Что теперь станут о них говорить? Что у них все в этом «сообществе» пошли по кривой? Томас подумал о своих родителях, которые всей душой любили его музыку и всегда были «за» его начинания, а так же были лично знакомы с Тимом и Роджером и души в них не чаяли. Знали бы они правду… Знала бы его мама, его прекрасная мама, учитель музыки, с кем свяжется ее сын.
— Роджер, довольно, — раздраженно проговорил Томас, до сих пор сидящий на коврике при входе в квартиру. Ему было интересно, что подумали бы соседи Роджера, увидь они под его дверями какого-то парня. Что это новый любовник Тейлора? — Я не Тим, со мной в игры играть не надо.
Послышались шаги, и через пару секунд дверь отворилась. Томас вскочил на ноги, не ожидавший, что Роджер, наконец, соизволит показать себя. На пороге, облокотившись одной рукой о стенку, в зубах зажимая сигарету, с растрепанными волосами, в одних штанах без верха и с видом человека, у которого, в принципе, в жизни все удалось, стоял Тейлор.
— Я тебя внимательно слушаю, — сказал он с невозмутимым видом, словно Томасу не пришлось просидеть на полу около десяти минут ради такого радужного приема.
Брови Кингсли поползли к верху, и он удивленно посмотрел на Роджера, который, покуривая сигарету, стоял так, будто каждая секунда была на вес золота, и вообще Томас задерживал его от какого-то важного дела.
— Ты в край, что ли, офигел, Тейлор? — поинтересовался Томас, толкнув друга в квартиру и заходя туда следом. Он закрыл за собой дверь и, не спрашивая разрешения, прошел вовнутрь комнаты, не разуваясь. — Ну и вонь у тебя стоит.
— И тебе доброе утро, дорогой!
Томас окинул помещение скептическим взглядом, оценивая масштабы катастрофы: окна были наглухо закрыты, шторы для чего-то задвинуты; на полу валялись бутылки пива, некоторые из которых были даже не допиты, и везде горкой лежали сигареты. Кингсли непроизвольно всмотрелся в более мелкие детали, пытаясь отыскать такие предметы, как таблетки, к примеру: в его голосе пронесся вопрос, а принимал ли Роджер что-то покрепче алкоголя?
— Как ты еще не задохнулся здесь? — спросил Томас, кривясь от тошнотворного застоявшегося запаха алкоголя, который, по всей видимости, не выветривался из этого помещения вот уже второй день. Кингсли издал звук «О», когда обнаружил еще несколько разбитых бутылок, по виду наклеек напоминавших ему упаковки из-под виски.
— Я в порядке, — заявил Роджер с умным видом, но пошатнулся и, не удержавшись на ногах, упал на кресло, плед которого был уже прожженным, и выронил косяк на пол. Томас, скрестив руки на груди, смотрел на то, как Роджер с ужасом в глазах полез доставать косяк с паркета, при этом подув на него несколько раз, чтобы не осталось грязи.
— Я понимаю, что от этого разговора толка не будет, и все же…
— Не стесняйся, говори, — махнул на него рукой Роджер. Он снова вернулся на кресло и, закинув ногу на ногу, посмотрел на него с самым серьезным видом, на который только был способен в этот момент. — Сейчас только поправлю чуток…
Тейлор, высунув сигарету изо рта, начал дуть на волосы, которые до этого лежали на глазах, а затем изящными движениями сделал себе прическу.
— Великолепно, — изрек Томас, наблюдая за тем, как Роджер игрался со своими светлыми волосами, пытаясь сделать на голове подобие шевелюры, однако выходило у него это отвратительно — в общем-то, как и все, что пытался делать Роджер, будучи накуренным.
— Так вот… я продолжу, — прокашлявшись, снова начал Томас, не понимая, зачем он вообще сюда пришел, и вспомнит ли Тейлор хотя бы что-то к завтрашнему утру. — Мне плевать, что у тебя там происходит с Тимом, — соврал он, зло смотря на Роджера, который при воспоминании о Тиме стал подбрасывать косяк кверху и играться с ним, — но мне не плевать на то, что происходит с нашей группой, я…
— Груп-па-а! — протянул Роджер, которому наконец надоело возиться с косяком — от него осталось уже, скорее, одно воспоминание, — и Тейлор вышвырнул его себе за спину, перебросив через кресло. Он подпер рукой подбородок, пытаясь сфокусировать свой взгляд на лице Томаса, которое почему-то все не хотело принять обычную форму и было до жути расплывчатым.
