Отец же продолжает как ни в чем не бывало:
— Маркус будет жить в кабинете вашей мамы, готовить Элайджу к школе и помогать ему в учебе. Да и тебе, Гэвин, помощь не помешает. Я устал от постоянных нареканий в твой адрес, сыт по горло твоими драками и пропусками. Не криви губы, когда я с тобой разговариваю. Тебя от отчисления спасают только спортивные результаты и мое положение. Кстати, насчет положения. Новая должность в Вашингтоне будет, как бы лучше выразиться, требовать моего постоянного присутствия. Организовать с нуля новую службу — занятие трудоемкое. Однозначно. А вы… оба… в таком возрасте, когда нужен контроль и хорошее воспитание. Маркус? — Старший Рид смотрит на найденное им решение всех проблем.
Маркус вставляет свои несколько слов:
— Ваш отец детально и подробно посвятил меня в суть проблемы. Я постараюсь сделать все, чтобы Элайджа справился, чтобы к началу нового учебного года школа стала для него приятным времяпрепровождением.
— Что-то я ни разу не видел парня, для которого школа стала бы приятным времяпрепровождением, — бурчит себе под нос Гэвин, но, что отец, что Маркус, оба делают вид, будто не расслышали.
— Я понимаю, что смерть вашей мамы стала тяжелым потрясением, — это снова берет слово отец, он уже удобно расположился в кресле и теперь говорит с придыханием, как по написанному, — Еще одно такое потрясение может стать роковым для Элайджи. Его мозг еще очень и очень хрупкий. Я бы сказал — уязвимый. Я объяснил это Маркусу, но хочу чтобы и ты, Гэвин, понял. Мне не надо, чтобы все мои усилия и все эти годы в программе доктора Стерн пошли псу под хвост. Мне бы очень не хотелось, чтобы какая-нибудь глупость, случайность или неосторожность сорвала выздоровление Элайджи.
При этих словах в глазах старшего Рида застывает выражение озабоченности, слегка разбавленное скорбью, точь-в-точь как у Палпатина:
— Маркус здесь, чтобы этого не допустить. Массажи, тесты на уровень церебральной активности, курс лекарств — все это теперь в компетенции Маркуса. Никаких больше Институтов. Я не могу позволить, чтобы меня упрекали в… черствости и неумении воспитывать сыновей. Я все правильно изложил, Маркус?
Маркус кивает. Но на его лице не отражается никаких эмоций, кроме уважения. Словно он держит себя под строгим контролем и не дает своему мнению прорваться сквозь. Руки за спиной, он стоит слишком прямо, голову держит слишком независимо. Или это только так кажется Гэвину?
***
Маркус заселяется в опустевший мамин кабинет, в самом конце второго этажа, с видом на мост Закима. Напротив — комната Гэвина, за стенкой — комната Лайджи. Теперь Маркус вместо Гэвина следит за братцем, теперь он, пока отец отсутствует, — а тот все время отсутствует — в доме за старшего.
И у Маркуса получается. Он успевает и с Лайджи позаниматься, и с Гэвином сходить на стрельбище. Словно понимает, что Гэвину тоже нужно внимание и тепло. Словно Гэвин не умеет сам справляться с горем. Даже приятно, что Маркус рядом, всегда спокойный, всегда доброжелательный. Но Гэвин все равно настороже. Готов в любой момент дать отпор, возразить, нагрубить, указать место. Только одно удерживает — Элайдже, кажется, хорошо с Маркусом. У него теплеет взгляд, он не стесняется, не замыкается в себе, не закрывается в комнате. Иногда, по старой привычке, пускает слюни и ест руками. Потому что Маркус не делает замечаний, не меняется в лице, не рассказывает озабоченным голосом об этом вечером отцу по телефону. Гэвин потихоньку оттаивает.
Через некоторое время заходит в комнату с видом на Закима, встает у двери, прижавшись спиной к стене. В комнате все изменилось: узкая кровать на месте большого стола, невзрачный секретер на месте дивана. Персидский ковер на полу заменен синтетическим. С полок убраны редкие энциклопедии в дорогой коже и мамины монографии. На стене, на видном месте, висят боксерские перчатки.
— Классика? — кивает Гэвин на стену.
— Нет. Кикбоксинг. Интересуешься?
Гэвин делает непроницаемое лицо. Так он все сразу и рассказал. Как же.
