— Умел бы я рисовать по-настоящему, не кувшины и яблоки, — сказал Меллер, — я бы с вас написал королеву Маэву. Босую, простоволосую, в одной сорочке — и всё равно королеву.
— Очень смешно, — буркнула Катриона, отложив гребень и заплетая волосы на ночь в простую косу.
— С чего вы взяли, что я смеюсь? Или вы всерьёз верите в сказки, будто сира Маэва была редкостной красавицей? Да ни в одном месте. Она была женщиной из старого даже по тем временам рода, но ни богатством, ни влиянием её род похвастаться не мог, иначе король Эрик не рискнул бы выгнать её в одной сорочке по одному только подозрению в неверности. Но брал-то он её в жёны не за красоту, а именно потому, что его отец трон захватил без особых на то прав и Эрик собирался передать своим наследникам настоящую благородную кровь хотя бы по материнской линии. Как оно и вышло в конце концов, правда, без его на то желания.
Катриона только дёрнула плечом, не споря. Меллер всё это так говорил, будто лично был знаком с великой королевой. Небось, гору книг прочёл о тех временах, она же о Маэве слышала только баллады. А в балладах, понятно, все женщины — писаные красавицы, а мужчины — герои, рыцари без страха и упрёка. Даже король Эрик, бесчестно обманутый своими придворными. Ага, им он поверил, а своей законной супруге — нет? Настоящий герой, даже разбираться ни в чём не стал! Показали ему серёжку жены, найденную служанкой в постели графа, и всё, он тут же выгнал бедняжку Маэву. А что серёжку хоть потерять, хоть украсть — раз плюнуть, даже не подумал. Не хотел думать, видимо.
А Меллер подошёл ещё поближе и легко-легко, как Лидия и говорила, провёл кончиками пальцев по груди Катрионы, обводя вышитый серебром оберег.
— Красивая сорочка, — сказал он с тихим смешком. — Но знаете пошлую байку, сира? Жили-были две близкие подруги. Когда одна из них собралась замуж, вторая подарила ей на свадьбу чудесную сорочку, всю вышитую и в кружевах. Первая поблагодарила и обещала непременно надеть подарок на свадьбу. Через некоторое время замуж собралась и вторая, и тогда уже замужняя подруга подарила ей на свадьбу роскошный шёлковый шарф. «Зачем?» — удивилась та. И замужняя подруга ответила…
— Потому что сорочка всё равно окажется у тебя на шее, — пробурчала Катриона, надеясь, что в зыбком зеленоватом свете не видно, как горят её щёки. — Старые у вас байки, сир-консорт.
Что шрам на её бедре не будет виден, когда сорочка окажется у неё на шее, она не особенно надеялась. Но не помешает же он консорту исполнить супружеский долг? В конце концов, у сира Кристиана шрамов этих должно хватать по всему телу, но не поэтому же Меллер ему отказал?
— Старые, — согласился он, осторожно поглаживая её горло в вырезе сорочки правой рукой и понемногу забираясь пальцами под ворот, в то время как левая рука словно бы сама собой легла Катрионе на поясницу. — Впрочем, моему болтливому языку можно найти и другое применение.
Катриона зажмурилась, ожидая, что вот сейчас он её поцелует. По-настоящему, так, чтобы дух захватило. Поглаживания его совсем отвращения не вызывали, и пахло от него приятно — чем-то вроде полыни, горько и чуточку тревожно.
Вместо этого консорт вдруг без особого усилия подхватил её на руки, и она с безмерным удивлением почувствовала, как напрягаются очень даже крепкие мускулы под гладкой кожей и благополучным жирком. А точно ли не учили его с оружием обращаться? Если уж и рисовать, и петь, и на лютне играть заставляли, так на нож или лёгкий меч тоже могли часок в день выкроить.
— …Понятно, почему сир Кристиан так настойчиво вас добивался, — сказала Катриона с неловким смешком, надевая сорочку. Ни на какой шее та не болталась, потому что Меллер её как-то незаметно для Катрионы стянул, пока целовал с головы до ног… и между ними тоже. Воспоминания о горячем юрком языке вгоняли в краску, но и заставляли заново покрываться мурашками. Сам… супружеский долг оказался делом не особенно приятным, — хоть и вполовину не таким болезненным, как об этом любили рассказывать замужние женщины, — но вот до него и после…
— А может, не стоит в брачную ночь припоминать мне моих случайных любовников? — отозвался Меллер, сдерживая зевок. — Или вы ревнуете?