— Как ты уже знаешь, у нас в понедельник концерт, и нам заплатили за него деньги. Мы должны там выступить. Ты меня услышал? Мы должны, и мы выступим там, и я не позволю тебе, либо Тиму, подставить нашу группу и людей, которые поручились за нас, — еле держа себя в руках, чтобы не сорваться на крик, прошипел Томас, которому хотелось дать оплеуху Тейлору, чтобы тот хотя бы на секунду пришел в себя. Порой ему было трудно ладить с Роджером, когда тот был в адекватном состоянии, что уж было говорить о том состоянии, когда мозгом Тейлора руководила травка или алкоголь?
— Малыш, я все помню, концерт в понедельник, — мягким голоском проговорил Роджер, и на его лице появилась улыбка. — Что-то еще?
Томас выругался и отвернулся от Роджера, подойдя к окну, которое было закрыто от него темно-красными шторами. Он открыл одно из окон, чтобы хотя бы немного воздуха поступало в квартиру, и Тейлор не сдох раньше понедельника. Томас тяжело вздохнул, желая поскорее закончить этот бессмысленный разговор.
— Да. Завтра у нас репетиция. Ты слышишь? — Кингсли повернулся к Тейлору и указал на него пальцем. Ему было абсолютно не до смеха. — И ты придешь. И твой дружок — тоже. Вы позорите нас перед людьми, перед Брайаном, Господи. Что же вы делаете, идиоты? — Томас отрицательно покачал головой, с непониманием в глазах смотря на Роджера. Глупо было надеяться на то, что Тейлор мог дать ему вразумительный ответ прямо сейчас.
— Я приду, — сказал Роджер таким сухим и ровным голосом, будто еще с полминуты назад это не он улыбался вовсю чему-то своему и игрался с косяком. — Я тебя услышал, хорошо, Томас, я услышал! — добавил Роджер громче, вскакивая с кресла. В его глазах вдруг заиграли злые огоньки, и Томас присвистнул внезапной смене настроения. — А теперь вали отсюда, давай! Выметайся нахрен, Кингсли!
— Идиот, — пробормотал Томас, который решил обойти Роджера другой стороной, обходя диван с левого крыла. Тейлор смотрел на него зло, с перекошенным лицом, и Томас не понял, откуда подула буря, что Роджер уже готов был броситься на него.
Кингсли потуже намотал шарфик вокруг шеи и, открыв дверь, вышел на порог. Роджер облегченно опустился обратно в кресло, положив ноги на стол: его взгляд был направлен на темно-красные шторы, однако мысли летали намного дальше этих штор и комнаты с этим прожженным пледом, на котором он сидел.
— И заканчивай курить. До добра не доведет, — сказал Томас напоследок, и Тейлор запустил в него этот треклятый вязаный плед, вскочив на ноги.
Роджер успел возненавидеть это вязаное дерьмо, сделанное его матерью. Он решил обязательно взять его завтра с собой на репетицию и перевязать им горло Тиму.
***
Роджер крутил в руке барабанную палочку, отбивая ногой ритм, и это было единственным звуком за последние десять минут, если не считать того, что за окном лил дождь, и Томас с периодичностью в минуту издавал протяжные вздохи. Студия была бы полностью погружена в темноту — впрочем, как это было сделано всегда, — если не считать легкого желтоватого света, исходящего от двух ламп, освещающих помещение.
Томас рассматривал свою гитару и довольно часто косился в сторону Роджера, думая, что за это время лицо парня как-то поменяется, и он выдаст хотя бы какие-то эмоции. Но Тейлор продолжал сидеть с отстраненным выражением лица, смотря куда-то сквозь дверь.
Вскоре дверь эта, наконец, открылась, и человек, на появление которого ждали уже около пятнадцати — а, может, и больше — минут, появился. Он снял мокрую куртку, струсил с нее капли от дождя и, подрагивая от холода, повесил верхнюю одежду на крючок при входе. Тим быстрым взглядом пробежался по всем участникам группы и приостановился на лице Роджера, однако сразу же опустил глаза и порозовел.
— Ну, привет, — без особого дружелюбия сказал Томас; его взгляд был направлен на настенные часы, стрелка которых уже давно перевалила за назначенное время. — Надеюсь, что хотя бы на концерт ты придешь пораньше.
