«Наверное я люблю их, — неожиданно думает Гэвин, — И Маркуса, и Лайджа». От этой мысли все как-то встает на свои места. Но это вовсе не любовь. Гэвин еще слишком маленький, чтобы отличить гормональные выбросы от настоящего чувства. И кто может поручиться, что когда-нибудь он это поймет.
После снарядов — массаж. Маркус льет на руки пихтового масла, начинает мять еще дрожащие ноги Лайджи, икры, потом бедра, разогревает. По всему спортзалу разливается аромат хвои.
Сначала Маркус не прилагает усилий, массирует осторожно, словно исследует, потом нажимая резче, сильнее, обхватывает рахитичную ногу Лайджи в кольцо своих сильных пальцев, растирает, заставляет кровь бежать быстрее. Лайджа громко сопит, Гэвин смотрит, и его кровь тоже разгоняется. Они сидят рядом, и Гэвин держит Лайджи за руку, как на процедурах в Институте, чтобы знал, что не один.
Маркус иногда делает вид, что путает кто есть кто — спортивная форма одинаковая, лица одинаковые, голоса одинаковые — и начинает массировать Гэвина. Гэвин считает до трех, прежде чем возмутиться. Три секунды запретного удовольствия — это все что он может себе позволить.
А потом наступает месяц май и отец решает увезти Гэвина в летний лагерь при Сенате: «…чтобы было как у всех, а то на меня уже начинают показывать пальцем».
Возражений не принимается:
— Сынок, у нас не любят одиноких. На меня уже и так косо смотрят, потому что я не женюсь второй раз, как от меня все ждут. Не надо давать лишний повод. В этом году все будут с детьми. Ты должен показать себя с хорошей стороны, договорились? Примерный сын, подающий надежды спортсмен. Мы утрем нос этим демократам. Надо было тебя взять еще прошлым летом. Но, с другой стороны, тогда не было Маркуса. Теперь он присмотрит и за домом, и за Элайджи.
Всегда собранный, безупречно одетый, отец — человек «с убеждениями». Его называют «силовиком правосудия». Гэвину эти слова очень нравятся, но сейчас он на себе чувствует его силу — невозможно сопротивляться, невозможно сказать «нет». Приходится, скрепя сердце, уезжать.
— Я буду сэмэсить. Держись, Быстрый Мозг!
— Покажи им кузькину мать, Белый Ястреб!
Но в горле у обоих скребут кошки — они впервые разлучаются так надолго. Ни тот, ни другой не знает, какой будет встреча в августе. Гэвину вспоминается фраза из детства: «Люди такие ненадежные».
Комментарий к Маркус
*«Дорогу утятам!» Роберт Макклоски
========== Элайджа ==========
После отъезда Гэвина и старшего Рида погода устанавливается. Но Элайджа не выходит ни из комнаты, ни из дома. Маркус приносит еду наверх, вечером заходит спросить, как дела. На следующий день просто заходит. Элайджа едва поворачивает голову, сидит, склонившись над айфоном.
— Ты спал?
— Что?
Лицо у мальчишки помятое, если он и спал, то в одежде. Маркус качает головой, ставит завтрак, забирает пустые тарелки. Хорошо, что ел:
— Ничего. Я зайду позже.
Элайджа его уже не слышит и не останавливает. Он полностью поглощен экраном, на котором, должно быть, появилось сообщение от Гэвина. Весь его мир сузился до телефонного сленга и иконок. Маркус бесшумно прикрывает дверь. Расставание — это всегда трудно, тем более для Элайджа. Ему можно волноваться, но он еще не умеет с этим справляться.
Маркус понимает, что SMS связывают Элайджа с братом, и за эту связь мальчишка держится обеими руками — изо всех сил старается сохранить привычное. Маркус вздыхает: он-то очень хорошо знает, что в этой жизни никогда ничего не остается неизменным, кроме привычек.
Проходит два дня. Элайджа вежлив, отвечает на вопросы, улыбается, но Маркус видит, что из глубины его глаз проступает тоска и обида. Мальчишка не справляется. Маркус решает больше не быть деликатным — заходит без стука, садится рядом:
— Пишет?
— Да. Сегодня по одному сообщению через каждые два часа.
— А вчера?
— Через каждый час.
— Так и будешь сидеть с телефоном все лето? Дай Гэйву спокойно провести каникулы.
