После того, как она встретил Хисану… нет, Хосими у рабочего домика, прошло два дня, а в поместье Кучики госпожа княгиня так и не появилась. Бьякуя отправил в ее офис адскую бабочку, но ответа не пришло. Это было неприятно и обидно, и Бьякуя настолько обеспокоился, что отринул княжескую гордость и спросил Ренджи, не заходила ли его супруга к его сестре? Ренджи, занятый по самый хвост очередным отчетом, невразумительно пробормотал, что Рукия с Ичикой вроде бы сами собирались сходить к ней на работу, но дошли или нет — он не знает.
Хм. То есть Акеми не забросила свое дело, продолжает общаться с семьей, но категорически не желает видеть и слышать его самого? Еще несколько дней назад Бьякуя был бы рад и даже благодарен за предоставленную свободу, но сегодня, сейчас она казалась ему неоправданной. Неужели Акеми настолько к нему равнодушна? Эта мысль кольнула сердце и заставила нахмуриться. И еще очень хотелось как-то прояснить повисшую между ними неопределенность. Твердо решив вечером найти блудную жену, капитан Кучики занялся делами. Наблюдавший за ним из-под ресниц Ренджи чуть-чуть прищурился и мысленно хмыкнул.
Вечер сгустился над Сейретеем как-то по-весеннему; было прохладно, но почки на деревьях уже набухли, а некоторые, самые торопливые, и листки успели выпустить — еще крошечные, полупрозрачные, но готовые выстрелить при первых лучиках солнца. Пахло влажной землей, оживающей зеленью, в самых глухих зарослях все еще тянуло талым снегом. Бьякуя шел не спеша, впитывая забытые за зиму ощущения. Вместе с природой в нем самом пробуждалось, оживало нечто задвинутое на край сознания, заброшенное за ненадобностью много лет назад. Оставалось лишь дать ему выползти, распустить крылья, отряхнуться.
Скромный домик в обрамлении пока еще голых вишен радовал глаз уютным вечерним покоем. В одном из окон горел свет, из трубы (все-то у Акеми не как у людей! И дом какой-то полутрадиционный, и вообще…) тянулся белесый дымок, разнося по округе запах костра. Поднявшись на крыльцо, Бьякуя на миг замер. Он пока не знал, что скажет своей жене, но хотел ее увидеть и убедиться, что для них не все потеряно. Зачем? Ну кто же знает ответы на такие вопросы! Взявшись за ручку, он слегка нахмурился: кроме реацу княгини Кучики, чувствовалась чья-то еще, слабенькая, неровная, смутно знакомая. Может, у Акеми посетитель? Время неурочное, но всякое бывает…
Акеми обнаружилась в кабинете. Она сидела не за большим рабочим столом, заваленном бумагами и папками, а расположилась на полу за низеньким столиком, предназначенном, вообще-то, для чайных церемоний. Подперев рукой голову, девушка листала увесистый талмуд, явно старинный, написанный еще от руки. Бьякуя улыбнулся, проникаясь умиротворением семейного вечера. Но едва он отвел взгляд от супруги, как лицо его вытянулось в крайнем изумлении: напротив Акеми за столом пристроился незнакомый белобрысый мальчишка. Именно его реацу примешивалась к духовному фону этого дома, именно она казалась отдаленно знакомой. Невинное создание увлеченно калякало генсейским фломастером по листу гербовой бумаги, от усердия высунув кончик языка.
Акеми и ее маленький гость повернулись к вошедшему одновременно. В глазах девушки читался вопрос. Не обида, не упрек — она просто хотела знать, с чем явился к ней загулявший муж. А мальчик, сияя небесно-голубыми глазами, вдруг расплылся в улыбке… и Бьякую словно молнией прошибло.
Когда на овальной мордашке с острым подбородком растянулись от уха до уха тонкие губы, когда глаза зажмурились, став двумя щелочками, он узнал и эту реацу, и это лицо. В голове зазвенело.
— Что он здесь делает? — вместо приветствия сипло каркнул князь Кучики.
Акеми сдвинула брови, выпрямилась. Уж чего она не ожидала, так это необоснованных претензий прямо с порога. Да еще от кого!
— Рисует, — суховато произнесла она, накрывая ладонью задрожавшую детскую ручку. — Что вы хотели, господин мой, супруг?
— Какого меноса в твоем доме обретается Ичимару Гин?!
Ребенок с испугом поглядел на Акеми и перевел жалобные глазенки на грозного шинигами. Он явно ничего не понимал. Зато его благодетельница поняла сразу многое. Что ж, с чем бы ни пришел Кучики Бьякуя, у них определенно снова появилось препятствие для нормального сосуществования. И если в решение вопроса с Хосими юная княгиня не лезла, то за одинокого беспомощного Шина она поборется.
