— Заедем к отцу в парикмахерскую!.. — стараясь перекричать музыку, крикнул в ухо Омару Мухаммад.
Он подумал, что нужно захватить с собой смену одежды для сегодняшней деловой встречи с русскими, на которую их пригласил Фазза, и предстоящей вечеринки, на которую его и Омара неизбежно потащит этим вечером Халед аль-Кабир.
— Проведаем старого Мансура! Юхху! — воодушевился Омар и резко свернул налево.
Они выехали на Аль-Сафа и двигались в район Джумейра 1, располагавшийся у самой береговой линии.
Там-то, в одной из узких улочек, среди комфортабельных частных вилл, и располагалась вилла, в первом этаже которой разместилась элитная мужская парикмахерская, куда приезжали и приходили местные модники-любители модельных стрижек и безукоризненных бород и усов. Мансур ибн Фарух аль-Халаби, отец Мухаммада, держал барбер-шоп скорее из прихоти, чтобы было, чем заниматься в будние дни, чем из необходимости в средствах.
Он приветствовал их и тут же, с порога, пригласил сына и его приятеля, которого часто видел рядом с Мухаммадом, за накрытый к завтраку стол. Пока его помощник Латиф собирал в специальный чехол несколько смен одежды для Мухаммада, а сам Мухаммад отправился в ванную, чтобы смыть с волос гель и воск, у его отца нашлось время, чтобы перекинуться парой слов с Омаром.
— Ну, что, молодой человек, как поживаешь? Здорова ли родня? Что нового? — начал издалека Мансур, пристально осматривая высокого и ладного Омара.
— Благодарение Аллаху, все хорошо, шейх Мансур, — отвечал тот, уплетая только что приготовленный бутерброд с маслом и джемом. — Все здоровы…
Про подаренный гелендваген Омар уже забыл, а про родителей сказать ничего нового не мог. Он всегда слегка робел перед Мансуром, когда тот устраивал ему очередной допрос, но любил уют и домашнюю атмосферу его виллы, а также вкус испеченного на старый манер в его доме хлеба. Такой хлеб можно было найти только в домах беженцев из других стран, коренные эмиратцы уже давно забыли, что значит домашняя работа.
— Ты когда жениться собираешься, Саид Омар? — вдруг спросил, внимательно посмотрев на него сквозь затемненные стекла очков, Мансур. — Стыд-позор, что такой пригожий собой, замечательный молодой человек дожил до твоих лет, а до сих пор не женат! Что говорит твой отец?
Омар смутился еще сильнее. Отец давно нашел для него невесту из местных, но сам он желал связать себя только по симпатии, а потому медлил с решением о свадьбе, оставаясь формально помолвленным по сговору родителей будущих жениха и невесты.
— Уже скоро, — опустив голову, ответил Омар. — Отец уже нашел подходящую девушку. Вы и Момо будете среди избранных гостей и родни, — пообещал он.
— И что? Ты не рад?
Выражение лица у Мансура сделалось строгим. Казалось, его возмущает реакция Омара на скорую женитьбу.
— Он говорил, что хотел бы жениться по любви, вот и ждет ее! — со смехом отвечал за друга вошедший в столовую Мухаммад.
— А сам-то чего ждешь? Ты ведь на три года меня старше! — выкрикнул задетый за живое Омар.
— Чего он ждет — шайтан его знает! — рассерженно заговорил Мансур.
— Ты же знаешь, отец, — попытался оправдаться Мухаммад. — У меня такая работа… Нельзя мне жениться!
— Хоть отцу-то не ври, грешник! Работа у него! — возмущался Мансур, обращаясь к Омару. — Была и у него невеста. В Алеппо у меня кум был, Али аль-Муаллем, да ниспошлет Аллах ему вечное блаженство. С его-то дочерью я и договорился моего Мухаммада свести. Красивая, как говорили, была девка… — Мансур вздохнул, но тут же переменил тему. — Ты посмотри на него, Омар! Глянь, разве не красавец? Высоченный, стройный, рожей в мать вышел — пригожий! Обидно, что лучшие годы один промыкался… У самого проседь в волосах, а он все в женихах ходит.
— Вещи готовы?! — прокричал Мухаммад, открыв дверь в соседнюю комнату.
Он от всей души надеялся, что Латиф уже подготовил одежду и скоро им с Омаром удастся покинуть отчий дом.