Маркус мешкает, не зная, что делать с руками дальше. Хочет отобрать телефон, но в последний момент осторожно приобнимает мальчишку за плечи. Это первая фамильярность, которую он себе позволяет:
— Не держи брата на коротком поводке. Отпусти. Нельзя жить, прилепившись друг к другу все время. Подумай лучше, чем удивишь его, когда он вернется. Пошли в зал, покажу тебе один прием — Гэвин его не знает, — голос Маркуса звучит терпеливо, можно даже сказать, что ласково.
— У меня все равно не получится. Координация же ни к черту. Да и настроения нет. Ничего не хочу делать. Ничего. Хочу, чтобы он был здесь, — Элайджа обводит взглядом комнату, которая, пока в нее приходил Гэвин, казалась уютной. Теперь же стены и вещи потускнели, словно покрылись слоем пыли. Когда Гэвина нет рядом — все плохо.
— Когда Гэвина нет рядом, у тебя есть ты сам, — словно прочитав его мысли, говорит Маркус, — Если что-то делаешь — делай это для самого себя.
— Для себя не интересно, Маркус.
— Это зависит.
— От чего?
— От точки зрения. Вот возьми скалолазов. Одинокий и экстремальный вид спорта. Ты лезешь вверх не ради горы, не ради рекорда, а ради того, чтобы понять, на что способен. Чтобы посмотреть на мир у твоих ног. Вершина стоит одиночества.
— Куда может залезть такой калека, как я? Ты же знаешь, что написано в страховке: «неизлечимые последствия кровоизлияния ограниченного характера».
— Мало ли что там написано. Я тебя никогда не считал калекой, и Гэвин не считает. И, по-моему, правы мы, — Маркус замолкает, делает паузу, потом спрашивает, — Хочешь поиметь их всех?
Элайджа неуверенно кивает.
— Тогда идем заниматься.
***
Два летних месяца проходят в упорной работе. Маркус решает, что Элайдже нужны новые привычки, потому что Гэвин забрал с собой старые. Привычки — это опора, это цемент, который связывает один день с другим, это страховка, которая поддержит, когда все идет не так. Он знает это по себе. Его армейские привычки его никогда не подведут и, если что-то пойдет не так, на них всегда можно будет положиться.
Маркус заставляет Элайджа опираться на привычки, как на ступени, и двигаться вперед. Подъем в шесть, спортзал в восемь, прогулка в полдень, занятия до шести, фильм перед сном, массаж и ванна на ночь. Распорядок и еще раз распорядок.
К августу Маркус и Элайджа притираются друг к другу настолько, что лишний раз им не надо открывать рот — и без слов все понятно. Достаточно жеста, взгляда, улыбки. За три дня до праздника Труда Гэвин звонит — они с отцом возвращаются. Элайджа не спит ночь, за час до названного времени уже дежурит у входа.
Гэвин влетает в дом первым. Маркус и Лайджи стоят там, где обычно стоял он, встречая маму. От неожиданности Гэвин тормозит на долю секунды: так вот как это — возвращаться после долгого отсутствия, понимает, как, оказывается, сильно скучал. Пальцы разжимаются сами собой, сумка падает на пол. Он бросается с гиканьем вперед, пожимать сильную руку Маркуса, купаться в теплых объятиях Лайджа.
Да, все так как он себе представлял, как планировал, как ожидал. Или нет? Что-то его тревожит. Что-то изменилось. И дело не в коврах и расстановке мебели — они-то как раз на месте. Дело в запахах, которые стали резче и насыщеннее, в прикосновениях, которые больше не обжигают, в интонациях, которые вдруг перестали быть понятными, в освещении, которое стало другим, потому что Гэвин вытянулся за лето, стал высоким, как отец, а дом, наоборот, сжался на манер шагреневой кожи.
Гэвин смотрит на Лайджа внимательнее — тот тоже вытянулся, подкачался, хотя до спортивной фигуры ему далеко. Братец выглядит старше, намного старше. По одному виду уже можно сказать, что он больше не ходячий набор всевозможных неприятностей. И он улыбается. Вот оно! Раньше Лайджа никогда не улыбался. Он не умел этого делать, ни в Институте, ни позже. И есть еще одно. В его взгляде появилась такая же спокойная уверенность, какую Гэвин давно заметил у Маркуса.
Гэвин переводит взгляд на Маркуса. Этот нисколько не изменился, но стал каким-то чужим. Кажется, новые впечатления, друзья, соревнования, поездки, лекции, вечерние посиделки — короче, все то, что случилось за эти два месяца, вытеснило Маркуса из Гэвина.
