― Какое это имеет значение сейчас?
Он понимающе вздыхает, опускает глаза, жуёт свои толстые губы, а Юнис хочется элементарно сдохнуть, но сдохнуть без высочайшего лидерского приказа она тоже не имеет права. Мать она разыскать не сумела, но могла предугадать её слова при встрече. В её время пропаганда была жестче, а о дивергентах, как об угрозе, речи не шло, Деми в законах фракции не сомневалась ни на йоту, и самоотверженный поступок дочери вряд ли бы оценила. Она высказалась лишь однажды, ненадолго задержав взгляд на новом молодом Лидере. «Держись от него подальше», — прозвучало предупреждением. «Не думаю, что у меня есть выбор», ― приговором на пожизненный срок.
― Он в кабинете симуляций. Запирается там иногда. Тренируется, ― Фор вынимает из кармана ключ-карту и суёт ей прямо в ладонь, а на столике оставляет успокоительные таблетки, вывезенные контрабандой из Дружелюбия. ― Вернешь потом.
В кабинете симуляций полумрак и тишина. Юнис, хромая и неповоротливая, едва вставшая на ноги, чувствует себя сломанной пополам куклой. В голове бессвязная мешанина мыслей и лёгкая эйфория от травяных пилюль, выпитых для храбрости — она толком не знает, что хочет сделать и что доказать. Эрик выглядит каменно спокойным, на расслабленном лице не вздрагивает ни один мускул, лишь глазные яблоки ворочаются под прикрытыми веками, а на экране адская мясорубка, беспорядочные мелькания кадров с примесью крови и страха, где Лидер ― главное действующее лицо.
Счетчик высвечивает бешеный пульс, горит зеленым индикатор функции автоматического вывода из симуляции при критических показателях, ни рядом, ни у дверей никого из охраны. Юнис не знала, что Эрик постоянно пытается свести свои страхи на ноль, но количество их на экране упрямо твердит об обратном. Она, едва сгибаясь, садится в соседнее кресло, вкалывает себе в шею сыворотку и включается в его подсознание, материализуясь призраком в сыром подвале, с удушающим смрадом полуразложившегося белка.
Это клетка, плен, тюрьма и пыточная, врытая в заражённую землю далеко за Стеной. Трое полуживых и два трупа, один из которых уже прилично несвеж. Эрик среди обречённых на смерть, в центре цементного мешка комнаты, прикованный намертво к стулу, он не может произнести ни слова, мычит и смотрит на нее безумными глазами, равномерно красными от лопнувших сосудов. У него отрезан язык. Чёрная униформа Бесстрашия насквозь пропитана красным, под стулом — лужа густая багровая лужа, и мерная капель свежей крови стекает по деревянным ножкам. Колени прострелены, раздроблены в хлам, чёрные квадраты татуировки срезается с шеи острыми краями монтажной ленты, которая впивается глубже при каждом его движении, грозя добраться до сонной артерии, а на столе заряженный пистолет, до которого ему не добраться.
Страх быть плененным изгоями и медленно подыхать без возможности пустить пулю себе в голову, страх выжить после и остаться калекой в этих руинах навечно на потеху им же. Юнис повидала достаточно, но прямо сейчас ей хочется опустошить желудок от горькой желчи, обжигающей глотку. Его до смешного просто лишить жизни прямо сейчас, один выстрел за секунду до конца обратного отсчёта, и фракция освободится от жестокого Лидера, а её беспомощная, отчаянная злоба приправленная дрянной, ноющей болью физической получит отмщение. Лекарство дурманит разум, она тянет руку к оружию, проверяет обойму.
― Плена боишься? Понимаю, тебя они не пощадят. Какой это страх? Десятый? Одиннадцатый?
Ладонь держит рукоять плотно, и рука почти не дрожит, но колени готовы надломиться под тяжестью веса, как спички. Юнис почти жалеет, что так опрометчиво влезла ему в голову. Ей не известны его страхи, но этот один, подсмотренный, выбивает из неё последние силы. Она понимает, с какой тяжестью на сердце он отпускал её в очередные рейды и отчего так настойчиво рыл землю, чтобы вернуть её назад. За неё ему страшно, как за себя самого.
Она не знает, отчего её зверская ненависть растворилась, как дым, оставив после себя зияющую пустоту.
― Когда будет необходимо, я тоже буду милосердной.