— Да вот ещё! — фыркнула она, забираясь под одеяло. — Мне просто любопытно, чем он-то вам показался нехорош. Я, прямо сказать, ничего не знаю и не умею…
— Это поправимо, — заверил он, обнимая её поверх одеяла.
— …но сир Кристиан-то?
— А вот там всё очень печально, сира. — Меллер уже откровенно зевнул. — И непоправимо совершенно точно.
— Почему?
— Ох, ну попробуйте сами, что ли. Когда он, управившись за пару минут, начнёт завязывать шнурок от штанов, предоставив вам самой скидывать подол с головы, вы всё без моих объяснений поймёте.
— Хотите, чтобы я вам изменяла?
— Ну, я же не король Эрик. И вообще, я ваш консорт, не мне указывать вам, с кем спать.
Тут он был прав, но Катриона озадаченно молчала, переваривая «пару минут» и «подол на голове».
— Но чем-то же он вам понравился, — неуверенно проговорила она.
Меллер испустил тяжкий вздох, горячим влажным пятном оставшийся на шее Катрионы.
— Сир Кристиан… — сказал он странным тоном. — Подальше от границ таких уже просто нет, сира. Одна надутая спесь: «Мы — благородные сеньоры». А у вас тут всё ещё ясно, кем когда-то были сеньоры… и особенно ясно, во что они выродились в большинстве своём. Когда я узнал немного ближе пограничных баронов, которые просто и буднично, без всякого пафоса, готовы умереть, защищая своих людей, я одним из них увлёкся, как романтичная девица. Такая цельная натура, такой… настоящий мужчина. А на обороте этой цельной натуры оказался тип, привыкший к тому, что его обслуживают. Он защищает — его кормят и ублажают. Вот только одна пустяковая деталь: я не его крестьянин и обслуживать его не собираюсь. Для меня плотская любовь — удовольствие для двоих, а если ему нет дела до того, что чувствую я, пусть идёт к шлюхам. Для них это просто работа, за которую деньги платят и которая не обязана быть приятной. Что-то ещё хотите спросить? Боюсь, я засну, не договорив.
— Ну и засыпайте, — буркнула она, поворачиваясь к нему спиной.
Он и правда почти сразу заснул, дыша ей в затылок, а Катриона попыталась представить себе, как сейчас в одной постели с нею лежал бы Роланд. Ну, или даже его брат. Привыкший, что его обслуживают, и думать не думающий о том, что «плотская любовь — это удовольствие для двоих». Представлять себе Роланда, медленно проходящегося поцелуями от её горла до колен, было, конечно, приятно и волнующе, но почему-то не верилось в такое совершенно.
А так хотелось бы хоть на минутку поверить, будто это возможно.
Проснулась она безобразно поздно — в заиндевевшее окошко лился уже настоящий дневной свет. «Пригрелась, разоспалась!» — упрекнула она себя, поспешно перелезая через привольно развалившегося консорта. Он, похоже, уже вставал и даже накинул своё долгополое стёганое одеяние, но потом улёгся обратно.
— Могу отвернуться и заткнуть уши, — предложил он.
— Зачем? — не поняла Катриона.
— Ну, вы так поспешно вскочили, будто вам уже невмоготу терпеть.
Она почувствовала, как горячая волна приливает к щекам. Нравы в захолустном сельце были, конечно, простые, но не настолько же, чтобы сеньора уселась на горшок в присутствии постороннего мужчины! То есть, уже как бы не постороннего, но всё равно…
— Нет, — сухо отрезала она. — Я вскочила так поспешно, потому что уже очень поздно.
После постели, нагретой двумя телами, пол, даже застеленный медвежьей шкурой, неприятно холодил босые ноги, но прежде чем одеваться, приходилось сперва подбирать волосы, чтобы не лезли во все петли и не перепутывались с шнурками. Катриона взяла гребень и принялась яростно раздирать спутавшиеся за ночь пряди. Она заплела их на ночь в косу, но ничем не связала, а волосы у неё были такие непослушные, своевольные, что и лентой-то не удержишь. Делать приличную причёску она пока не стала, просто скрутила волосы в жгут и приколола его к затылку. Потом надела платье поверх сорочки и потянулась за чулками. Меллер прикрыл лицо рукавом, изображая деликатность, а сам сказал:
— Эти подвязки, наверное, ужасно режут ноги под коленями. Давайте я попрошу тётушку Маргариту купить для вас пояс с лентами? К нему чулки пристёгиваются, и никаких подвязок.
