Чарльз пока ещё не получал выговора, но всякий раз, провожая своего нового друга долгим взглядом, он хмурился и выговаривал Эрику после, что всё это крайне несправедливо и неправильно.
— Наказывать за то, что ты со всем справляешься? Это глупо!
Чарльз говорил, что стоит доложить. Эрик качал головой и улыбался одними глазами в ответ — ласково, как улыбаются детям, болтающим нелепицу.
К базе седьмая рота подходила молча.
Глядя на тусклые огни базы, Эрик размышлял — что, если Кэндалл на самом деле опасался? До них не раз доходили слухи, что у командира тёмное прошлое, и его звание — чужие заслуги. Чарльз однажды высказал предположение, что капитан придирался из-за страха, что его сместят. И не кто-то, а его собственный подчинённый, рядовой из вверенной ему роты.
Эрик усмехнулся, швырнув себе под ноги окурок. Он начал курить уже здесь, в армии, потому что курили все — это было спасением и глотком настоящей жизни, от которой так сложно отказаться по собственной воле. Особенно если никогда её не знал.
Кэндалл встречал их за пару сотен метров от блокпоста. Эффект неожиданности позволял ему выявлять десятки новых нарушений — это злило, однако никто из ребят не проронил ни слова. В них посеяли ненависть и злость, видимо, решив, что это поможет им выжить на реальном поле боя. Ненависть и злость, а не ловкость и удача.
— Кто разрешил снять запасной парашют? Где шлем? Почему не заправлены штаны? Приказа расчехлить винтовку не было! Леншерр?
Капитан не верил в идеальных солдат — их не существовало. Не было и тех, кто не оступался и не совершал ошибок, — он повторял это постоянно. И сейчас, наблюдая за тем, как неловко хромает рядовой Леншерр и с каким трудом он отстранился от Ксавье, на которого опирался, Кэндалл почти ликовал.
— В чём дело, Леншерр?
— Подвернул ногу, сэр.
— Заново, Леншерр.
— Сэр?
— Ты можешь начинать заново, Леншерр. Тебе придётся научиться ходить, если ты действительно хочешь служить дальше. Мы ещё не тренировали прыжки, а ты уже продемонстрировал полную непригодность к десанту. Я неясно выражаюсь, Леншерр? Ты начинаешь заново, остальные…
Эрик не слышал продолжения фразы. Он знал — Кэндалл не шутит. Отдав честь, он развернулся и направился в противоположную от базы сторону, стараясь не хмуриться от боли, отдающейся по всему телу. Они закончили там же, где и начали — у шлагбаума. Дорога заняла чуть больше отведённых им четырёх часов, это означало, что Леншерр пропустит и отбой, и семичасовой завтрак.
— Эрик! — Чарльз попытался ухватить проходившего мимо друга за руку, одёрнуть его, но тот даже не обернулся. Эрик не собирался вмешивать в своё наказание других. Особенно Чарльза.
— Ксавье, у тебя проблемы?
Чарльз шумно выдохнул. Он не раздумывал ни секунды, но бросил на Кэндалла тяжёлый взгляд, который говорил больше, чем любые слова, и бросился вслед за другом.
— Ксавье, завтра будешь чистить туалеты всю ночь! Ты меня слышишь? Всю ночь!
— Вернись, Чарльз, — буркнул Эрик. — Зачем ты пошёл со мной? Я в порядке, правда.
— Эрик, не упрямься. Обопрись на меня. Давай.
Чарльз был ниже и меньше, но без колебаний подставил плечо. Эрик тихо вздохнул и поморщился, однако помощь принял — опёрся вновь о него и крепко сжал ткань куртки. Голос Кэндалла делался всё тише и глуше, огни базы вскоре исчезли — темнота поглотила их, окутав безмолвием ночи.
Привал сделали по требованию Чарльза. Усадив Эрика на траву, он опустился рядом на колени и вытащил из аптечки бинты.
— Зачем ты пошёл со мной? — повторил свой вопрос Эрик, сняв, наконец, с плеч тяжёлый рюкзак.
— Я не мог оставить тебя, Эрик. Кэндалл постоянно твердит нам о командном духе, но наказание назначил почему-то только тебе. Просто за то, что ты повредил ногу. Хороший командир отправил бы тебя в лазарет к санитару, никак не в лес, — Чарльз улыбнулся. — Ты не один, Эрик, и никогда не будешь один, потому что мы друзья. А теперь потерпи, я попробую вправить сустав и потом наложу шину. Так, на всякий случай.