Роджер хмыкнул, а Тим ничего не ответил в ответ на упрек, забирая стойку с микрофоном из угла комнаты. Он, как бы специально не смотря в сторону Брайана, обошел того стороной и занял центральную позицию.
Несколько минут он распевался, затем Томас наигрывал ему легкую мелодию, и Тим подпевал, пока связки не были разогреты, и они не преступили к концертной программе. В их списке было всего четыре песни, но эти четыре песни должны были быть отрепетированы таким образом, чтобы вся их группа была одним целом: пела, играла и звучала в едином ключе.
Роджер играл, и играл он, впрочем, как обычно, однако не вкладывал в это души. У него не было абсолютно никаких эмоций по отношению к музыке, которую он производил, а голос Тима только раздражал Роджера, и ему хотелось, чтобы эта репетиция поскорее подошла к концу.
Роджер не думал об игре. Не думал он и о концерте. Не думал о связках, не думал об остальных участниках группы, и как они звучали все вместе. Его мысли были направлены в сторону Тима — человека, который стоял к нему спиной и пел без отдачи, и у Роджера было вполне объяснимое желание забросить в него хотя бы своими барабанными палочками, чтобы тот заткнулся.
Но Тейлор продолжал отрабатывать свою роль. Он сам стал замечать, что играет не так «гладко», как должен, и это только бесило его сильнее, потому что Роджер не мог сконцентрироваться на музыке, как бы он ни старался.
Он не мог понять, как у Тима хватало смелости прийти сегодня сюда. Все это, конечно, было хорошо: что Тим не подставил группу, зная, как ответственно для них было отыграть этот концерт, и все же…
Роджера до безумия злило то, что даже сейчас Тим не ставил их отношения и его самого выше группы. Стаффел знал, что концерт был крайне важен для них, однако разве он не понимал, что для Роджера значило теперь его присутствие? Разве он не понимал, что все в этой сраной группе сейчас думали не об игре, а о том, как они трахались, и как Тим изменял «бедному» преданному Роджеру, и как Роджер увидел «все это» на вечеринке?
Не понимал он, как больно было находиться Тейлору в его присутствии и делать вид, что все это не имело особого значения?
Конечно, Тим все это понимал: был он неглупым мальчиком. Конечно, он знал, что Тейлору до отвращения неприятно было играть позади него, слышать его голос, видеть его движения и…
Роджер сидел и думал о том, как Тим изменял ему, и думал о том, как можно было быть таким идиотом, чтобы поверить в эту сказочную мысль о том, что Стаффел мог измениться. Перед его глазами, как лента фотографий, пробегали картинки с голым телом Джоанны, с испуганным лицом Тима…
Роджер пропустил удар.
…сменилось все это улыбкой Тима, которую он адресовал Роджеру на прошлых выходных, когда они гуляли по парку, и на удивление светило мягкое солнце; Тим, по своему обычаю, боялся даже прикоснуться к руке Роджера, вечно оборачиваясь по сторонам в страхе, что их увидят знакомые.
Тейлор вспомнил его худое тело на своей кровати, вспомнил нежную гладкую кожу, на которой он любил оставлять засосы, его тонкую шею, его сладкие губы со вкусом виски, и…
Он снова сбился и не вовремя ударил по барабану.
В течение нескольких дней после того, как маленькая правда вскрылась, Роджер пил, и пил он беспрерывно, и это помогало ему, но помогало на относительно короткий срок. И все же он старался отогнать от себя мысли о Тиме, потому что у него не было абсолютно никаких моральных сил выдержать это.
Теперь же избежать этого не удалось. Его взгляд был прикован к спине Тима, и мысли бешеным потоком крутились в голове у Роджера, «перебивая» одна другую. Он настолько сильно его ненавидел, насколько сильно любил.
— Значит так! — крикнул внезапно Томас, отшвырнув гитару, подаренную ему Тимом и Роджером в честь Дня рождения, в сторону. — Если вы сейчас не соберетесь и не начнете играть нормально!..
Он не закончил фразу, не зная, что сказать.
— Вы что, действительно не понимаете, что мы все провалим?
Роджер в который раз сыграл неправильно, а Тим пел так скверно и без эмоций, что уже не только Роджеру было невыносимо это слушать. Брайан, ставший заложником этих обстоятельств, понуро стоял в стороне, перестав играть еще плохо выученную им мелодию. Он невольно даже как-то сгорбился, подсознательно желая оказаться сейчас в другом месте.