Акеми встала, оправила кимоно и решительно проговорила:
— Идем в гостиную. Ругаться при ребенке не будем, — повернулась к растерянному мальчику и гораздо мягче попросила: — Побудь здесь, пока мы разговариваем. Когда господин уйдет, будем готовиться ко сну, договорились?
Шин неуверенно кивнул и проводил взрослых напряженным взглядом. Появление этого сурового мужчины в форме не сулило ему ничего хорошего.
В има Акеми остановилась посередине и требовательно воззрилась на мужа. Тот пылал праведным гневом и, совершенно очевидно, пребывал в состоянии высочайшего нервного возбуждения.
— Как он здесь оказался? — заговорил Бьякуя, игнорируя мрачную решимость девушки. — Как ты вообще додумалась пригреть на груди такую змею?!
— Ты его совсем не знаешь, — холодно возразила та. — Ребенок нуждался в помощи, у меня была возможность эту помощь ему оказать. Не вижу здесь никаких…
— Ты хоть понимаешь, кто это? — невежливо перебил Бьякуя, и Акеми поняла, что он плохо контролирует себя.
— Да, — менее напористо, чем прежде, ответила она. — Это Кентадзи Шин, мальчик пяти лет, мой ученик и воспитанник. К твоему давно покойному врагу он не имеет никакого отношения.
— Он собирался убить Рукию! Просто так, чтобы достичь какой-то там своей цели! Он чуть не убил меня!
— Это был другой человек.
Они уставились друг на друга — потрясенный Бьякуя и твердая в своей убежденности Акеми. Молодой князь почти страдальчески прошептал:
— Акеми, как же ты не понимаешь?..
— Я не понимаю?! — прервала его девушка, самообладание которой тоже имело пределы. — Это ты не хочешь ничего понимать! Не видишь ничего вокруг, уперся, как баран, в эту свою любовь, а на всех остальных тебе наплевать! Сколько можно надо мной издеваться?
— Я… над тобой издеваюсь? — недоуменно моргнул Бьякуя.
Акеми запрокинула голову и почти истерически рассмеялась. Когда она снова посмотрела на своего мужа, он увидел в ее потемневших глазах языки пламени, в которых корчилась ее душа. Бьякуе стало не по себе.
— Я любила тебя, сколько себя помню. Я была совсем соплячкой, когда увидела тебя на каком-то взрослом мероприятии. Ты был старше меня, уже весь из себя такой юный красавец, будущий князь, куда там всем остальным!.. Конечно, меня ты даже не заметил — не княжеское это дело, на малявок смотреть. А ты мне сразу понравился, я потом воображала себя принцессой из гайдзинских сказок, а тебя — этим их самураем… рыцарем, и в моих детских мечтах ты меня спасал. Я росла, взрослела — и продолжала думать о тебе, и даже иногда видела, семьи-то пересекались. А вот ты меня не видел в упор! Мама меня утешала, говорила: вот станешь профессионалом, станешь лучшей среди равных — и он обратит на тебя внимание. О, как я старалась! Из кожи вон лезла, даже когда повзрослела немного и поумнела, все равно рвалась вперед — из-за этой дурацкой наивной надежды, что ты хоть взглянешь, хоть…
Акеми умолкла на несколько мгновений, потому что голос ее подводил. Бьякуя стоял перед ней, ошеломленный, и молча открывал и закрывал рот, словно пытался подобрать слова — и не мог.
— Я все еще была ученицей, когда ты женился, — с горечью продолжила девушка. — Мне в тот день казалось, что сердце разорвется и все, я умру. Не умерла, конечно, — она криво усмехнулась, — но жить не хотела. Избегала любых упоминаний о тебе, а это было очень сложно. Все кругом только и судачили о молодом князе и его жене из Руконгая. Мне, в общем-то, было плевать, кто она и откуда, я знала только, что мне с тобой не быть. Я прошла квалификационные испытания на год раньше, чем положено, и ушла в Генсей, чтобы находиться как можно дальше. Америка, Франция, Корея, Германия, Россия — я болталась по миру живых, находила все новые и новые занятия, только бы не возвращаться сюда. Когда узнала, что твоя жена умерла, тоже не вернулась. Просто чтобы не питать пустых надежд. А когда увиливать от семейного долга стало совсем невозможно, я специально тебя избегала. И все равно не могла не замечать, каким ты стал. Вместо яркого пламени, которое я помнила, ты превратился в ледяную глыбу с мертвыми глазами и каменным сердцем. Знал бы ты, как это больно! Видеть того, кто все еще составляет смысл твоего существования, и ничем не быть способной помочь, — лицо Акеми исказилось, из глаз покатились слезы, но она их, кажется, не замечала.