— Могу научить, если хочешь. Хорошо работает против противника с оружием. Хочешь? — Маркус говорит это как само собой разумеющееся, и сердце Гэвина непроизвольно стучит быстрее, но вида он показывать не собирается.
— Не надо. Лайджи учи. Учитель.
Маркус улыбается одними глазами:
— Если передумаешь, я к твоим услугам.
— Не передумаю, — Гэвин закрывает за собой дверь, и закусывает губу. Ну почему все у него через жопу? Ну что стоило сказать «хочу»? Ведь хочет!
Проходит лето, за ним день рожденья. Новый учебный год в новой школе не оставляет времени ни на что, кроме учебы. Маркус окончательно приживается в доме, но учитель из него хреновый, как понимает Гэвин. Он не учит, он делает сам и показывает. И делает здорово. Как же это бесит. Маркус и бегает быстрее, и стреляет лучше, и с Лайджи занимается, как играет. И даже с дядей Карлом, когда тот приезжает навестить отца, правда все реже и реже — дела, да… выставки, становлюсь популярен — находит общий язык. Гэвин даже слышит однажды, что прощаясь, дядя говорит отцу:
— Хорошая нянька нынче редкость, Леопольд, но Маркус — это намного больше. Блестящая находка. Я бы от такого тоже не отказался. Был бы мне за сына.
Гэвин так и поперхивается от этих слов. Хорош сынок, нечего сказать. Потом долго злится и сам не понимает почему. Всем нравится Маркус. Все заботятся о Лайдже. А Гэвин? К нему просто привыкли? В какой-то фантастике он читал, что привычка рождает равнодушие. Но он тоже уже привык к Маркусу, а вот равнодушие не испытывает, скорее наоборот.
***
После Нового Года Маркус снова заговаривает про кикбоксинг, на этот раз по делу и издалека:
— Видел какой я тренажерный зал сделал во втором гараже?
— Ну видел. Зеркала, маты, гравитон поставил и гакк-машину. Ничо так. Лайджи полезно. А то совсем дохляк.
— Там все тренировать можно, не только мускулы Элайджа. Так что насчет кикбоксинга? Я смотрел за тобой — ты гибкий и быстрый. У тебя получится.
Гэвин на секунду задумывается. Его редко хвалят.
— Давай, Гэвин. Попробуй, — вставляет свое слово Лайджа. — Мне надо тут поделать для школы кое-что. Думаю, что смогу сдать программу за этот год и перейти в следующий класс досрочно. Здорово, да? Будем сидеть за одной партой. Так что я позанимаюсь пока, а вы идите. Без проблем.
Гэвин кивает, чтобы сделать Лайдже приятное и быстро спускается вслед за Маркусом, пока не передумал. В зале Маркус снимает рубашку. Гэвин присвистывает — не живот, а сплошные кубики. Подходит ближе:
— Я потрогаю? Клево! — и ведет рукой по теплой коже Маркуса от живота вверх. — Впечатляет… — Руке тепло и как-то волнительно.
— Лучше заниматься в шортах, — говорит Маркус, аккуратно убирая руку Гэвина, — и босиком, чтобы покрытие чувствовать и в контакте быть, — Натягивает поверх кубиков белую футболку. — Переоденешься?
Гэвин наклоняется, расшнуровывает кроссовки. Встает босыми ногами на мат. Холодно. А щекам жарко.
— Лень подниматься. И вдруг у меня таланта нет. Может, это будет наше единственное занятие, чо напрягаться из-за формы. Давай сегодня без?
— Как знаешь. Но движения ног не должны ничем ограничиваться, так что в джинсах не получится, — смеется Маркус, от него пахнет немного потом — совсем не противно, немного парфюмом, немного комнатой Элайджи. Гэвин стягивает штаны и остается в трусняке. А что?
— Какой удар тебе поставить сначала? Ногами или руками?
— Ногами. Ноги интереснее.
— Хорошо. Покажу два базовых кика. Еще покажу какие мышцы качать для хлесткого удара. Но начнем с разминки. Разминка обязательно.
Они бегают туда сюда, сидят на полу, наклоняются к вытянутым в разные стороны ногам, делают перекаты, вертят ступнями.
— Нельзя с холодными мышцами, — говорит Маркус широко разводя ноги и медленно опускаясь на шпагат.
— Понял, — отвечает Гэвин, повторяет за Маркусом и заваливается на спину.
Маркус ловко оказывается рядом, помогает подняться. Показывает, как выводить колено. Гэвин повторяет, но неправильно.