Она стреляет ему в голову ровно через секунду после того как автомат выводит его из симуляции, пуля застревает в воздухе, словно в вязкой смоле, и до лба его не долетает. Эрик долго приходит в себя, молча провожая взглядом её ковыляющую походку, но последний, самый сильный его страх, где он своими собственными руками исполняет её приговор, Юнис так и не увидела.
========== 2.3 ==========
Комментарий к 2.3
Захотелось для этой части более светлый финал.
Немного вдохновляющего
https://pp.vk.me/c625329/v625329002/17b56/CdRoo6iye0Y.jpg
https://pp.vk.me/c621624/v621624455/6fe8/nJSPf6PvfzI.jpg
Они сторонятся друг друга третью неделю, ползают по Яме как змеи, издали шипя друг на друга. Лидер упрямо смотрит вперёд и крепко стискивает челюсти, а Юнис переходит на другую сторону, когда видит его в коридоре прямо по курсу. Когда два полюса сходятся на одной точке замкнутого пространства, разумеется, каждый по своим делам, замирая в непосредственной близости друг от друга, Яма искрит от напряжения. Кажется, что даже волоски на руках у проходящих мимо Бесстрашных встают дыбом, а многочисленное железо гудит ультразвуком в ушах и бровях очевидцев.
Его злоба давно ушла, обратившись гулкой пустотой и холодной постелью. Он помнит, как под его руками синела её молочная, мягкая кожа и как хрустели вывороченные суставы, помнит её взгляд, полный страха и ненависти, и закрыть эту пропасть ему нечем, лишь сожалением, что иначе было никак. Но упрямая, уязвлённая гордость гонит его прочь, заставляет чеканить шаг дальше по коридору в штаб, потому что в природе фракции существует лишь два вида решений: его и неправильное.
А её ненависть всё ещё ползает по венам чёрным, едким дёгтем, она с ней встаёт, ложится и смотрит в зеркало, замазывая пожелтевшие гематомы и надевая тёмные очки, чтобы не светить фонарём под правой глазницей. Юнис хочется выместить её, выкричать, сделать ему так же больно, но она беспомощно не знает как, потому что об него всё, как об стенку, и не знает, что своим до ожога ледяным равнодушием, одним своим израненным видом уже делает это. Ей хочется рассмеяться в голос, когда Тори Ву вдруг звонит ей на рабочий аппарат.
― Слушай, тут Эрик дебоширит, может, придёшь, заберёшь своё счастье, а?
— Моё счастье?! — Юнис переспрашивает и едкую ухмылку уже сдержать не может, Тори на том конце провода понимающе усмехается. К чертям собачьим такое счастье.
С Тори они неофитствовали в одном потоке, особенно близки не стали, но прониклись друг к друг уважением и негласной солидарностью, по пустякам она не стала бы её беспокоить. В трубке раздается приглушённый помехами грохот и нечленораздельное шипение Ву с примесью нецензурных выражений.
— Ну вот, живое мясо закончилось, в ход мебель пошла. Слушай, Юнис, я серьёзно. Мне не хочется проблем.
— Хрен с тобой!
Юнис бросает трубку на диван и тянется к привычным уже, непроницаемо чёрным очкам.
Ей кажется, что прошло уже сто лет с тех самых пор, когда она беззаботно гудела в этом баре с пацаньём из отряда, как пьяно вытанцовывала и вызывающе хохотала, совсем свободная, юная, урождённая Бесстрашная без тормозов в голове. Она забыла, с каких пор позволила заковать себя негласными обязательствами и статусом военно-полевой жены. Юнис хмыкает себе под нос, когда вспоминает тяжёлую ладонь Лидера на своём плече, так, чтобы видели все, как знак права обладания, принадлежности ему и никому больше.
В баре громко, душно, тесно, и музыка стала какая-то дурацкая, только дёргаться под неё, как припадочный эпилептик. Юнис фыркает и раздражается, расталкивая зажившим плечом попадающихся на пути салаг, мнущихся возле двери в тату-салон Тори Ву, усмехается, чувствуя себя старой бабкой из какой-нибудь мерзкой Искренности, где все несут, не фильтруя, что в голову приходит. Ближе к дальнему концу бара народ редеет, рассасывается, стараясь слиться со стенами, и даже музыка, казалось, грохочет по башке не так оглушительно. Она спотыкается о перевернутый барный стул и об неофита с разбитым лицом. Щенок совсем не ориентируется в пространстве, щемится, куда ни попадя, лишь бы скорее добраться до казармы и поскулить всласть. Юнис не сомневается, чей стальной кулак вскользь проехался по этой необстрелянной, бледной мордахе, и видит его обладателя сквозь блядское, тошнотворное мерцание цветных лампочек, будто он материализовался из её подсознания. Эрик склонился над столом, опираясь на широко расставленные руки, смотрит перед собой люто, исподлобья, и у Юнис ёкает сердце и накрывает дикое ощущение дежавю.