— Акеми, — выдохнул Бьякуя, обретя снова дар речи, — ты никогда не говорила…
Она засмеялась, на этот раз горько и обреченно.
— И что бы изменилось, скажи я? Ты так вцепился в память о Хисане, что не видел никого и ничего. Я весь этот год, что мы женаты, была веселой и необременительной, а ты… ты принимал это как должное — и все. Ну призналась бы я, и что? Ты бы меня сразу полюбил? — Акеми покачала головой. — Уйди, а? Оставь меня в покое, сил моих больше нет.
— Акеми… — Бьякуя шагнул к жене, но она отшатнулась, вскрикнула:
— Не трогай меня! Сейчас пожалеешь меня, расчувствуешься, а потом будешь мучиться со мной — и меня мучить. Уйди, ради всех ками.
Дверь в комнату распахнулась, к девушке подбежал Шин. Ухватил ее за подол кимоно, обнял за ноги — как сумел дотянуться, так и обнял.
— Кеми-сама, не плачь! — детский голосок дрожал от непролитых слез. — Не плачь! Если надо, я уйду! Только не ругайтесь… и не плачь, Кеми-сама…
Акеми подхватила ребенка, прижала крепко, спрятала лицо, уткнувшись в открытую детскую шею. Замерла, тихо всхлипывая.
Бьякуя потянул ворот косодэ, повел головой. Звон в ушах не прекращался, в груди давило и рвалось, да еще какая-то странная резь в глазах началась. Дышать стало нечем. Он подошел к седзи, отодвинул створку, глубоко вдохнул холодный вечерний воздух. Сила любви, горечь признания ошеломили его, смешали в душе все чувства и эмоции, дезориентировали, надломили. Уйти было нельзя — надо как-то успокоить Акеми, как-то утешить… Остаться тоже нельзя — гордая дочь семьи Кентадзи, полноправная княгиня Кучики не примет жалости, не даст согласия на привязанность в долг.
Бьякуя обернулся. Акеми держала на руках светловолосого мальчишку, смотрела на мужа через его плечико и не чувствовала мокрых дорожек на своих щеках. Плачущая женщина с ребенком — это грозное оружие. Плачущая женщина, которая любит тебя, с горестно всхлипывающим ребенком на руках — это обстоятельства непреодолимой силы. Бьякуя тяжело сглотнул и вышел на энгаву.
Далеко он не ушел. Привалился спиной к каркасу и обессилено сполз на деревянный пол. В голове было пусто — только звенел тоненький, тревожный колокольчик, и эхом разносились по пустоте тихие рыдания, доносящиеся из дома.
Бьякуя не знал, сколько времени прошло, прежде чем Акеми перестала плакать. Довольно долго они с мальчишкой сидели в темноте и тишине, потом капитан услышал легкое шевеление.
— Кеми-сама? — робко позвал ребенок.
— Да? — девушка шмыгнула носом.
— А кто это?..
— Это?.. Это мой муж, Шин-тян, — со вздохом ответила Акеми.
— А…, а почему он так разозлился? Из-за меня? Потому, что ты взяла меня к себе жить, да?
— Нет. Просто у него… сейчас трудный период, он воспринимает все слишком… как же тебе объяснить-то? Он запутался. И меня запутал, видишь? И не знаем теперь оба, как быть дальше.
Шин помолчал, обдумывая слова Акеми. Бьякуя затаил дыхание, не смея пошевелиться. Она его еще и оправдывает!
— А вы помиритесь? — услышал князь детский голосок. — Ну, когда распутаетесь?
Акеми засмеялась, безысходно, безрадостно, но засмеялась.
— Не знаю, Шин-тян. Не знаю… Пойдем-ка, нас ждет теплое молоко и мягкая постель.
Бьякуя слышал, как в гостиной поднимаются с пола, как мальчишка не слишком настойчиво, но очень убежденно доказывает, что зубы чистить можно перед молоком, а не после, а то вкус становится ну сильно противным. Слышал, как ворчит Акеми, и обещает купить другую пасту, чтобы не перебивала послевкусие. Потом открылась и закрылась дверь.
Князь Кучики остался в полной темноте и ночной тишине. Совершенно один.
