Шуш, пожалуй, не сдержался и набросился бы на самку прямо сейчас, но она мурлыкнула что-то еще на своем языке и самец отметил — она испугалась. Это отрезвило Шуша и он чудовищным усилием воли заставил себя остановить блуждающие по ее телу лапы. Как только самка согрелась и стала желтовато-оранжевой, как ей и положено, Шуш отпустил ее на землю и пробормотал:
— Ты прости за то, что не сдержался. Я не должен приставать… Ты сама должна решить, когда лучше спариваться.
Самка чуть не заплакала, и Шушу захотелось разбить голову об ближайшее дерево. Ну вот как ей объяснить, что ничего дурного он ей не желает?! Он подтолкнул уманку к пещере, намекая, что она может оставаться тут, сколько захочет. Она что-то булькнула и Шуш на всякий случай еще раз передразнил ее смешной наклон вперед, нацепил маску и поспешил сбежать. Пришлось сделать несколько кругов по лесу, прежде чем тяжесть внизу живота не исчезла.
Только после того, как возбуждение спало, Шуш отправился на Охоту. Он присмотрел еще несколько дней назад целую стоянку взрослых, сильных самцов, которые почему-то жили в глубине леса, и пока оставлял их напоследок. Но в ближайших поселениях нормальных самцов не осталось и яутжа пришлось двинуться к той стоянке. Он быстро уговорил себя, что для окончания охоты найдет и еще что-нибудь получше. Теперь о пропитании можно не заботиться, а полностью посвятить себя выслеживанию и убийству дичи. От мысли о самке, которая, наверное, ждет, когда он вернется, вдруг стало тепло в груди, но Шуш поспешил изгнать эти, неподходящие настоящему Охотнику, мысли.
Однако, когда он добрался до места обитания, он обнаружил только одного самца — и того хилого и старого, возящегося около раскаленного костра. «Так… И куда они все ушли?» — спросил сам у себя Шуш и принялся выслеживать дичь. Сделать это оказалось несложно — они во-первых, шумели, во-вторых, двигались почти по прямой.
Конечно, Шуш планировал напасть на них на их стоянке — они там более защищены, а потому — охота будет веселее. Плюс он хотел пару раз показаться им на глаза, чтобы испугать их посильнее — так будут лучше защищаться. Но… Смотреть на то, как они лапают черепа — явно трофейные, вычищенные!!! — он не смог. Нападать на самок, пока все самцы на охоте?! Отнимать трофеи?!
Шуш издал яростный боевой рев и не заботясь о маскировке, пошел в бой. Надо отметить, что на этот раз Охота удалась почти что интересной. Отбивались самцы вполне недурственно — все имели ножи и не попытались сбежать от неминуемой смерти. Однако против яутжа все равно у них не было ни шанса. Одному он пробил грудную клетку, ударив задней лапой точно в центр тела, двоих — нанизал на лезвия, еще двоих столкнул между собой и заставив напороться на свои же клинки. Одному — сломал шею и последних троих еще немного погоняв, выпотрошил. Самочки уманов попрятались от него и никто не помешал Шушу преспокойненько выпотрошить своих жертв, как требовал Кодекс, нанизать их головы на крепкую бечевку и развесить на ветках дерева вблизи поселения тела.
Так что вернулся домой (надо же, как он привык к этой пещере!) Шуш просто в распрекрасном настроении. Всю дорогу до дома его распирало и хотелось сделать что-нибудь прекрасное. В качестве прекрасного Шуш выбрал убийство здоровенного зверя, который наверняка уманке понравится. И вот, когда к нему бросилась его самка (Шуш торопливо поправил себя — не его! Просто самка уманов!), он не удержался и, подняв в воздух, слегка покачал ее, пытаясь показать, как он счастлив.
И (что б, их, эти инстинкты и вечное желание похвалиться!!!) Шуш не удержался. Сунул ей в нос отрезанные головы своей дичи. И только через секунду сообразил, что это, вообще-то ее сородичи, может, ей неприятно! Но… Страх возник в уманке всего на несколько секунд, а потом… Он исчез! Она посмотрела на него с своей щенячьей привязанностью и промурлыкала то, что переводчик уверенно озвучил, как:
— Ты великий воин! Отрицание существования сильнее, храбрее.
Она… Оценила?! Шуш, сам не поняв, как, тут же принял стойку, как перед самкой в Сезон Слияния и начал возбужденно болтать:
— Там их столько было! Видишь, девять! Они все вместе напали! А я даже нескольких голыми лапами убил!
Между делом он стряхнул тушу зверя с плеча и подтолкнул ее к самке, продолжая хвастаться. Краем мозга он понимал, что его слова для самки — просто пустой звук… Но как же приятно, что можно кому-то рассказать и этот кто-то потом похвалит!
