Пока к пещере Чудищной возвращалась, ягод еще в подол насобирала. Ягодами этими сама перекусила — вчера ни росинки маковой во рту не было — а зайца для Чудища оставила. Голодный муж вернется, а жена должна уж ужин приготовить. Тяжко Пёсе без ничего жить — только за ножом потянулась тушку заячью разделать — вспоминает, что ни ножа у нее, ни котелка, соли — и той нетути. Трав только пряных набрать удалось.
В заботах день проходит — шкуры волчьи, что Чудище домой притащило, Пёська в речку окунула, шерсть промыла, на ветках развесила, чтоб высохли на солнце, веткой острой кое-как от плоти оставшейся звериной почистила. Головы звериные даже трогать не рискнула — Зверя это, нельзя жене в вещи мужнины лезть. Солнышко уж к горизонту клонится, тревожится Пёся — вдруг Чудище ее с охотниками столкнулось, вдруг зверям на зубы попало?
Напрасны тревоги Пёськины оказались — спрыгнуло с дерева тяжело Чудище, шатается, как пьяное. Бросилась к нему Пёсенька… А Чудище ее вдруг как под мышки подхватит! Покружил он девку, на ноги поставил — доволен, видать, без меры. Сбросил со спины связку какую-то, а потом жене показывает, шипит да жвалами щелкает. Взглянула Пёся — и крик едва сдержала. Девять черепов, словно яблоки на нитку нанизанные, Зверь супружнице своей кажет. Но справилась со страхом своим девка, присмотрелась — ни одного знакомого. Сердечко снова защемило сладко — какой же муж у нее хороший! Коли взял жертву — так больше на деревню не нападает!
— Воин ты великий! Никогда такого храброго и сильного я не видела! — Ласково говорит ему Пёся. Плечи Чудище расправило, грудь — колесом, рассказывает ей что-то, захлебываясь.
С другого плеча свалил тушу оленью небольшую, супруге своей предлагает. Не растерялась Пёся:
— Ножа-то у меня нет, а рвать когтями не умею я!
Нахмурился Зверь, замолчал, смотрит подозрительно. Смутилась Пёся. И вдруг… Вытаскивает из ножен на поясе нож большущий Чудище и супружнице своей протягивает. Потрошить-то зверей не сложно — давно навострилась Пёська и свиней колоть, и овец резать — норовили люди всю работу гадкую и грязную на дочь седьмую свалить. Потроха девка вычистила, с ребер лучший кусок филейный срезает. Костерчик, камнями укрытый, слегка распалить, поджарить с барбариса ягодами — и мужу предложить!
Тот от черепа чужого оторвался, смотрит на мясо удивленно. Однако взял, в глотку закинул, жвалами себе помогая. Прижмурился, вылизывается, как котик, сметаны умыкнувший, на жену с восторгом смотрит. Снова поклон Пёськин передразнивает.
— Не сложно приготовить! — Смущенно улыбается Пёся. — Кушай на здоровье!
Еще раз мурлыкнул благодарно, нож свой забрал, опять череп чистить взялся. Закатывается Солнце, в сон Пёсю, оленины наевшуюся, ягодами и хлеба свадебного последним куском закусившую, клонит. А Зверь словно и не утомился — чистит и чистит черепа. Наконец, когда Луна уж светом своим лес посеребрила, закончил — волчьи черепа да человечьи, в пещеру забирается. Встала Пёся у порога, мнется. Можно ли войти? Увидел ее колебания Зверь, фыркнул, лапой махнул, приглашая. Вошла к нему Пёся. Лежанка в углу шкурами укрытая — и черепа!
Завалился Зверь на лежанку, на живот лег. Рядом Пёся аккуратно присаживается. День да ночь прошли — а спина у Чудища зажила вся, только шрамы тонкие да легкие остались. Дивится этому жена чудищная, спину звереву легко поглаживая, полосочки светлые осматривая.
— Ох и живучий ты, Чудушко мое!
Ворчит Чудище одобрительно, позволяя рукам девичьим спину свою гладить. Потом на бок ложится и к себе под живот девку укладывает. Проворчал что-то, и глаза диковинные закрыл. Да и Пёся почти мгновенно в сон провалилась.
====== VIII. Гости всякие и разные ======
Просыпается Пёся на рассвете — солнышко уж легонько лучиками девичьи пятки босые щекочет. Нет в лесу петухов, не будит ее никто. Хорошо самою себе хозяйкою быть, мужу лишь кланяться, ворчания злобного не слушать! В пещерке туман утренний клубится, за ноги голые Пёсю хватать пытается. Но не зябнет девка — муж, словно печка, горячий, сопит сонно и к себе прижимает — не шевельнуться. Улыбнулась Пёся, Чудищу в лицо своему заглядывая. Расслабился он слегка, спит спокойненько с женою рядом.