— А где сейчас этот Али и его дочь? — недоуменно спросил озадаченный новостью о имевшейся у Мухаммада невесте Омар.
— Погибли, — Мансур покачал головой. — Да. Еще летом тринадцатого года. Мне сказали — была химическая атака. Черти эти, сыны шайтана, мирных людей не жалели! Под пулями и бомбами жили, голодали, отраву вдыхали! Аллах послал людям Алеппо испытание, а самых достойных забирал к себе, в блаженный рай.
Сказав это, Мансур поднялся с кресла, показывая, что завтрак и беседа окончены. Лицо его оставалось хмурым, недовольным.
— Ты знал ее? — Омар посмотрел на вытиравшего влажные волосы Мухаммада.
— Нет, не знал.
— Нас с его матерью и сестрой Мухаммад еще в двенадцатом, когда только начались бои в пригородах, забрал оттуда. Сюда перевез, — снова вмешался Мансур. — Я-то грешным делом думал, что он тоже, как здесь оказался, связался с этими грязными детьми шайтана, что развращают юношей и молодых мужчин, утаскивая их в постель. Я и к вам двоим присматривался. Ты ведь парень красивый, — Мансур сверкнул глазами на Омара. — Но нет, не то. Вижу теперь, что и к мужчинам он ровно дышит.
— Клянусь Аллахом, шейх Мансур, — пролепетал Омар, у которого от слов Мансура мороз прошел по коже. — Он точно не гей… Мы оба не…
— Имени Всевышнего, говоря о таком, не поминай! — перебил его Мансур. — А ты смотри у меня! Не хочешь, чтобы я тебе жену привел, так сам ее ищи!
Мухаммад лишь кивнул в ответ. От Омара не скрылся его потемневший взгляд. Мысли о погибшей невесте друга и упоминание о здешних развращенных гомосексуалистах растревожили и его самого. Сразу вспомнились их мытарства во время начала второй войны с американцами.
Омар родился как раз в год разгара первой войны. Багдад выстоял под бомбежками. Отец его даже работать умудрялся, когда они стихали. Потом на десять лет их оставили в относительном покое. А в две тысячи третьем, в марте, вновь решили напасть. На этот раз с земли, со стороны границы с Кувейтом. Отец хотел идти добровольцем в армию. Мать и сестры Омара умирали от страха перед наступавшими на город американцами. Сам двенадцатилетний Омар решил, что тоже пойдет в отряд добровольцев. Возраст был самый тот, когда хотелось геройствовать, прыгать на американские БТРы обвязанным взрывчаткой, сидеть в засадах ночью со снайперской винтовкой, поджигать, стрелять, взрывать: одним словом — действовать, а не сидеть в четырех стенах багдадской квартиры, слушая причитания матери и сестер.
Тогда-то, бродя с ватагой мальчишек из их квартала по развалинам улиц, он и повстречался с Тариком аль-Тани, помощником шейха Абдуллы. Тарик был тем, кто впервые привел его к шейху. А дальше случилось все самое страшное — Омар оказался тем, кого шейх Абдулла пожелал сделать своим любовником…
— Нам пора, отец, — прервал его размышления Мухаммад. — Благодарю тебя, шейх Мансур.
Он склонил голову перед глядевшим на него с недовольным видом отцом.
— Ладно, идите. Аллах да охранит вас, — напутствовал их Мансур. — Но учти — невесту я жду! Буду просить Аллаха, чтобы позволил мне дождаться внуков!
Произнеся это, он развернулся и направился в молельную комнату — приближалось время полуденной молитвы.
Когда сели в машину, Мухаммад достал из заднего кармана смартфон и сверился с прогнозом погоды — к вечеру обещали порывистый ветер и осадки. В подробности прогноз не вдавался, и Мухаммад подумал, что даже эмиратские синоптики что-то недоговаривают. Ветер значительно усилился.
— Что у тебя за телефон? — удивился, покосившись на его экран, Омар. — Шестой?!
— Мне хватает, — отрезал Мухаммад.
— Уже одиннадцатый скоро появится, а ты все с шестым ходишь!
— Не твоя забота! Лучше смотри на дорогу!
От Джумейра до Заабээль, где располагалась резиденция правителей Дубаи, куда они направлялись, рукой подать. Езды в полуденный час, без пробок, минут десять. Мухаммад набрал номер охраны и возвестил об их скором прибытии на гелендвагене. Охрана пропустила их беспрепятственно на территорию резиденции, представлявшей собой огромный дворец в арабском стиле, окруженный необъятных размеров парком, кишащим павлинами.