— Отсутствие ножа. Отсутствие навыка — разрывать когтями, — перевел очередное урчание девушки переводчик.
Шуш запнулся, задумавшись, дать ли ей нож. Но потом решил, что даже если она нападет — то ничего ему сделать не сможет и поэтому вручил ей свой малый клинок. И, поняв, что выдохся после такого эмоционального всплеска, умиротворенно уселся обрабатывать трофеи. Самка засуетилась вокруг принесенной туши, ловко сдирая с нее шкуру. Шуш даже на миг сам себе позавидовал, а потом насупился. А смысл завидовать? Забрать-то не выйдет… Шальная фантазия тут же подкинула картинку: он, в обнимку с этой самочкой на корабле-матке, как она восхищается добытыми им черепами, как ловит ему еду, пока он отправляется на Ритуальную Охоту, как она родит ему сына, который станет сильнее его и займет достойное место в клане…
Коготь мерзко скрипнул по кости, слегка царапая ее, и Шуш вернулся в реальный мир, отбросив сладкую фантазию. Самка протягивала ему кусок мяса, шипящий и горячий, ласково мурлыча. От мяса пахло как-то непривычно, но Шуш, по природе любопытный, не удержался и тут же схватил пищу, забросив ее в рот. Нежный мясной сок принялся приятно пощипывать язык, дразня яутжа и заставляя его блаженно сощуриться. Какая же она! Вроде и некрасивая — а такая замечательная! Шуш от души изобразил ее наклон вперед и переводчик булькнул:
— Не сложно непереводимо. Питание, выздоровление.
Шуш облизнулся последний раз и отозвался:
— Спасибо! Вкусно!
Самка, конечно, не поняла, что все равно…
Черепа закончились быстро и пришлось забираться в пещеру — становилось темно и зябковато. Да и спать уже немного хотелось. Уманка топталась на пороге пещеры. Шуш почувствовал, что с каждой секундой его решимость оставить ее на планете после охоты тает — ну какая же умница, понимает, что сначала надо у него спросить! Он жестом пригласил ее войти и самка тут же скользнула поближе к лежбищу, осторожно и ласково пробежала пальцами по уже почти зажившим укусам и Шуш почувствовал, как внизу живота опять слегка потяжелело.
— Выживание, ты, ласкательное сокращение слова зверь, принадлежность — я.
Она… Считает его своим самцом?! Шуш поспешил тряхнуть головой, чтобы изгнать эту мысль и тут же свалил все на погрешность переводчика. После чего поймал девушку, прижал к себе, чтобы не бродила по пещере, пока он спит и наконец, спокойно провалился в сон.
Разбудило его шевеление под лапой. Самка проснулась и пыталась осторожно вылезти из лап Шуша. Он зевнул и спросил:
— И чего тебе не спится?
Уманка булькнула что-то в ответ, но маску Шуш на ночь снял, так что ее фраза осталась для яутжа загадкой. Он махнул лапой, мол, иди куда хочешь и сел, от души потянувшись. Вчерашний поцарапанный череп надо в порядок привести, резьбу сделать красивую. Шуш так увлекся этим занятием, что неожиданная… Атака? от уманки застала его врасплох. Слюнявый ротовой аппарат самки неожиданно ткнулся в его брови и девушка тут же бросилась прочь.
— Что это было?! — Пребывая в полном шоке, крикнул ей вслед Шуш, но ответа не дождался и опять полез в свою энциклопедию, на всякий случай тщательно вытерев все слюни со своей чешуи. После часа чтения (а прежде читать ему не нравилось…) он выяснил, что подобным образом уманы, оказывается, выражают привязанность друг к другу. Ну и ну! Так! Ему срочно надо откалибровать переводчик, чтобы начать лучше понимать свою самку! Тьфу, то есть самку уманов!
Но вскоре его выманил соблазнительно-вкусный запах. Жадно принюхиваясь, он забросил почти настроенную маску на место в углу пещеры и выбрался наружу. Уманка тут же с уже привычным наклоном вперед протянула ему здоровенный кусок дерева, на котором лежало… Ммм… Мясо? Вид говорил, что это мясо, но запах… Шуш неуверенно высунул язык и коснулся предложенного.
Кетану… Да это же прекрасно! Это просто какая-то застывшая гармония! Грация! Словно в еду превратилась самая великолепная из охот, самая желанная из самок! Невероятно! Восхитительно! Уммм! Ням! Он и не знал, что пища может быть НАСТОЛЬКО вкусной! Ай да самка! Ай да уманка!