Какой же он! Вроде и страшный, словно Боги Изначальные ящерицу да паука между собой соединили, помешали, а потом на ноги человеческие поставили и отпустили. Но вот чего Боги ему не пожалели — так разума его, острого, хоть и странного. Да доброты вволю отмерили. Коли б деревенскому какому жена попалась, не говорящая, да не понимающая — он бы точно колотить начал, чтобы понимать научилась. А Чудище, хоть и Зверь лесной — а ещё ни разу руку на нее не поднял, наоборот, обогрел да к себе поближе уложил!
Вылезти аккуратненько, чтоб мужа не будить, Пёся попыталась из-под лапы его. Но только двинулась супружница зверева, тут же глаза свои странные Чудище открыл, глянул слегка сонно на девку. Замерла на миг Пёся, засмотревшись — впервые так близко увидела их и рассмотреть смогла. А ведь глаза-то у него почти человечьи, глубоко посаженные, зелёным светятся, но человечьи — разум в них плещется не звериный, мысли мелькают да чувства разные.
Проворчал что-то Зверь, зевнув от души, и на Пёську смотрит вопросительно.
— И тебе доброе утро! — Подумалось почему-то Пёсе, что про ночь прошедшую ее спросили. — Горячий ты, как камень на Солнце нагретый — давно так сладко не спала!
Вздохнул Зверь, глаза закатив, лапу убрал и машет, мол, иди отсюда! Ну чисто бабушка Ивушка, когда дела Пёськины сделаны и идти гулять ей можно. Дважды предлагать Пёське и не надо — встала, рубашечку поправив. На секунду снова на мужа своего засмотрелась.
Сидит Зверь, череп один взял, в пальцах крутит, когтем длинным, черным узор какой-то режет по кости. Не удержалась вдруг Пёся — подошла к нему быстро и — чмок мужа в бровь крутую, только щетина черная да острая губы и кольнула — и вон из пещеры, порыва своего смутившись. Зашипел ей вслед муж о чем-то, удивленно, кажется, но не оглянулась Пёся — стыдно перед самой же, что в Зверя страшного влюбилась, что девчонка сопливая, малолетняя. К сказкам любовь до добра не доведет!
До реки Пёся добралась, поуспокоилась немного. Водицей студёной в лицо плеснула, умываючись, в сторону деревни своей пошла, ягоды в подол оборванный собирает, песенку негромко под нос поет.
— Пёська!
Вскинулась девка — а к ней Чуж, словно лучик солнечный, метнулся быстро, обнял за живот. Удивилась Пёся, аж слезы на глаза навернулись от счастья — важна она кому-то хоть была! Обняла в ответ мальчонку.
— Ты что в лесу-то делаешь, Чужик?
— Тебя ищу, чего ж еще-то? — Гордо фырчит паренек. — Подумал я, что сказки это про чудовищ всяких! Решил тебя найти вот, и обратно привести! И пусть видят — не нежить ты, а Пёська обыкновенная! Ты как из пут-то выбралась?
Засмеялась девка.
— Не сказки это, Чуж! Муж у меня и правда Зверь лесной — он меня от веревок и освободил.
Глаза у Чужа — словно два рубля золотых.
— Так не врут сказки?!
— Не врут! — Кивает Пёся. — А ты домой беги — не любит муж мой гостей! Не говори никому, что живая я, лады?
— Но почему ж не сказать-то?
— Решат, что нежить ты, раз меня видел! — Пугает мальчонку Пёся. — Ни слова! Наш секрет, лады?
— Лады… А может, ты меня с собой заберешь? — Вопрошает Чуж. Взлохматила волосы парнишки рукой девка.
— Не могу, Чужик, не возьмет тебя любимый мой! Давай, беги домой скорее!
Убежал Чуж — только пятки засверкали. Засмеялась тихонько Пёся и домой возвращается. Села на камень у реки, ягоды собранные по одной клюет. И вдруг — слышит шепот человечий:
— Девица-красавица…
Оглянулась Пёся, не увидела никого.
— Под дерева корнями я! — Снова слышит Пёся. Присмотрелась к иве, на берегу растущей — и правда, сидит ребятенок смуглый, черноголовый, к траве жмется, мешок какой-то на спине болтается.
— Кто ты? — Пёся вопрошает. — Уходи! Тут Чудище живёт.
— Да знаю я, девица, про Чудище! Как звать тебя мне?
— Пёсей кличут, а ты кто таков будешь?