Эрик откинулся на спину и упёрся ногой в тяжёлом ботинке Чарльзу в грудь. Впервые за долгое время — в армии дни тянулись годами — он снова мог безмятежно, не украдкой, маршируя вместе с другими на плацу, разглядывать глубокое и бесконечное небо. Эрик стиснул зубы от резкой боли — это Чарльз с силой провернул кость — и вдруг рассмеялся. Не важно, что будет после, ведь сейчас перед ними простирался целый мир.
Чарльз закончил возиться с бинтами и устроился рядом. Стащил и отбросил каску в сторону, чтобы взъерошить мокрые от пота волосы. И протянул руку, очерчивая в воздухе контур самого узнаваемого созвездия.
— В детстве я читал, что в благодарность за своё спасение Зевс вознёс на небо двух нимф, навеки превратив их в Медведиц. Полярную звезду иногда называют Киносурой, в честь одной из них. Не пойму, правда, почему это переводится как «собачий хвост», — он засмеялся, смешно морща нос.
Они лежали в мокрой траве и курили — Чарльз рассказывал о мифах и созвездиях, а Эрик всматривался в черничную гладь, выискивая звёзды, о которых мало что знал.
Двадцать километров пути они преодолели за три часа сорок пять минут.
***
Полуденное солнце припекало нещадно. Весна улыбалась и цвела, ветер разносил ароматы распустившихся яблонь и вишен по округе, но у седьмой роты не было ни минуты, чтобы насладиться всем этим великолепием.
Капитан Кэндалл, недовольный результатом похода, собирался удвоить нагрузки, однако по настоянию первого лейтенанта Ричарда Уилсона, исполнительного офицера роты, наказания не последовало — вместо активных тренировок им назначили стрельбу. Те, кому удалось хоть немного поспать, справлялись лучше других. Они, по крайней мере, не мазали.
Ткань неприятно липла к мокрой спине, пот стекал по лбу, щипал на веках и мешал целиться. Погода тоже не милосердствовала — такой жары Йоркшир не видел давно, и это только сильнее разморило уставших и сонных солдат.
Рядовые Леншерр и Ксавье опоздали на завтрак. К счастью, отчитываться им пришлось перед лейтенантом, который закрыл глаза на их выходку. Уилсон ничего не сказал и по поводу поступка Чарльза, но его мягкий взгляд говорил за него — этот искренний дружеский жест определённо нашёл отклик в сердце молодого офицера. Он ценил простые человеческие качества больше, чем показания на бумаге, которым верил Кэндалл.
Однако мягкость Уилсона никого не могла освободить от учений и позволить прохлаждаться в казармах, пока остальные тренировались.
Крепкий кофе из кабинета лейтенанта немного взбодрил их — Эрик не промахивался, несмотря на свою усталость, Чарльз стоял рядом и жмурился от ярких лучей, легкомысленно золотивших веснушки на лице. Он поглядывал то на мишень, то на Эрика, распластанного на земле, сосредоточенного и как всегда серьёзного.
Он всегда был таким. Даже в увольнительных, которые они вместе с ребятами отмечали в деревенском кабаке за кружкой пива. Но Чарльзу нравилось это, он видел в Эрике мудрость, несвойственную молодым людям его возраста, и печаль, причины которой не мог отыскать, — Эрик предпочитал слушать, не говорить.
А слушать Эрик любил обо всём на свете. Чарльз мог часами рассказывать ему о прочитанных книгах или о краях, в которых успел побывать, о своём путешествии с родителями и сестрой на материк, когда ему было одиннадцать, о том, что свой первый радиоприёмник он собрал в двенадцать, и о том, что сам решил уйти в армию, хотя отец мог избавить его от этой необходимости.
— Магазин заело.
Чарльз вздрогнул, услышав голос Эрика. Он опустил глаза, лишь сейчас осознав, что задумался и пропустил первую очередь.
— Эти винтовки ни к чёрту. Что, если её заест в бою? — Чарльз рассеянно перевёл взгляд с Эрика на его мишень, пытаясь сосчитать дырки от пуль.
— Значит моим родителям отошлют ещё одно шаблонное письмо с сожалениями. Обещай, что навестишь их, если я умру, ладно?
— Эрик, — он поджал губы, — не говори ерунды. Войны не будет. А если будет, ты станешь лучшим солдатом этой страны. Всего мира. Посмотри, ты попал прямо в яблочко! — Чарльз рассмеялся и присел рядом с другом, потрепав его по плечу. — Вот увидишь, нам скоро пришлют новые винтовки. А эту надо отнести на склад.