В порыве благодарности он притянул ее к себе и, усадив на ногу, ткнулся мордой ей в затылок, вдыхая ее запах и жадно потираясь об нее носовой пластиной, чтобы ее рецепторы (волосы, кажется?) пропитались его феромонами и каждый знал — это его самка.
Неожиданно она снова полезла к нему со своим слюнявым ртом и Шуш даже не успел увернуться, как она коснулась его выдающегося вперед и великоватого жвала. Ух-ты! А это даже не мерзко!
====== X. Шкуры ======
Посидели муж с женой в обнимку пару десятков щепочек*, а потом Пёся по делам засобиралась — работы край непочатый! Жена хорошая дом в порядке содержать должна! Вздохнул Зверь страшный, но лапы разжал послушно, встать с колен жене позволяя. Проводил ее взглядом и на траве растянулся.
Валяется Чудище, словно котик, мышами обкушавшийся, на солнышке, бока греет, мурлычет басовито, глаза свои диковинные щуря. Рядом Пёсенька хлопочет — котелочек из-под мяска тушеного ополоснуть, тушу оленью, запахшую уже задумчиво, поскорее на куски порезать, да закоптить над костром с травами духмяными, чтоб хранилось мясо долго и вкуса своего не теряло.
А пока оленина коптится, взялась Пёся за подарки племени лесного — разобрать-то толком и не успела, нож да горшочек сверху вытащила и за готовку взялась. Посмотрел Чудище настороженно на мешок незнакомый, в логово свое вернулся, из пещеры в маске вылезает — и ворчит вопросительно, на мешок когтем тыкая. Улыбнулась Пёся, отвечает:
— Подарок это. Вчера ты, отважный воин, людей маленьких от грабителей спас — вот они в благодарность и принесли!
Удивился Чудище, голову набок наклоняет. Не понятно, разобрал ли слова человеческие, али просто любопытствует. Сел на траву с женой рядом, приобнимает словно бы и незаметно. Засмущалась Пёся, загордилась — нравится Чудищу она! — но виду не кажет, словно и не чувствует когтей страшных на спине своей. Тыкает Зверь лапой свободной в шкуру лисью с интересом. Взял, рассматривает. Жене показывает, вопрос задает какой-то, наверное. Засмеялась Пёся, из рук чудовищных шкурку взяла, и об кожу звериную на запястьях и потерла, показывая.
— Теплый мех, приятный да красивый! Можно одежу сшить, а можно на ярмарке продать.
Заурчал Чудище — смеется, кажется. Да мех этот на плечи Пёсе и накидывает. Удивилась жесту этому Пёся, но и обрадовалась — разрешил ей Чудище мех блестящий, понравившийся, себе забрать! Какой же он ласковый да щедрый! Подумал-подумал о чем-то муж Пёськин, неожиданно вскочил и в лес направился. Вслед за ним встала девка, проводила его до поляны края, рукой помахала, улыбаясь.
— Возвращайся скорее! — Желает Пёська вслед Зверю своему.
Оглянулся на миг Чудище — и почему-то сгорбился как-то, отвернулся. Тоскливо вдруг стало Пёсе на душе, хоть волком вой — почуяло девичье сердечко, что печаль неведомая суженого гложет. Утешить бы его — да как понять, отчего горе на сердце чудищном царит, коли не понимает речи его Пёська? Встряхнулся Зверь, думы свои тяжкие отгоняя, растаял в лесу полуденном — да ушел куда-то по делам своим загадочным. Думает про тоску, ее взявшую Пёся — а руки без дела не лежат.
Рубаха-то свадебная уж наполовину оборвана — холодно ногам девичьим. Значит, надо из ткани принесенной рубашку новую, удобную сшить. Сказано — сделано, недолго это, с полотном готовым да иголкой медной. Откуда только у жителей лесных редкость такая обнаружилась, стащили что ли у кого-то? И отдать же не поскупилися… Хорошо Хозяюшкой лесной быть!
Рубаху Пёська сшила, да нитки оставшиеся на дощечки, в землю воткнутые, натягивает — ленту сплести. В умелых руках дело спорится — и часа не прошло, как выткала девка рисуночек простой да красивый — на фоне белом полосы красные. Мужу решила ленту эту подарить — пока плела, заговорила, как бабушка Ивушка учила, на удачу да на счастье-здоровье. Оберегом мужу будет! Все знают, талисман лучший — от сердца любящего руками работящими сделанный! Руки у нее хорошие, а любовь в сердце давно уж костерком разгорелась к Чудищу страшному.