Маркус ставит ему колено в нужную позицию, чтобы не смотрело в сторону, и наклоняется поправить бедра — максимально вперед. Гэвин чувствует какое-то щекотание за грудиной, но оно тут же теряется в пульсации крови в висках, сердце начинает гнать нервозность по венам.
— Это мае-гэри, — говорит Маркус. — Удар идет вглубь цели, всем весом.
Гэвин чувствует горячую ладонь у себя на попе, и сильные пальцы разворачивают его бедро наружу. Сильнее. Сильнее. Он краснеет как помидор. Хорошо, что Маркус сосредоточен на его суставах, а не на лице.
— Мае-гэри, — повторяет Гэвин, сглотнув. Чуть погодя сам выводит колено высоко и бедро разворачивает правильно. И еще раз, и еще. А на коже все еще горят те места, которых касались пальцы Маркуса.
— Вот, теперь давай в стойку, смотри, ступни подкрути чуть чуть, левую ногу выстави. Отлично. Руки, руки согни, руки всегда готовы к удару. Левую к подбородку, правую выше виска. Хорошо… Теперь смотри… два самых простых удара. Хай-кик и лоу-кик.
Маркус медленно поднимает колено, замирает, левой ступней врастает в мат, как чертов Рэмбо, вкручивается, заносит правую и касается сгибом лодыжки бедра Гэвина. Аккуратно.
— Это по внешней стороне, — Маркус снова сгибает ногу в колене, тянет носок, разгибает, ступня скользит у Гэвина между ног и касается внутренней стороны бедра и паха. Медленно и нежно. По крайней мере так кажется Гэвину. Новое ощущение такое сильное, что Гэвин паникует.
— Повторить сможешь?
Гэвин кивает. Стоя на одной ноге, облизывает губы — во рту вдруг сразу сухо, язык мешается, цепляется за небо и за зубы. Гэвин делает движение, оно выходит совсем не так и не туда. Нога на мате скользит, а не проворачивается. Гэвин сплевывает. Повторяет все снова. С третьего раза тело понимает, как надо. Он с разворота лодыжкой скользит по бедру Маркуса. На секунду ему кажется, что он коснулся машины из титана — такое бедро твердое. В ушах слегка звенит.
— Для первого раза — хорошо, есть ошибки, но суть ты понял. Второй заход, — командует Маркус.
Гэвин выводит колено в позицию, выставляет бедро вперед, выпрямляет ногу. Пальцы касаются теплого и мягкого. Гэвин на секунду теряет контроль и падает.
— Ничего, — Маркус протягивает руку и рывком ставит его на ноги. — Равновесие — дело наживное. Теперь хай-кик. А потом будем чередовать. Все то же самое, только колено заводи чуть в бок, и строго параллельно земле. Выводи в позицию, я покажу. Вот так, — ладони у Маркуса такие огромные, что обворачивают коленку полностью, разворачивают ее вместе с бедром. — Теперь выпрямляй ногу так, чтобы положить ее мне на плечо? У самой шеи. Сможешь?
Гэвин пробует. Колено никак не хочет выпрямляться, и нога похожа на скрюченную палку.
— Понимаешь теперь, зачем растяжка нужна? Сейчас потяну.
Одна горячая ладонь остается на колене, другая скользит по внутренней стороне ноги вверх, Маркус надавливает, заставляет мышцы больно натянуться и разложиться. Гэвин закусывает губу. Он почти рад, что больно. Боль глушит другие ощущения, не менее сильные. Черт! Когда до него дотрагивались последний раз? Чтоб вот так, бережно и мягко. Чтобы до мурашек? Мама? Он не помнит. А до него хоть раз дотрагивались? Так? Гэвин чувствует, что еще минута, и ему будет очень стыдно перед Маркусом.
— Растяжка вдвоем эффективна, — Маркус ничего не замечает. Просто отлично! Гэвин резко падает на спину, вскакивает.
— Что с тобой? Я сделал слишком больно? Гэвин!
Если бы больно! Гэвин делает злое лицо, чтобы не показать растерянность, толкает Маркуса, который опять наклоняется, его лицо так близко… так близко. Гэвин вскакивает и через три ступеньки бежит к себе. Оборот ключа. Распахивает дверь в душ.
Что с ним? У него стоит, как если бы он посмотрел крутое азиатское порно. Он дрочит судорожно и безжалостно, кончает резко, всхлипывает, запрокидывает голову и больно стукается затылком о кафель. «Бля», — говорит задохнувшись, смотрит невидящими глазами на бутылку шампуня, на мочалку, на краны и только после этого соображает, что надо бы включить душ. Ноги дрожат и не хватает воздуха. Бля.