Это было так давно, Эрику кажется, что прошло уже сто лет. Он ещё ходил в неофитах, когда кучка организованных афракционеров напала на патруль, и молодая, перспективная разведчица после одной из вылазок привела языка. Он, будто снова видит её белокурую голову и взлетающие от её неспешных движений локоны в кольце из бритых затылков. Видит, как кто-то хлопает её по плечу и жмёт руку, а она смеётся в ответ, закидывает в себя очередную порцию текилы и слизывает с запястья соль. Пошло, развратно, но так естественно, что кровь резвее бежит по организму, бьёт прицельно в голову, сползает за ремень штанов, где становится жарко и тесно. Эту светлую голову хочется видеть на полу, между разведённые коленей, а маленький розовый язычок так живо представляется на головке члена, что сводит зубы. Молодое тело требует своего, но жрать, что попало, уже надоело до охуения.
― Слюни подотри. Она тебе не по зубам, неофит.
Чья-то пробитая железом рожа скалится прямо перед ним, закрывает от него блондинку-Бесстрашную своим блядским, наставническим превосходством. Эрик нападает без предупреждения, резко, яростно, как хищник из укрытия, опрокидывает Бесстрашного на спину, возит им по столу и бьёт дважды в челюсть, прицельно, сильно, награждая переломом со смещением, пока его не оттаскивают подальше. Стайная, животная демонстрация силы удалась на славу — разведчица его, наконец, заметила. Посмотрела не вскользь, а пристально, прищурив светлые, кошачьи глаза. Сейчас Юнис смотрит на него так же, но Эрик давно не неофит, а Лидер фракции, он изменился, возмужал, заматерел, обзавелся борзыми татуировками и пробил бровь, но взгляд всё такой же, шальной, отравленный, бешеный, в котором всё так же плещется хмельной задор, но с примесью тяжёлого, серого металла. Годы у руля фракции, опыт невесёлого прошлого и сурового, уставного настоящего, не проходят бесследно, как и последствия принятых решений.
Эрик снова нетрезво замахивается на очередного невезучего, когда Юнис рыбкой ныряет ему под руку. Она уворачивается от случайного удара, складывает ладони у него на груди, успокаивает, смотрит в глаза и шепчет быстро, так, чтобы слышал только он. А ему кажется, что он допился до глюков.
― Ну, тише, тише. Фракция редеет. Может, домой пойдём, а?
— Это не Бесстрашные, а кучка педиков! Руки убрала от меня!
Он ревёт, как зверь, едва справляясь с заплетающимся языком, однако по рукам её не бьёт и опору в виде её хрупкого, но надёжного плеча принимает, позволяет ей направлять его прочь из душного зала на улицу и волочить его строго по направлению к Яме, не сбиваясь с курса.
— Ты меня пристрелила!
В голосе слышится пьяная театральщина и самая настоящая, неприкрытая трезвым самоконтролем обида. Её поступок в кабинете симуляций — удар по самолюбию, она не должна была ни видеть, ни тем более во всём этом участвовать. Один – один, дрянная ты девка!
― Ты сам этого хотел. Кто я такая, чтобы приказы оспаривать?
Она лишь бровью ведёт, невозмутимая, как всегда, баба со стальными нервами, и языком, который оказался не только умелым, но и весьма острым. Эрик от досады взмахивает свободной рукой и хлопает себя по бедру.
― Какая же ты зараза всё-таки! Зараза на мою голову!
Неизлечимая. Рецидивирующая. С сезонными обострениями. Точёный профиль отвёрнутого от него лица, эти невозможные волосы до лопаток, которые она не стрижёт намеренно ― ёжик и бритые виски разоблачили бы её перед афракционерами на раз-два. Это невозможное тепло её тела, которое жжётся даже через плотную ткань форменной куртки. Как же он всё-таки скучал. Три недели, двадцать один грёбаный день, пьяные бредни в пустой голове.
― Сам такую выбрал. Я не навязывалась.
Эрик в ответ лишь глухо смеётся, пока она, матерясь, вталкивает его в здание фракции, вслух проклиная слишком узкие двери. Ночная свежесть достаточно проветрила хмельные мозги, он вполне может идти сам, но её труды и попытки прикладывать к стенкам его якобы сползающее тело уж очень забавляют.