Омар гордо шагал рядом с Мухаммадом, пока они шли вдоль «павлиньей аллеи» до «лошадиной арки» в сопровождении начальника караульной охраны. Он изо всех сил притворялся, что ему нет дела до роскошных птиц, ходивших целыми табунами под пальмами на зеленых лужайках, залитых ярчайшим солнечным светом.
— Где нам найди Фазза? — деловито осведомился у начальника караула Мухаммад.
Тот связался с кем-то по рации и уточнил, что Его Высочество сейчас играет с племянниками и сводными братьями в восточном крыле, а если точнее — в золотистой гостиной.
***
Когда они вошли в огромную по площади и роскошно обставленную золотистую гостиную, названую так из-за обитых золотисто-желтым шелком стен, то застали Фазза буквально облепленным кучей шумевших детей. Трое мальчиков и две девочки трех-пяти лет не давали ему подняться на ноги, заставляя его, стоявшего на коленях, пригибаться к мягкому ворсистому ковру.
Дети визжали от восторга, обвивая ручонки вокруг его шеи, повисая на нем и карабкаясь на спину Фазза, который смеялся, пытаясь все же увещевать не желавшую слушать его мелочь:
— Дети! Амир! Сорайя! Я тоже рад, что мы увиделись, но ведь скоро время салят, а вы еще не в молельной комнате… Что скажут ваши отцы, если узнают об этом?.. А вот и Момо!
Глаза Фазза заблестели в ожидании близкого спасения, когда он, преодолевая сопротивление детей, поднял голову, с которой неугомонные дети тут же стащили повязанную на бедуинский манер, без игаля, гутру, и увидел входящих в гостиную приятелей.
— Ваше Высочество, доброе утро, — поздоровался Мухаммад.
— Приветствую вас, Саму аль-Эмир, да благословит Аллах вас и вашу семью, — склонил голову Омар.
— Ребята, привет! — отозвался Фазза. — Помогите лучше утихомирить моих малышей!
К счастью в этот момент из двери в противоположном конце комнаты появилась одетая в абайю и нихаб няня. Она тут же принялась довольно строго отчитывать детей за непослушание. Ее слова оказались действеннее просьб принца, а вид был не в пример более грозным. Даже ребенку было понятно, что настроена эта женщина решительно.
Малышня проворно скатилась со спины Фазза и выстроилась перед няней в ряд, после чего каждый из детей получил наставление.
— Рад тебя видеть, Омар! — поднимаясь на ноги, приветствовал Фазза.
— Ваше Высочество, — улыбался польщенный вниманием Омар. — Я тоже рад увидеться. Ведь ваша занятость не позволяет нам встречаться слишком часто, а для меня это всегда большая радость…
Расцеловав его согласно приветственному этикету, Фазза удивленно и обиженно распахнул бездонные косульи глаза в густых длиннющих ресницах и уставился на обоих приятелей:
— Ну вы что, ребят? Что за комедия? Вы обиделись на меня, что зовете Высочеством?
— Да нет же, — поспешил успокоить его Мухаммад, подставляя щеку для поцелуя. — Просто здесь посторонние и дети, — он покосился на уводимых няней прочь детей.
— Это дети моего отца и моей старшей сестры. Они прекрасно знают, как все меня называют, — проговорил Фазза, потянувшись к его щеке.
— Тебя зовут Хамдан! — крикнул на всю комнату задержавшийся в дверях малыш и тут же был подхвачен за руку расторопной няней.
Фазза залился румянцем, смущенно улыбнулся и опустил взгляд, комкая в руках и без того измятый платок-гутру.
— Где твои гости, которых ты мне обещал? — осведомился Мухаммад.
— Должны прибыть с минуты на минуту, — улыбнулся Фазза, обратив внимание на внешний вид и одежду собеседника. — У тебя есть, во что переодеться?
— Найдется. Мы заехали по дороге к моему отцу.
— Тогда можешь начинать переодеваться, — снова улыбнулся Хамдан.
Взгляд его выразительных глаз, казалось, проникает в самую душу. Если Омар очаровывал всех, кто его видел, красотой и гармоничностью всего облика в целом и мог показаться совершенством мужской красоты, то слегка лопоухий и большеносый Хамдан ибн Мухаммад бин Рашид аль-Мактум мог свести с ума любую женщину одним лишь взглядом своих огромных редкостной красоты и выразительности темно-карих глаз. Улыбка у него тоже была замечательная — белозубая и полная обаяния.