Закончила с оберегом мужниным Пёся, старую рубаху снимает. На тряпочки порвать надо будет — часто, видать, мужу придется раны промывать-перевязывать. Оделась девка в обновку сшитую, подпоясалась, гребнем волосы разобрала, расчесала, в косу заплела, да осматривает себя. А хороша! Рубашечка приталенная, по фигурке, не за сеструхой донашивать! Зеленая, с узорами лесными — ткань раскрашена дивно. Так только жители лесные полотно делают, из шерсти пополам со льном диким — тепло да крепко. Поясок красивый, длинный, свадебный еще, ботиночки Радкины по ножке сидят. Из лисицы, мужем отданной, душегреечку короткую, меховую Пёся сделала — такой ни у кого в деревне нет, лис на продажу только бьют, себе дорого оставлять!
Подумала Пёся, кусок ткани оставшийся рассматривая. Вроде и не нужно мужу одежды, своя, из металла диковинного есть, но хочется же подарок сделать! Суму мужу девка шьет — удобнее добычу-то носить будет. Вернулся Зверь лесной — шкуру оленью тащит. На суку развесил и выделкой занялся, скребет ловко, чистит умело. Улыбнулась Пёся — эх, какой же муж у нее дивный! И рукастый, и добрый, и сильный, и ласковый! Подходит к мужу девка осторожненько и подарки свои протягивает — ленту длинную да суму надежную. Взял Зверь и то, и это, ленту обнюхал с интересом да на запястье повязал, суму через плечо надел немедленно, покрутился, удобство проверяя — да доволен, словно кот — голову склоняет в поклоне легком, жену на руки подхватывает, к себе прижимает.
Смеется Пёся, на мужа с любовью глядя. Думает про себя — ткани в тюке много еще осталось, на рубаху да штаны мужу хватить должно*! Пусть отдохнет тело мужнино от доспехов дивных! На ноги поставил ее Зверь, последний раз фыркнул благодарно — и снова за шкуру взялся. Улыбнулась про себя девка да пошла дальше подарки разбирать.
Жемчуга низку нашла, задумалась — зачем ей теперь жемчуга? На мужа косится. А что, не княжна ли она лесная? Отчего и не в жемчуге походить? Надела на шею свою тонкую нитку с жемчужинами блестящими, бусинами яркими, стеклянными, в мешочке найденными, косу украшает — здесь-то ни скотины, ни жителей неблагодарных, лечения вечно требующих! Из дел-то только рукоделие да готовка, охота только иногда, а в другое время отдыхать можно. Украсила косу бусинками яркими, на мужа взглянула и засмеялась в голос — сама не сразу сообразила, что у Зверя страшного его грива так же почти украшена.
Оглянулся Зверь на смех звонкий, увидел косу, бусинами переплетенную, вскочил, словно кипятком на него плеснули, к жене подскочил, косу лапами слегка подрагивающими поглаживает, на колени перед Пёсей плюхнулся, к себе девку прижимает, урчит что-то негромко, словно взволновался сильно.
— Ну что ты? Ну тише! — И Пёська перепугалась, по плечам мужа жмущегося поглаживает. — Все хорошо! Не оставлю я тебя! Мой ты! Мой! Муж мой любимый, единственный!
Зашипело Чудище, подскочило, жену на руках держит, к сердцу прижимает, в лицо, словно щенок потерявшийся заглядывает. Устроил рядышком с собой, умчался, словно вихрь, шкуры волчьи сгреб, к ногам Пёськиным свалил — девка только пяточки поджать успела.
— Чего ты взбегался? — Чуть не плачет уже Пёся — пугает уже ее Чудище любимое.
Обнял ее Зверь, косу, бусинами украшенную, гладит, устроил женушку на шкурах сваленных. С трудом явно от девки оторвавшись, снова шкурой оленьей занялся, на Пёсю то и дело поглядывая. Посидела пару минут Пёся, глядя на работу мужнину.
Солнышко к закату катится — ужин готовить надо. Встала девка, Чудище тут же взрыкнуло.
— Все хорошо! Я покушать сделаю! — По лапе мужа поглаживая, успокаивает Зверя Пёська.
Муркнул ласково Чудище, лбом слегка жену боднул ласково. Засмеялась девка — вот, снова ее любимый, страшный Зверь рядом! Горшочек взяла, овощи с мяском копченым готовит. Работает Чудище, а головой уже дергает — запахи манят. Улыбается девушка — травами пахнет да мясом готовящимся. Закончил со шкурой Зверь, сгреб волчьи и оленью и в пещеру утащил. Взглядом любопытным Пёська мужа проводила, но от готовки не оторвалась. Выбрался через минуту Чудище, сел рядом, словно кот ласковый, послушный. На жену смотрит с обожанием, лапой нежно ножку Пёсину гладит.