— Дубком зовут, — кивает неустанно мальчишка, оглядываясь.
Нос Пёся морщит — поняла уж, откуда прибежал. В лесу давно, аж до того ещё, как предки Пёськины сюда пришли, жили тут укуйники, как звери дикие, в лесу — в холмах пещеры рыли, рыбачали да зверье били, не сеяли, не пахали, животину полезную не водили. Дикари, что и скажешь!
Улыбнулась мысли своей Пёся — а ведь и она сейчас не лучше живёт. Вместо избы — пещера, вместо коровки с молочком да творожком — оленя туша…
— Зачем пришел, укуйник?
— К тебе пришел, хозяюшка! — Кланяется, как может, Дубок. — Просить пришел!
— О чем?
— Благодарность нашу мужу своему передать! — Улыбается во весь рот укуйник. Вытащилась на него Пёся.
— Откуда знаешь, что за Зверем я замужем?! И как узнал, где пещерка наша?!
— У нас-то глаза по лесу всему есть! Видели мы, как в жертву тебя ему принесли, как тебя сюда он приволок.
— А благодарность за что? — Не удивляться решив, спрашивает Пёся. Оскалился Дубок.
— Люди злые вчера пришли! Все разграбили, шкуры забрали, жемчуг отняли, еду загребли, даже предков черепа забрать хотели! Грабители, как есть! Мужчины на охоте были почти все, а много ль девки отбиваться смогут? Снасильничать Шойку попытались — бой-девка, одного так скалкой отоварила… А муж твой дивный увидел, как обижают нас — и налетел с ревом да рыком на злодеев! Я сам под домом прятался, видел в щелочку, как начал он с разбойниками гадкими махаться! Всех перебил, головы у них отрезал, кожу снял да на ветку тела рядочком и развесил! Наверно, чтоб знали все — село наше под защитой Чудовища лесного!
— И что ж? — Обиду в душе чувствует Пёська, злость да ярость кислую. — Тоже девку пожертвуете? Шойку эту вашу отдадите?
— Не-е-е! — Ухмыляется Дубок. — Не слепые чай! Любишь ты Чудище свое, а девки наши — боятся только, ревмя ревут, не желают в лес идти, с чудищем жить! Не будет счастья семейного, коль жена мужа боится! Так что мы собрали, что могли — и тебе принесли! Не знали, что дарить, так что всего, что было, притащили. А ты уж сама время да подарок подходящий найди, мужа от нас поблагодарить!
И мешок свой заплечный Пёсе протягивает. Взяла девка, кивает:
— Отблагодарю, слово даю!
— Вот спасибо, Пёсенька, девица-красавица, хозяюшка лесная! — Радуется Дубок. Расцвела от похвалы Пёся, улыбается, кивает.
— А не страшно ли к зверевой жене идти было?
— А мне-т чего бояться? — Хихикает укуйник мелкий. — Известно всем — детишек младых, стариков старых да девок красных не трогает Чудище лесное, а ты и вовсе человек обычный, голову не откусишь!
— Ну спасибо тебе и племени твоему, Дубок, от меня, и от Чудища за жертву вашу!
Засиял укуйник, снова поклонился и прочь кустами пополз. Раскрыла мешок Пёся — и крик счастливый еле сдержала. И горшочки глиняные, и ножи острые, ниток моток, холста свёрток, мехов — пук целый… Видать, все ценное в деревне собрали да принесли, за спасение благодарить. Даже солюшки в мешочке немножечко есть и трав сушеных, для лечения подходящих положили!
Вот и вышло — как вылез из пещеры Зверь, с черепами вражескими наигравшись, так и встретил его запах вкусный, на углях мяса с приправами в горшочке томящегося. Пёся и сама успела слюною три раза захлебнуться, пока готовила.
— Отведай, родной мой! — Мужу на блюде деревянном, укуйниками притащенном, кусок здоровенный оленины горячей Пёся протягивает.
Обнюхал мясо Чудище, язык свой длинный вывесил, лизнул осторожненько, подливу пробуя. Глаза вытаращил удивлённо — и как на мясо набросится! Смех Пёся едва сдерживает — сразу видно, не было жены ласковой да заботливой прежде, не пробовал он еды горячей и вкусной.
Доел он — и жену как притянет к себе поближе! Поднял, устроил на колене, мордой в волосы ткнулся, заурчав тихонечко. Чувствует Пёся, что тает сердечко девичье от ласки такой неуклюжей, душевной и искренней. В ответ прижалась к мужу своему… И поцеловала всё-таки в кончик жвала страшного. И не противно вовсе оказалось!