На женщин, как казалось Мухаммаду, все это должно было оказывать завораживающее действие. А ему самому было легко и приятно находиться в компании обаятельного, добросердечного и непосредственного принца Хамдана, прозванного друзьями и родней «Фазза», за любовь к быстрой езде, феноменальную работоспособность и неугомонную энергию жизни, бившую через край в этом простом, улыбчивом парне, нисколько не подверженном порокам, порождаемым высоким положением.
— Ох, — осмотрев свое измятое детьми одеяние, всплеснул руками Фазза. — Мне тоже переодеться надо! Уже и салят зухр к концу идет…
Он посмотрел поочередно на приятелей, ни один из которых не выглядел, как собирающийся стать на молитву.
— Может, пока кофе выпейте?
— Я бы не отказался от кофе, — все еще смущаясь, отвечал Омар.
— Пусть несут, — кивнул Мухаммад. — А я пока прямо здесь переоденусь.
И он расчехлил выданные помощником отца вещи, начав стягивать с себя майку. Фазза подлетел к двери и крикнул кому-то:
— Пожалуйста, принесите кофе моим гостям! — и обращаясь к приятелям: — Ребят, я быстро!
Выкрикнув это, Хамдан исчез за дверью, оставив Омара в одиночку любоваться прелестями полуголого Мухаммада, который, впрочем, старался не тратить много времени на смену одежд, и когда принесли кофе, был уже полностью одет в национальное платье родовитых эмиратцев.
Его наряд состоял из шелкового белого нижнего белья — фанилы и подобия коротких шорт-вузар, белоснежной кандуры до пят, черных кожаных сандалий, вязаной шапочки-гафии, поверх которой его голову покрывал белый гутра в мелкую красную клетку. На платок Мухаммад водрузил двойной игаль из конского волоса, а у ворота повязал сравнимый с европейским галстуком керкушу — белую плетеную косичку-украшение, полагавшуюся старшим сыновьям семейств.
На его спортивной фигуре все это выглядело более чем привлекательно. Однако Мухаммад крайне редко надевал подобную одежду в основном из-за того, что она не позволяла скрыть ровно ничего. Все имевшееся при себе носитель национальной одежды должен был держать либо в сумке, либо в руках. Никаких карманов в полупрозрачной кандуре предусмотрено не было. Материал создавал у надевавшего кандуру ощущение «голого тела», не прикрытого никакой одеждой. Кроме того, ношение церемониальных одеяний предусматривало их смену три или четыре раза на дню, поскольку никакой уважающий себя эмиратец не мог появиться на людях в измятой кандуре.
— Вот, кидай сюда!
Появившийся переодетым в белоснежное одеяние и гутру Фазза бросил на диван вместительную кожаную спортивную сумку от Fendi. Мухаммад погрузил в нее пачку сигарилл, два «Грача», которые обычно носил заткнутыми за пояс, боевой спецназовский нож в кожаном чехле, носимый в голенище правого ботинка, и нехотя, любовно погладив, аккуратно положил сверху любимый за компактность, легкость и высокую пробивную способность «Гюрза».
— Готово! — отрапортовал он, застегнув молнию на сумке и взяв ее в руку.
Фазза хитро улыбнулся и кивнул. Омар смотрел на все происходящее с легким недоумением, но промолчал.
Только они закончили приготовления, как в гостиную вошли двое ожидавшихся гостей — первым на пороге золотистой гостиной появился один из сонма молодых принцев Абу-Даби, Рашид ибн Саед бин Заед аль-Нахайян, почти сразу же за ним в комнату вошел прибывший из Рияда дальний родственник короля Салмана ибн Абдул-Азиза, Халед ибн Сауд аль-Кабир.
В этот раз Халед появился без своего питомца — домашнего гепарда по кличке Саад, которого он везде таскал с собой на длинном кожаном поводке. Как видно, его заблаговременно уведомили о новом законе, запрещающем содержание в домашних условиях диких животных.
Приветствия были шумными. Традиционные поцелуи в щеки, объятия, расспросы о погоде, о дороге, о здоровье отцов всех присутствующих утомили Омара, но он знал — по-другому нельзя. Этот церемониал утверждался тысячелетиями и желание сына багдадского торговца, пусть и очень красивого, не могло укоротить его или сделать менее тягостным.