Затвор, наконец, щёлкнул и выпустил магазин. Эрик криво усмехнулся и неопределённо мотнул головой.
— Нужно уметь справляться с тем, что у тебя есть, Чарльз. Ждать можно до самой смерти.
Чарльз знал — этой горечи есть объяснение. Он смущённо улыбнулся и поднялся, отходя в сторону, чтобы не загораживать собой обзор. Чарльз достал бинокль и лишний раз убедился — идеальные солдаты существуют на самом деле.
Эрик Леншерр был одним из них.
***
«25 мая 1938 года,
среда
Я согласился бы пройти в его компании ещё сотни километров. Мы говорили и смеялись так много, что поутру у меня заболела голова.
После обеда отправил матери телеграмму, написав всего пару слов.
Она поймёт».
========== Глава третья ==========
Время за тренировками проходило незаметно, а занимались они в любую погоду и в любое время суток. Утренняя пробежка, дневная стрельба, прыжки, трассы с препятствиями, бокс, борьба, снова пробежка, отбой, временами — проверка среди ночи или же очередной поход. Капитан Кэндалл оставался непреклонен, он испытывал своих солдат и с некоторыми расправлялся жестоко.
— Непригоден для военной службы.
Для одних это было избавлением, для других — трагедией, но не многие пытались оспорить этот приговор с высшим командованием.
Леншерру везло. Не потому, что он был счастливчиком, а потому, что он был исполнительным и требовательным прежде всего к самому себе. И, сколько бы раз командир ни пытался его наказать, он никогда не пререкался — наоборот, выполнял приказание с подчёркнутым удовольствием.
А хорошая служба щедро вознаграждалась — к счастью, на некоторые вещи Кэндалл всё ещё не мог повлиять. Лейтенант Уилсон особенно яро отстаивал необходимость давать солдатам отдых, чтобы они, уставшие от бесплодных тренировок, не сбежали в назначенный час.
— Я думал, ты уже готов.
— Погоди, дай мне ещё пять минут. Пока почитай это, — Чарльз, широко улыбаясь, передал другу телеграмму и вернулся к чистке парадных туфель. Он сидел в одной бельевой майке и форменных брюках, торопливо орудуя щёткой.
Эрик снял фуражку, сунул её подмышку и раскрыл телеграмму.
Они получили три выходных дня, которые собирались провести в городе. Сначала Эрик хотел было вернуться в Уитби и проведать семью, но долгожданные увольнительные ударили в голову подобно вину — Эрик решил ненадолго остаться в Йорке. Узнав о том, что друг собирается остановиться в гостинице, Чарльз запротестовал и написал родителям. Ответ, пришедший утром, подтвердил их планы.
— «Приезжайте, ждём»? Чарльз, я не хотел бы мешать…
— Эрик, мы ведь всё обговорили, не начинай. Сколько времени? Чёрт, мы же опоздаем на поезд!
Эрик тихо рассмеялся, опьянённый свободой, и покачал головой. Надев фуражку и закинув за плечо рюкзак, он первым вышел из казармы. Чарльз, казавшийся ему совершенно неорганизованным, и совершенно неспособный подниматься с утра вовремя, совсем не менялся. Он выскочил следом за Эриком, кинул тому свои вещи и торопливо зашагал в сторону блокпоста, на ходу застёгивая китель.
— Ну, ты идёшь? Эрик?
Эрик откровенно залюбовался. На улице Чарльз будто засиял: его глаза напоминали о сини волн у берегов Северного моря, неспокойного и в летние дни, а веснушки — о песке, который Эрик пропускал сквозь пальцы, сидя на пляже. Встрепенувшись, он ускорил шаг, чтобы догнать Чарльза и отдать тому рюкзак.
В поезде они молчали. Чарльз дремал, склонив голову на грудь, а Эрик, сидевший у окна, с любопытством разглядывал пейзажи и напряжённо покусывал губы. Знакомство с родителями своего единственного друга для него было волнительным событием, точно как и простое путешествие в Йорк, где он был всего пару минут, когда пересаживался с одного поезда на другой. Он снова ощущал себя мальчишкой, который уезжал в неизвестность, и не осознавал до конца, что, совершив первый взрослый поступок, — поступив на службу, — окончательно простился с прошлой жизнью. Он скучал по своему родному дому под Берлином, но никогда не смел о нём спрашивать. В этом не было никакого смысла, всё равно никто не ответит.