— Вы так хорошо в этом разбираетесь? — съязвила она, чувствуя, что опять краснеет.
— Я хорошо знаю, как всё это снимается, — сказал он, посмеиваясь. — Но купить, конечно, не рискну, попрошу родственниц. И честное слово, даже смотреть не стану, что они сложат в коробку.
Катриона покосилась на него, но Меллер по-прежнему закрывался рукавом, как сконфуженная деревенская девица, так что она быстренько закончила одеваться. Был бы её консорт ровней ей, она бы спросила, не помочь ли ему умыться, а так… поплескала себе в лицо из ведёрка с подогревшейся за ночь водой, прополоскала рот мятным настоем. Пусть так же умывается, лить ему из ковшичка она не служанка.
— С кем бы вы заключили брак, если бы не я? — неожиданно для себя спросила она.
— Понятия не имею. — Как можно пожать плечами лёжа? Меллер вот как-то сумел. — Мои старшие братья намного старше меня, матушка как-то призналась, что я получился вообще случайно — чары на пояске, видимо, выдохлись. — Катриона хотела спросить, что за чары и что за поясок, потом сама сообразила, а Меллер продолжил: — Оба брата давно женаты, у обоих есть сыновья, так что наследников никто от меня не ждёт. Но и подыскивать мне супруга для бесплодного брака тоже смысла нет: у меня два сводных брата — признанные бастарды, а я хоть младший, но всё-таки законный сын. Для нашей семьи разницы, в общем, нет. Крысы всех детёнышей в стае кормят и вылизывают, не разбирая, свои или чужие. Но устроить брак бастарду — даже признанному, даже не бедному, даже получившему неплохое воспитание и образование — всё равно сложнее. Веберы предлагают очередной бесплодный брак, но они сразу имели в виду Томаса, обо мне и речи не было. Возможно, предполагалась дочка какого-нибудь торговца средней руки в Озёрном: его знакомства, его знание графства, его кое-какие постройки — и наши деньги, наши связи с гномами, имя наше в конце концов. Какая теперь разница? Вы моя супруга, и только Бездна разорвёт наши узы.
— А фаворит или фаворитка?
Катриона сама не могла объяснить себе, зачем так дотошно всё это выспрашивает. Ей же это должно быть безразлично, разве нет? На Меллера она при этом не смотрела, взяла со стола зеркальце, подошла к окну и придирчиво оглядела себя: что ж, долгий сон ей пошёл на пользу. Красивой она, понятно, не стала, но хотя бы не выглядела унылой замученной клячей.
— Пояс, чулки, бельё и нормальное зеркало, — сказал Меллер вместо ответа на её вопрос. — Пошлю тётушек по лавкам сразу, как приеду в Озёрный. — Катриона хотела возразить, что ничего ей не нужно, но он ответил-таки: — А в фаворитках у меня довольно известная поэтесса Этельберта Сильвер. Если вы слышали романсы «Луна на ущербе» или «В твои глаза смотрю, как в ночь», то это на её стихи.
— Красиво, — вздохнула Катриона. Ну да. А после этой поэтессы он будет приезжать в глухое село и встречаться там со своей законной супругой, которая не знает, какой вилкой надо есть рыбу, а какой это… суфле.
— А, — поморщился Меллер, садясь на кровати, — игры томных барышень в тоску, разлуку и несчастную любовь. Настоящих проблем нет, вот и ударяются в возвышенные страдания.
— Так она вам даже и не нравится? — удивилась Катриона. Она была уверена, что женятся, конечно, ради выгоды, но уж фаворитов-то заводят точно для души.
— Ох, сира, вы хотите, чтобы я плохо говорил о своей женщине, да ещё у неё за спиной?
— Не хочу, — возразила она. — Просто не понимаю. Женились бы на дочке бакалейщика средней руки, а в театр или куда там положено водили бы свою поэтессу, но для души-то кто?
— Друзья и родственники.
Она чуть не ляпнула: «А любовь?» Удержалась милостью Хартемгарбес, не насмешила торгаша девичьими бреднями о любви.