Маркус стучит в дверь через час. Тихо и интеллигентно. Гэвин открывает, готовый спустить всех собак. Маркус сжимает бутылку сидра — нечто совершенно небывалое и непозволительное, когда тебе еще даже не пятнадцать — и чуть-чуть дергает кадыком — нервничает:
— Мир?
И Гэвин кивает. Как можно сердиться на Маркуса?
Когда от сидра остается несколько последних теплых и не таких уже вкусных глотков, Гэвин спрашивает:
— Почему отец тебя нанял? Ты не похож на учителя или на сиделку.
— Но я учитель. Показать университетский диплом?
Гэвин пасует. Лезть в бутылку ему не хочется, да и незачем. Он шестым чувством знает — отец недоговаривает. И Маркус тоже. Отец тоже не забыл чуваков в удобных костюмах с каменными лицами. А тут еще эта новая работа. Наверняка с секретами, не просто так же ему звание дали и из дома его забирает бронированный Cadillac Escalade.
Маркус не простой учитель. Это и козе понятно. Просто не хотят, чтобы Гэвин об этом задумывался, заводил разговор с Лайджей. Знают, что у Гэвина от брата нет секретов, а Лайджу нельзя волноваться.
— Если учитель — учи. Только я не Лайджа. Арифметику я уже прошел.
— Хорошо, — говорит Маркус, его тяжелая ладонь ложится на макушку, легкое движение приятно ворошит волосы. Гэвин на секунду закрывает глаза и чувствует себя шестилеткой.
***
С этого вечера они тренируются почти каждый вечер. Синхронизируются, как говорит Маркус. А потом поднимаются наверх, смотрят на мост и огни, и темноту, и говорят не включая свет. О чем только они ни говорят. Обо всем, о чем Гэвин не мог, не хотел или не решался поговорить с отцом.
Иногда, очень редко и только в хорошую погоду, они выбираются по пожарной лестнице на крышу и вытаскивают с собой Лайджи. Смотрят на звезды. Маркус знает все и о них. Лазерной указкой находит Марс, Юпитер, или Венеру. Лайджа смотрит во все глаза. Планеты его манят. Он прочитал в своих ученых книжках, что очень скоро будет разработана такая технология, что можно будет усиливать людей, приращивать стальные руки-ноги и искусственные легкие, чтобы дышать разряженным воздухом. Он мечтает лететь строить колонию на Марсе. «Куда тебе, — говорит Гэвин, — ты сначала километр без одышки пробеги». Но Элайджа на следующий день заказывает в интернет-магазине толстые специализированные книги, а не гантели. Его глаза горят. Гэвин любуется. Это не слюнявый Лайджа из детства, но это его Лайджа. Настоящий.
А Маркус говорит Лайдже, что Гэвин прав, что без здорового тела нет здорового духа и два раза в неделю занимается с братом в оборудованном гараже. Гэвин ходит смотреть.
Иногда Гэвину кажется, что у Маркуса и Лайджа не занятия, а мучения. После них Лайджа бледный, лоб лоснится, ресницы мокрые, но не жалуется, хотя Гэвин видит, что он на пределе. Как после процедур в Институте. Маркус заставляет его делать жим на гакк-машине. Лайджа сжимает зубы и шипит. Уже после третьего подхода его ноги дрожат, он хватает воздух ртом. После четвертого, когда и руки и ноги начинают ходить ходуном, Маркус останавливает его. Только тогда:
— Терпи, надо через боль. Иначе не получится.
Гэвин как-будто терпит сам, сжимает кулаки и впивается ногтями в кожу. Ему тоже тяжело и хочется хватать воздух ртом, но он не уходит и не жалеет брата. Жалеть — не выход. В Институте мучили мозг. Маркус мучает тело. Пусть. Если Маркус говорит, что так надо — значит надо. Он смотрит, чувствует, переживает и понимает, что ему нравится быть рядом с ними. Он чувствует, как что-то сильное соединяет их троих в одно большое «мы». И это важно. Он не сильно задумывается почему. Важно, и все тут. Просто, когда они все вместе, его накрывает каждый раз эмоциями, новыми и сильными. Он в них не разбирается, но хочет испытывать их снова и снова, разделить равноправно на троих радость, которой пропитана атмосфера спортзала.