игре. Доберманы были очарованы белоснежным хаски и соперничали друг с другом за его внимание.
Разговоры с Джоном строились осторожно, у них было слишком много острых моментов. Но Теон был очень рад тому, что они проводили много времени вместе, с ним он иногда чувствовал себя прежним. Раньше они не любили друг друга, Сноу считал Грейджоя наглецом и задавакой, а Теон порой жестко высмеивал мрачного бастарда. Но сейчас они начали общаться, осторожно нащупывая темы, которые будут безболезненными для обоих. Теон очень дорожил этим подобием дружбы. Он чувствовал, что нужен кому-то, и от этого в душе разливалось давно позабытое ощущение тепла.
Через несколько дней Джон снова позвал Теона с девочками в гости. Смешно, но Теон к этому даже специально готовился: надел свои самые приличные черные джинсы и черную футболку с кракеном, вышитым тонкой золотистой нитью. Он пригладил перед зеркалом отросшие до плеч волосы — соль с перцем, заправил жесткую непослушную прядь за ухо. Девочки крутились в прихожей, нетерпеливо поскуливая.
Теон, натянув тонкие светло-бежевые перчатки, спустился по лестнице, держа поводок-сворку обеими руками — девочки рвались гулять. На последнем лестничном пролете перед дверью они чуть не сбили с ног невысокого плюгавого человечка с мышиными серыми волосами и скошенным подбородком. Тот испуганно отскочил, прижав к зеленой стене вспотевшие от страха ладони. Собаки были в намордниках, но человек все равно побледнел, было видно, что он очень испугался. Теон извинился перед ним и вывел девочек на улицу.
По-летнему жаркое солнце било в глаза, в такую погоду в капюшоне не походишь. Теон достал из кармана солнечные очки, в них его трудно было узнать, он прятался от мира за их большими темными стеклами. Собаки рвали поводок из рук, им не терпелось пойти на площадку, но Теон повел их в другую сторону, к дому Джона.
В кармане затрещал телефон. Раньше Теон любил веселые мелодии, про медведя или жену дорнийца, но теперь это был простой сигнал, из тех, что ставятся по умолчанию. Лишь несколько человек знали этот номер: Манс, сестра, лечащий врач матери, прокурор Баратеон, а теперь еще и Джон Сноу. Теон дрожащими пальцами выудил мобильник из кармана: вряд ли ему кто-то позвонил, чтобы просто поболтать. На экране высветилось имя “Джон” и Теон выдохнул с облегчением, наверное, надо что-нибудь купить по дороге.
Вместо приветствия Джон сказал напряженным голосом:
— Я должен вернуться.
— Куда? — Теон растерянно заморгал, не понимая, о чем речь.
— В “Дозор”. Прямо сейчас. Это срочно, я собираю вещи, через два часа у меня самолет.
— Я… Я могу тебя проводить? — Теон начал кусать губы.
— Нет времени. За мной уже пришла машина. Прости. Мне жаль, что так получилось.
Теон попытался убрать телефон, но не с первого раза попал им в прорезь кармана. Он присел на низкую оградку газона — гнутую металлическую трубу, покрашенную черной масляной краской.
Он очень расстроился. Джон уезжает, и Теон снова останется один.
Один.
Раньше он даже не думал об этом. Не думал о своем одиночестве. Оно казалось ему правильным и заслуженным: он сделал столько плохого, он принес горе людям, которых любил — и они умерли, а он всю жизнь будет жить один с чудовищным грузом вины.
Но Джон простил его, и от этого жизнь Теона стала совсем другой. Джон показал ему, что он может не замыкаться в себе и собаках, а жить как обычный человек: ходить в гости, общаться с другом, не бояться осуждения и презрения.
А теперь Теон снова остался один. Он будет ходить на работу, гулять с девочками и сидеть по вечерам с ногами в кресле с кружкой чая.
Теон согнулся, словно от боли, и накрыл голову руками, упершись острыми локтями в коленки. Горячие слезы потекли по щекам.
Девочки топтались рядом, не понимая, что с ним происходит. Теон медленно поднялся и побрел в сторону дома. Он остановился около небольшого магазина и привязал собак к велосипедной стойке у входа. Теон подошел к витрине с алкоголем. Рамси запрещал ему пить, и он по привычке уже очень давно не употреблял спиртного. Он выбрал бутылку дешевого виски с красно-золотой этикеткой.
Открыв дверь квартиры, Теон заметил на коврике желтый конверт. Он не удивился, одно к одному, прошел в кухню, держа бутылку в одной руке, а конверт — в другой, открыл шкафчик и достал квадратный стакан с толстым дном. Теон посмотрел сквозь него на свет — было видно, что им давным-давно никто не пользовался, — и вытер пыль салфеткой.
Девочки суетились вокруг него, и он насыпал им сухой корм из большого пакета, еда всегда полагалась после прогулки. Но они не гуляли, а пытались пойти в гости. Кормить собак надо было только два раза в день, утром и вечером, но сейчас он не помнил об этом.
Теон налил полстакана виски, выпил его залпом и разорвал плотную желтую бумагу конверта. Знакомые до тошноты блокнотные листки были исписаны прыгающими буквами. Строчки заходили одна на другую, и некоторые предложения почти невозможно было разобрать. Внизу расползлось огромное пятно, словно на бумагу опрокинули стакан жидкости. От письма еле уловимо несло запахом алкоголя.