========== Глава 11 ==========
Вообще-то, в кладовой, где хранились меха, пустовато было, пустовато. И распродать пришлось старые запасы, чтобы устроить достойное бракосочетание Вальтера, и подарки сделать Марене и её семье, и десятину барону выплатить. Оставшееся Катриона продавать не хотела даже ради разрешения на брак и выплаты долга сиру Георгу: мало ли что ещё случится? Вполне может оказаться так, что настоящие чёрные дни ещё даже не начинались. Да хоть вот, как сейчас, понадобится сделать подарок — и что будешь дарить? Холст домотканый? Медвежий окорок? А тут приходишь и выбираешь шкурку-другую. Выбирать, правда, было особенно не из чего. Не енотов же преподносить жене торговца, который фаворитку одевает в куниц! Понятно, что госпоже Меллер куницы не по чину, но ей в подарок следовало хотя бы лис набрать с полдюжины. Обыкновенных, рыжих, потому что в её годы (а она уж точно не девочка, если её позднему младшему уже не девятнадцать, прямо сказать) чернобурок лучше не носить. Старят они, хоть и выглядят побогаче рыжих сестриц.
— Ох, какая прелесть! — восхитилась сира Маргарита, осторожно скользя гладкими ухоженными пальчиками по ряду свисающих полосатых хвостов. — Кто это, сира Катриона?
— Еноты, — сказала Катриона, пытаясь сообразить, а что фаворитке-то Меллеровой можно подарить, если она уже носит кунье манто? Вообще-то, Катриона, раз уж собралась рыться в мехах, мать Клару пригласила, чтобы та сама к Солнцевороту выбрала себе лису на воротник или тех же белок на полушубок. Однако сира Маргарита тоже увязалась за ними — скучно ей тут было, только разговорами с жрицей и спасалась.
— О, — сказала сира Маргарита с загоревшимися глазами, — вы не будете против, если я попрошу Фредерика купить для меня несколько таких шкурок? На пелерину и на шапочку. У вас тут носят такие забавные, круглые с хвостиками. Я тоже хочу такую.
— А… — Катриона поперхнулась и предупредила очень вежливо: — Я хочу сказать, сира, такие носят только парни помоложе. Даже взрослым мужчинам уже… ну, не принято.
— Но я только что видела девушку в шапочке с полосатым хвостиком. Или ваши юноши ходят с косами ниже поясницы?
— Это Берта Беда, — вздохнула Катриона. — Лучший здешний охотник и лучший стрелок. Она нарочно так одевается и так себя ведёт, чтобы женихов отвадить.
— А куда смотрят родители?! — возмутилась мать Клара, даже перестав наглаживать пятнистый рысий мех. «Ей пошёл бы, — прикинула про себя Катриона, — светло-русенькая, бледненькая, глазки прозрачные — рыжая лиса из неё просто совсем белёсую моль сделает, а зимняя рысь неяркая».
— Отец покойный сам её стрелять и учил, — ответила она матери Кларе, — матушка на неё давно рукой махнула, а братец сказал, что ему же проще, приданое не выделять.
— Но вы же её сеньора, вы должны вразумить девушку!
— Зачем? — удивилась Катриона. — Брат её женат, детишек полон дом, Берта их любит и невестке с ними помогает. Девушка она порядочная, не вертихвостка какая-нибудь. Не хочет замуж — зачем же силой гнать?
— Но разве пристало порядочной девушке бродить по лесу в одиночку? Мало ли что может случиться? Вдруг разбойники?.. — Мать Клара неожиданно залилась некрасивым, неровным румянцем.
— Так парню лет тринадцати-пятнадцати разбойникам тоже лучше бы не попадаться, — хмыкнула Катриона. — Правда, настоящего охотника в лесу выследить и поймать — это ещё постараться надо. Но девушки только до замужества на охоту ходят, святая мать. Потом какой мужик жену в лес отпустит? А так до свадьбы набьют белок себе на шубку, родителям на подати, или зайцев настреляют, тетеревов — тут у нас временами голодно бывает, только лес и спасает иной раз.
— И всё же, я думаю, обязанность сеньора… — гнула своё жрица.
— Позаботиться о том, чтобы его люди могли выжить в здешних-то краях! — не сдержавшись, рявкнула Катриона. — А уж какое перерождение они себе заслужат, пусть сами думают. — Сира Маргарита сделала большие круглые глаза, и Катриона, спохватившись, буркнула: — Простите, святая мать, но здесь не Озёрный и даже не Захолмье. Вы хотите эту рысь?