Всю ночь Бьякуя бродил по сейретейским рощам, не желая идти домой, где его никто не ждал, не смея вернуться в дом к Акеми, где его ждали и любили, но не соглашались на полумеры. На рассвете он пришел к своему отряду, и дежурный посмотрел на него диковато, разве что пальцем у виска не покрутил. Мимоходом отметив это, капитан отправился в свой кабинет, где вспомнил, что сегодня выходной. В расположении дивизиона находились только дежурные, да еще парочка бузотеров околачивалась на гауптвахте. Даже верный Ренджи вкушал прелести заслуженного отдыха дома, с семьей. Пойти, что ли, снова надраться с лейтенантом? Но тогда Рукия точно прибьет их обоих…
Ох, и давно же светлый дайме не испытывал такого смятения, давно не мыкался из угла в угол в большом пустом кабинете. Давно не чувствовал себя настолько дураком и, пожалуй, сволочью?
Через несколько часов бесцельного перекладывания бумажек из папки в папку Бьякуя бросил это глупое занятие и наведался домой. Верные слуги шарахались от него, а у несчастного банщика, готовившего князю о-фуро, случился нервный тик. Бьякуя даже хотел извиниться и как-то успокоить работника, но передумал: напугает ведь еще больше, потом оплачивай лечение. И вообще, что-то персонал нервный пошел, можно подумать, у дайме не бывает растрепанных чувств и помятого эго!
Выходные — это обязательный визит к Абараям. Скромная чайная церемония с Руикей и всей ее семьей. Подарок для Ичики, ее радостный визг и повисание на дядюшкиной шее с дрыганьем ногами и беспорядочными чмоками в щечку. Рюмочка контрабандного генсейского алкоголя с Ренджи, крепкого, ядреного, и непременно втихаря от сестры, чтобы не ворчала и не грозилась страшными последствиями нарушения устава.
Только сейчас Бьякуя обнаружил, с немалым удивлением, что каждый раз после такой вот рюмочки Ренджи лез целоваться к жене, а она и ухом не вела, как будто от мужа не несло ароматным коньяком или той сивухой, которую живые называют гордым словом «виски». Интересно, чего еще он не замечал, на что не обращал внимания столько лет? Ведь все же происходило у него на глазах, прямо под носом… Безнадежно вздохнув, Бьякуя оделся в штатское и отправился к сестре.
В маленьком саду абараевского дома оглушительно щебетали птицы, но не было слышно ни тарахтения Ичики, ни скрипучего баса Ренджи, ни коротких веских реплик Рукии. Обычно они встречали господина брата в беседке или на энгаве, с уже готовым угощением. Но сегодня, видимо, все было не как обычно.
В своей правоте Бьякуя убедился, зайдя в дом. У Рукии была гостья.
Две очень похожие, почти как близнецы, молодые женщины чинно восседали друг напротив друга и вели неспешную беседу. Завидев нового гостя, обе поклонились. Рукия поднялась и поставила на низенький столик еще один прибор. Хосими светло и печально улыбнулась.
— Хосими-сан? — вежливо пробормотал Бьякуя и кинул вопросительный взгляд на сестру. Та безмятежно возилась с посудой, словно и не замечала растерянности нии-сама. Значит, она предоставляет ему возможность самостоятельно разрулить ситуацию. Приятно, конечно, что в него так верят, однако как-то не вовремя. Именно сейчас Бьякуя не отказался бы от вмешательства и уведения разговора в сторону. Впрочем, какого разговора? Хосими не сказала ему вообще ничего.
Неловкость витала в воздухе, как густой дым ароматических благовоний. Бьякуя застыл у входа, ему казалось неуместным как пройти внутрь и присоединиться к женщинам, так и уйти. Он так задумался в поисках нужного решения, что не заметил, как женщины переглянулись, явно с полным взаимопониманием.
— Хосими-сан зашла познакомиться и поговорить, — произнесла Рукия, расставляя чашки. — Мы как раз закончили, и скоро должны вернуться Ренджи и Ичика. Проходите, нии-сама, не стойте на пороге.
Бьякуя прошел. Уселся у столика, получил свою порцию чая, придумал нейтральную тему для разговора, открыл рот… и тут где-то во дворе знатно шандарахнуло. Грохот был такой, будто на садик Абараев как минимум упал метеорит, от звуковой волны у Хосими волосы заколыхались, а стоящую на ногах Рукию едва не снесло.
— Ух ты, папа! — радостно завизжала где-то неподалеку Ичика. — Здорово! Давай еще раз?!
— Я вас оставлю, — скороговоркой пробормотала Рукия и бросилась вон из дома. Вероятно, чтобы предотвратить «еще раз».