— Сколько лет мы вместе? Восемь? Девять? — спрашивает он, когда Юнис хлопает по его карманам в поисках ключа от квартиры.
— Восемь, но на деле гораздо меньше.
— Почему это?!
Он хмурится, перекрывает ей путь, смотрит в глаза, она едва не налетает шеей на его мощное плечо, замирает непозволительно для её уязвлённой гордости близко. У её лютой ненависти оказался короткий фитиль, Юнис хочется стучать себя по лбу от досады, потому что изоляция внутри перегорает, обнажает раскалённые провода, потому что он течёт по её венам и живёт в мозгу раковой опухолью. Она чувствует себя конченой мазохисткой. В эту хищную ухмылку аллигатора хочется вцепиться зубами, почувствовать, как жёсткая щетина царапает лицо до красноты, рядом с ним её железный самоконтроль, им же воспитанный, рушится ко всем чертям. И, кажется, ни время, ни место, ни обстоятельства здесь ничего не решают.
― Помнишь, сколько раз мы разбегались? Раз десять было?
― Ты меня трижды на хуй послала! Трижды. Меня! И даже не получила за это ни разу!
Он притворно возмущается, сетует, качает головой, мальчишеский задор, отпущенный на волю алкоголем, пляшет в глазах, свободный, не скованный высоким постом и положением, настоящий, наизнанку вывернутый. Юнис этот шальной взгляд долго выдержать не в силах, она отворачивается, кусает губы, чтобы не рассмеяться.
―Ага. Ты меня потом жестко в зад отымел. Я не была готова.
― Ну-у, это не наказание.
Самодовольство в голосе плещет через край, Юнис хочется пихнуть его локтем, чтобы этот неустойчивый посыпался на пол мешком с костями, но лишь невозмутимо, с грацией фокусника, выуживает из внутреннего кармана его формы ключ-карту и вставляет её в замок до щелчка.
— Сам попробуй, могу устроить.
― Ты меня за кого держишь, женщина?!
— Кому-то нравится.
― И кому же?!
Только что открытая дверь захлопывается прямо перед её носом, Эрик загораживает ей ход, как выросшая посреди дороги скала, в голосе сквозят оттенки ревности ― его бесит одна лишь мысль, что у неё есть прошлое, с ним никак не связанное. Изменить его он не в силах, но сейчас она его и только, как именное оружие, как знаки отличия, чётко, по уставу.
Юнис лишь глаза закатывает.
—Это не из личного опыта. Тори как-то разболталась.
— Вот шлюха узкоглазая!
― Ну, хватит!
Пьяная перепалка завершается на пороге лидерской/её квартиры, Юнис зло смотрит на него, остужает одним колким, ледяным взглядом. Глаза у нее каре-зеленые, как болото топкие, а губы сжаты в тонкую линию, хочется провести по ним пальцем, раздвинуть, протолкнуть ощутить на коже её жаркую влажность. Эрик никогда не принуждал её, не собирается и сейчас, лишь удерживает её за руку от горячечного рывка по коридору прочь.
— Останься. Надоело без тебя.
Юнис с досадой понимает, что не может двинуться с места, словно этот его взгляд, серьёзный, с чуть сведенными бровями пригвоздил её намертво к кусочку пространства перед его дверьми. Он никогда не говорил вслух о том, что происходит между ними, лишь сегодня и тогда, очень давно. «Если ты будешь со мной, у тебя будет всё, что ты пожелаешь». Словно сделку заключал. У неё тогда слова застряли в глотке, лишь брови взметнулись вверх от такой самоуверенной наглости, но устоять не вышло, и Юнис не помнит почему. Потому что ценность имеют отнюдь не слова, или потому что он не принимает отказов или от того, что сказать ему «нет» невозможно. Её всё так же сводит с ума его дикая внутренняя сила, почти осязаемая, бешеная энергия, сбивающая с ног, Юнис мешкает на пороге, и Эрик этим пользуется, сминает в руках её тело, жмёт к дверному полотну. Ничего не делает, просто смотрит пристально в глаза, ждёт, когда она сама откроет рот, когда сама потянется. Расшифровывает полузнаки, отклики тела читает, чтобы следом ворваться грубо, развязно вонзиться в её губы, как изголодавшийся, пока в лёгких не закончится воздух.
— Ладно. Я в душ.
Она легко его отталкивает и проскальзывает тенью в едва приоткрытую створку, Эрик с тихим щелчком закрывает за ними дверь, словно решётку плена, из которого он её не выпустит ещё очень долго.