От главного вокзала друзья шли пешком. Эрику хотелось осмотреться, Чарльзу — надышаться городским духом.
— Хочешь мороженое? Тут делают лучшее мороженое во всей Британии. Да что там, во всём мире!
Чарльз не кривил душой. Они взяли по пломбиру и чашке кофе и устроились снаружи за крохотным резным столиком. Эрик ощущал себя совсем иначе, по-новому, и ему нравилось это чувство, теплящееся в груди. Мороженое никогда не было таким вкусным, а кофе — ароматным. Чарльз болтал без умолку и пообещал, что сегодня вечером они сходят в кино, а завтра могут заглянуть в музей. Ведь они приехали отдыхать, и им, кстати, совсем необязательно ходить пешком — можно поехать на трамвае, силы нужно беречь для мучительно долгих походов.
Никаких тренировок, подъёмов в шесть утра, холодного душа, каши с комочками и чёрствого хлеба — всё это осталось там, на базе, будто в другом мире или на другой планете.
Там же, где осталось одиночество.
Они не спешили, и после кафе заглянули в парк, где под открытым небом играл местный оркестр. Люди не знали печали, они смеялись и танцевали под звуки медленного фокстрота и озорного свинга, не запрещённого в свободной Британии.
Чарльз кинул рюкзак под скамью, коротко взглянул на Эрика и, не дожидаясь его ответа, пригласил первую же скучающую девушку на танец. Эрик опустил свои вещи на землю, прислонился к дереву и сунул в рот сигарету, наблюдая за парами. Кружащиеся цветастыми пятнами и сверкающие брошками и пуговицами, они были чужды ему. Прячась под раскидистой листвой, Эрик не замечал взглядов девушек, направленных на него и робко топтавшихся неподалёку в надежде быть приглашёнными.
— Эрик? — Чарльз поцеловал руку девчушке, с которой танцевал, извинился перед ней и подошёл к другу. Быстрым жестом вытащил из пальцев Эрика почти докуренную сигарету, сделал пару затяжек и бросил в траву. — Почему ты не танцуешь? Посмотри, сколько красоток хотят разделить этот праздник с тобой! — он рассмеялся, пихнув Эрика в бок. — Ну же, друг мой, в чём дело?
Эрик вздохнул и отвёл глаза. Он надеялся избежать лишних расспросов и определённо предпочёл бы танцам прогулку по парку.
— Эрик?
— Я не умею танцевать, — буркнул тот.
Чарльз засмеялся, положил обе руки Эрику на плечи и встряхнул его.
— Мог бы сразу сказать, ради всего святого, Эрик! Это же не приговор. Пойдём. Давай, я научу тебя.
— Что? Нет, я…
Но Чарльз был непреклонен. Взяв Эрика цепкой хваткой за локоть, он повёл его за сцену — там, по крайней мере, было безлюдно.
— Это несложно, друг мой. Нужно чувствовать мелодию, её ритм. Будет проще, если считать. Раз-два, три-четыре. Раз-два, три-четыре.
Чарльз протянул руки. Разница в росте совсем не мешала ему вести. Эрик, сосредоточенно хмурясь, едва заметно шевелил губами и отсчитывал ритм — это действительно было нетрудно. Следить за ногами и не отдавить их партнёру было гораздо сложнее.
— Эрик, Эрик. Ты слишком напряжён. Расслабь плечи. Раз-два…
Они повторили с начала и описали большой круг. С каждым новым шагом лицо Эрика делалось светлее, а словосочетание «медленный фокстрот» звучало всё приятнее из уст Чарльза, продолжающего рассказывать — на этот раз о музыке и танце.
— На самом деле фокстрот давно вышел из моды, — Чарльз, отстраняясь, неожиданно расхохотался. — Но когда ты устанешь от свинга, фокстрот — это твой шанс. Танцуя свинг, просто двигайся. Как угодно, но ты должен помнить — останавливаться нельзя!
Эрик не мог не улыбаться, глядя на Чарльза. Он не переставал удивляться тому, как этот неловкий мальчишка, запинающийся на полосе препятствий, может так лихо танцевать и чётко попадать в такт музыке, звучавшей со сцены. Но Эрик не повторял, он просто смотрел, любовался, покачивался из стороны в сторону. Мелодия заражала своей энергией, ей хотелось отдаться целиком, нырнуть с головой и погрузиться в пучину безграничного удовольствия — это была та жизнь, о которой никто не слышал в Уитби.