“16 мая
Теон, Теон… я и сам не знаю, какого хрена пишу тебе сейчас…
Я в курсе, что ты получил все мои письма — все до единого — но ты их не прочел. И я даже знаю почему. Наверняка тебе запретил это твой умник-психиатр. По его совету ты берешь мое письмо — в котором я тебе всю душу изливаю, твою мать — и рвешь его в мелкие клочья. А потом выбрасываешь в мусор. Или в сортир. Как это мило! Ты рвешь на части мою душу и смываешь ошметки в унитаз.
Вот в этом вся твоя суть, мой славный Вонючка-сучка. Схватить, присвоить, испортить, а потом просто куда-то выбросить. И постараться обо всем забыть.
Что еще посоветовал тебе мозгоправ? Чтобы ты завел себе новых друзей? Приобрел новое хобби? Зажил новой прекрасной жизнью? А меня вытряхнул где-то на заднем дворе?! Как мусор?! И больше никогда не вспоминал?
Так вот знай — на задворках твоей памяти я не останусь. Даже и не надейся на это, ублюдок.
Я сижу без дела, и меня это бесит. Конечно, приятно, что меня здесь уважают и боятся. Дом Болтонов — сам понимаешь, и многие набиваются ко мне в друзья. Или просят защиту. Все хотят как-то услужить мне. Добиться моего расположения, сраные кретины.
Мне это не нужно. Мне сейчас вообще ничего не нужно.
Кроме бутылки виски. Когда выпью — становится немного легче. Удивлен, почему я распиваю виски в своей камере? “Это же тюрьма, а не паб!” Не будь так наивен, Грейджой. Здесь можно достать абсолютно все что угодно — если ты уважаемый человек и если у тебя есть деньги. Я могу при желании даже заказать себе шлюху. Наш человек в мэрии просто впишет в свидетельство о браке нужную фамилию. И шлюха-“жена” сможет прийти ко мне на свидание на целую ночь, ну разве это не здорово?
Но мне не нужна шлюха. Мне нужен ты, Теон Грейджой.
Знаешь, я бы не сказал, что виски такое уж плохое лекарство. Думаю, оно помогло бы тебе гораздо лучше, чем та хрень, которую ты жрешь по совету психиатра.
Нам обоим стало бы полегче, если бы мы выпили вместе и просто поговорили. Прямо сейчас я смотрю на оставшуюся треть бутылки и думаю, что это очень неплохая идея — побеседовать за стаканчиком.
Интересно, когда ты последний раз пробовал что-то крепче пива, Грейджой? Я запрещал тебе прикасаться к спиртному. Сейчас ты, скорее всего, на таблетках, которые отсыпал тебе мозгоправ, но ничего страшного. Немного виски не повредит.
Выпей со мной, Грейджой! Устроим, твою мать, виртуальное свидание.
Ты выпьешь свой стакан залпом и будешь сидеть, молча глядя в пол — все, как всегда — а я буду с тобой разговаривать. Только сейчас я уже не знаю, что именно я буду тебе говорить. Было очень много всего, что я хотел сказать… но, кажется, я все позабыл.
Хотя нет, я помню. Я сразу скажу, что ты неблагодарная скотина и предатель. Что ты, не читая, выбрасываешь мои письма. Что ты живешь в своей долбаной квартирке, ходишь к этому козлу Мансу на работу, гуляешь в парке с моими собаками, а я сижу в камере и схожу с ума от тоски.
Я скажу тебе, что отец уже третий месяц не отвечает на мой один-единственный вопрос. Он прикрылся мной и выскользнул, как сраная пиявка. Передает мне деньги, оплачивает услуги нужным людям на воле… и молчит, твою мать.
Я скажу тебе, как меня достали мои долбаные ребятки, которые хотят все здесь делать по-своему, а потом бегут ко мне и требуют, чтобы я их поддержал.
А еще я скажу, что ты все забрал у меня, Грейджой. Даже моих собак.
Ты нужен мне, Теон, но я никак не могу до тебя достучаться, паршивая ты каракатица.
А как я могу достучаться, если ты даже не хочешь прочитать то, что я, твою мать, пишу тебе?!
Я думал, что я смогу забыть тебя, но у меня нихрена не получается. Прошло столько месяцев, а я до сих пор не могу выбросить тебя из головы.
Может, подскажешь фамилию своего лекаря-умника, который тебе так помог? Может, и меня он выручит? Даст какую-нибудь химию и кучу дурацких советов, чтобы я забыл тебя.
Но нет, Грейджой. Я тебя не забуду. И ты не сможешь меня забыть.
И хотя ты рвешь мои письма, это ничего не изменит.
Ты все равно не сможешь разорвать эту проклятую связь между нами. Как и я.
И как же меня все это бесит, Теон Грейджой, ты даже не можешь себе представить…”
Теон горько рассмеялся. Он налил еще виски и выпил его медленно, крупными глотками. Голова закружилась, он давно не пил ничего крепче чая.
Вот так. И ты пьешь, и я.
Теон наполнил стакан снова, оглядываясь по сторонам. На холодильнике лежал блокнот, в котором он составлял списки: продукты, корм для собак и прочее, что нужно было заказать в гипермаркете с доставкой.
Он отхлебнул виски и вырвал из блокнота лист. Край получился скошенным, но это было неважно. Теон поискал ручку или карандаш — но нашел только невесть как оказавшийся на кухне зеленый фломастер. Зубами он содрал колпачок и начал писать кривыми буквами — кисть без мизинца давала ему недостаточную опору. Он сделал следующий глоток виски и продолжил писать. А затем опустошил стакан до дна.