====== IX. Битва ======
Перед сном Шуш думал о самке. Много думал. И никак не мог прийти к определенному выводу относительно всего этого положения. Ему нравилась она, нравилось то, как она охотилась, но… Она уманка! А потянет ли она спаривание с яутжа — вдруг у нее половой аппарат устроен по-другому? Или он просто… Так сказать, порвет ее? А возможны ли у них общие потомки? Обманывать самочку, обещая ей детей, чтобы в конце концов оказалось, что она не сможет от него родить? Фу, гадость какая! Если воин бесплоден — он никогда не будет претендовать на самку. Зачем ему занимать женщину, если он не сможет оставить потомство?
В итоге, вместо того, чтобы спокойно спать и набираться сил перед новой охотой, Шуш полночи потратил на изучение уманской анатомии из типового справочника о них, сохраненного в маске. Узнал, кстати, много чего интересного. Пожалуй, не порвет… Но определенно, это будут невероятные ощущения. Шуш потряс головой и принялся за генетику, начав крутить варианты сочетания человеческой яйцеклетки и яутжийского сперматозоида. В итоге, согласно расчетам вышло, что ребенок у них вполне может получиться, с черными волосами вперемешку с рецепторами, зачатками жвал, редуцентами когтей и частично чешуйчатых. Однако ребенок должен быть великоват для вынашивания человеческой самкой. Но его самка была очень высокой для своего вида и широкобедрой (какие бедра, ах!), так что скорее всего она спокойно выносит и родит ему ребенка…
Шуш тряхнул головой. Он не имеет права претендовать на ребенка уманки! Он может один раз помочь ей с оставлением потомства, но ребенок не будет считать его отцом, а Шуш его — сыном! Яутжа завертелся на своей лежанке. Пёся зайти в пещеру не захотела, устроившись на улице, хотя Шуш уже был не очень против — она вела себя вежливо и… Какую она ловила дичь, ммм… Вот бы она устроилась рядом… А потом, может, Шуш намекнул бы ей, что у них получатся очень сильные для ее расы дети…
В общем, выспаться Шуш не успел — все думал и анализировал. Выбравшись из пещеры с восходом местного светила, он потянулся изо всех сил, пытаясь разогнать усталость. Самка куда-то ушла, но стоило Шушу прислушаться, как он разобрал плеск воды — наверное, самка около реки. Лекарство от неправильных мыслей было одно. Шуш встал в боевую позицию. Вдох-выдох. Несколько минут Шуш молчал, не шевелясь, растворяясь в окружающем лесу, сливаясь с природой, готовя себя к полноценной тренировке. Прыжок-удар-блок-прыжок-удар! Тренировка началась. Шуш впал в боевой транс, чувствуя, как по телу растекается блаженство физических нагрузок. Он прыгал, бил наотмашь, заставляя мышцы звенеть от напряжения. Так как Шуш выбрал самую тяжелую тренировку из всех возможных — уже через двадцать минут он почувствовал легкую, приятную усталость и плавно всплыл на поверхность сознания, пробуждаясь от боевого транса.
Самка стояла на краю поляны и смотрела на него, приоткрыв рот. Шуш немного смутился — никто прежде не смотрел за ним во время тренировок. Как будто он сам не знает, что порой может совсем задуматься во время тренировки и вместо разминки начать выписывать что-то похожее на танец. А ведь танцевали только перед самками, которые согласились на спаривание! И то не всегда! А он, увлекшись, мог начать приплясывать просто так! Позорище!
Уманка что-то мурлыкнула (Шуш мимоходом удивился тому, что изначально ее голос казался неприятным и даже раздражающим, а сейчас уже — вполне милый) и протянула ему добычу, похожую на вчерашнюю. Шуш с удовольствием проглотил и пару раз моргнул, внимательно разглядывая самку. Она была вся зеленая от холода, а одежда и вовсе фонила синим — едва-едва рассмотреть можно было на фоне окружающего леса. Не дело — заболеет еще! У уманов довольно хлипкая иммунная система.
Шуш увеличил обогрев на своей сетке, сделал к самке шаг и поднял на руки, прижав к груди, словно детеныша, который еще не может ходить — возился он пару раз с такими. Сначала уманка испугалась, но потом даже расслабилась, почувствовав тепло. Шуш про себя усмехнулся — кажется, ей нравится. И в этот момент самочка применила запрещенный прием. Она обвила его руками за шею. Да, рецепторы только мимоходом скользнули по ее запястьям, но и этого хватило, чтобы исторгнуть из груди самца утробный рык удовольствия. Лапы сами, против воли принялись скользить по соблазнительно-хрупкому телу, по роскошным изгибам, по шелковой шкурке, которую так и хотелось слегка царапать и вылизывать…