— К тебе претензий нет, — обратился Тим к Брайану, увидев его лицо, и парень молча кивнул в ответ.
В студии, которую они арендовали за счет отца Тима, повисло молчание, и Стаффел, который был уже повернут к остальным участникам группы, развел руки в стороны. Он был в возбужденном состоянии, хотя и пытался скрыть это за маской равнодушия. Скорее всего, он и сам понимал, что облажался на этой репетиции — и не только на ней, — но исправить ничего уже нельзя было. Особенно, если речь шла не о репетиции.
— Пою, как могу, — изрек Тим под смешок Роджера, и на лице Стаффела отразилось раздражение. — Что?
Его взгляд устремился прямо на Роджера; Тим смотрел с такой злостью, как будто бы это вовсе не он предал Роджера, а наоборот, и как будто именно Роджер заставил его прийти сюда сегодня, а теперь что-то еще и требовал от бедного-несчастного Тима.
— Да ничего. Пой нормально, и не будет к тебе претензий. «Солист», — добавил Роджер язвительно, скрививши губы. На его лице застыло презрительное выражение, хотя на деле он еле подавлял в себе порывы ярости, которая буквально разрывала его внутри от бездействия. Ему было до боли трудно смотреть на Тима, и на него разом накатывало столько эмоций, что Роджер и сам не был способен разобраться в том, что испытывал прямо сейчас.
— То есть, это я не попадаю в ритм и не могу справиться с двумя палками? — на повышенных тонах спросил Тим; он покраснел, и было видно, что еще немного, и он не выдержит: однако, что произойдет после этого «не выдержит», никто не знал, характер у Тима был вспыльчивый и переменчивый.
— Не тебе оценивать мой ритм и мои палки. Вначале научись рот в такт открывать, а потом будешь на мои палки зариться.
— Хватит! — крикнул Томас, до этого молча стоявший в стороне; он прерывал Стаффела, который явно собирался сказать очередной невероятно «язвительный» ответ, гневным взглядом прожигая Роджера. Лицо у Томаса горело посильнее Тимыного. Его гитара все так же валялась в стороне, хотя Томас любил ее больше, чем любил что-либо на свете; он переводил гневный взгляд с Роджера на Тима и обратно, не находя нужных слов. Казалось, что еще совсем немного, и он взорвется прямо на месте. — Вы совсем обнаглели? Не делайте вид, что не видите, что вы нахрен группу ломаете, идиоты!
— Следи за языком, Томас, — прохладным голосом отозвался Роджер, поднимаясь на ноги; он внезапно почувствовал, что уже не может сидеть на месте. Он встал около стула, скрестивши руки на груди, и не мигая, смотрел на Томаса, который практически стрелял молниями в Роджера, при этом протяжно взвыв.
— Да хватит уже! — не выдержал он, вскинув руки кверху. На лице его отражалось такое отчаяние и усталость, что можно было предположить, что ему уже осточертели все эти конфликты в группе.
К сожалению, именно «группой» назвать их можно было разве что на самых начальных этапах. Тогда они еще были вдохновлены идеей стать популярными, мечтали о концертах и фанатках и не знали о трудностях, что собирались возникнуть на их пути. Потом же все слишком сильно поменялось: они не умели идти на уступки, и их «лидерские качества» мешали всему. Они были друзьями, но, скорее, по отдельности, чем все вместе.
— Мало того, что вы ебетесь за углом, подставляете нашу группу перед всеми, потому что ты, — Томас с яростью тыкнул в воздухе пальцем в сторону Тима, — не можешь держать свой хуй в штанах, так вы еще и выставляете это на всеобщее обозрение! Вы вообще думали, какая теперь репутация у нашей группы? Вы хотя бы задумывались о том, что о нас теперь говорят?
— Тебя волнует, что… — перебил его Тейлор, спокойствие которого окончательно сходило на «нет». Он ощущал, как постепенно терял самообладание, и немая ярость, до этого обращенная к Тиму, медленно перенаправлялась и к Томасу. И хотя Кингсли уже много лет был его другом, Роджер абсолютно не узнавал его сейчас: он был таким гнусным, противным, копающимся в чужом белье, что Тейлора воротило от всего этого. Он не был готов к тому, что люди, которых он так любил, один за одним оказывались не теми, за кого себя выдавили.