Но не только Гэвин смотрит внимательно и отмечает про себя изменения. Двое других тоже это чувствуют — они уже не большое «МЫ». Словно цепь, которой они были раньше соединены, разъединилась, дала одному звену выпасть, а потом соединилась снова. В пятнадцать лет два месяца порознь — это целая жизнь до и после. До юности и после детства. И Элайджа, и Гэвин стали другими. И Маркус стал для обоих другим.
Гэвин продолжает смеяться, хлопать Маркуса по плечу, ворчать, что Лайджа страх потерял и его перерос, Маркус продолжает расспрашивать, как прошло его лето, Элайджа с нетерпением косится на дверь в ожидании отца, который еще на улице разговаривает по телефону. Они ведут себя так, словно ничего не изменилось. Но это только видимость. Каждый чувствует, что баланс их дружбы нарушен, и каждый лихорадочно пытается найти свое новое место.
«Всего два месяца, — думает Маркус, поднимая сумку Гэвина с пола, — но как же мы ушли далеко друг от друга».
«Срослись», — думает Гэвин, глядя на то, как Маркус и Лайджа стоят рядом, как смотрят, как улыбаются.
«Совсем другой», — удивленно констатирует Элайджа.
Отец входит шумно, по-хозяйски, перетягивает на себя внимание, довольно оглядывает Лайджа, так же как Гэвин пожимает руку Маркуса. Несколько незначительных фраз, и он уже собирается подняться к себе…
— Господин Рид, — Маркус останавливает его торопливо, как человек, который долго ждал, чтобы рассказать о чем-то необыкновенно важном и больше не может терпеть ни минуты. И отец, и Гэвин тут же проникаются этой торжественной торопливостью, — Элайдж вам хочет кое-что сказать.
— Ну, если это не может подождать до обеда…
— Папа, я собираюсь подать документы на участие в «Intel Science Talent Search», раздел бионанонтехнологии.
Короткая фраза, подготовленная заранее, вторенная и перевторенная на манер скороговорок, но пока Элайджа ее говорит, его лицо неуловимо меняется и начинает светиться изнутри наивной радостью. Это невозможно не заметить и не порадоваться за компанию, но Гэвин еще и настораживается. Программа Интел? Это очень серьезно. Сумеет ли Лайджа? Гэвин уже собирается открыть рот, но его опережает отец.
— Почему не генетика? — спрашивает старший Рид деловито, словно участие в программе и не новость вовсе, а технический момент. — Сейчас на нее самое большое финансирование.
Выражение лица Лайджа становится на секунду растерянным, но он моментально справляется с собой и говорит уже на языке, понятном старшему Риду.
— Слишком долго ждать подтверждения результатов, пап, я хочу, чтобы было быстро.
У Рида брови ползут вверх:
— А вот теперь ты меня действительно удивил, сынок. Приятно удивил. Можешь рассчитывать на мое полное содействие.
Лайджа и Маркус довольно переглядываются, дай им волю, ударили бы в ладоши — как дети малые. Одна команда, с какой стороны не посмотри. Гэвин почему-то именно в эту минуту жалеет, что уехал, вспоминает про массажи и про большие руки Маркуса. Все два месяца, что его не было дома, они каждый день касались спины, шеи, плеч, ног Элайджа, его бедер… На сердце становится как-то обделенно.
Пока Гэвин занят самоанализом, старший Рид отзывает Маркуса в сторону, поближе к панорамному окну, и озабоченно понижает голос. От лестницы, где остаются стоять Лайджа и Гэвин, ничего не слышно. Гэвин делает брату знак подниматься наверх, а сам совершает несколько незаметных, разработанных годами движений. Прикрыть дверь туалетной комнаты, потянуться за графином в центре стола. И вот он в зоне — слышит все, что говорит отец:
— Маркус, это великолепная новость. Это больше, чем я мог ожидать от вашей системы обучения. Но меня беспокоит энтузиазм. Он слишком далеко улетел в своих мечтаниях. А если у него не получится? В жюри сидят очень серьезные люди, и… неудача может больно ударить, как по Элайдже, так и по… всей нашей семье. Я думаю, что есть вещи, которые моему сыну недоступны. Ну вы понимаете, Маркус, в силу его… эм… особенностей. Не слишком ли большой риск записывать его в программу Интел?
— Вам не стоит беспокоиться, мистер Рид. Я уверен, что у него все получится. Я ведь ни разу вас не подводил. Элайдже надо учиться справляться с эмоциональными перегрузками. Это хороший тренинг.
Отец бросает на Маркуса странный взгляд, словно с эмоциональными перегрузками придется справляться ему, а не Элайджу, но отвечает практически без паузы:
— Тогда все под вашу ответственность.
В этот момент на его лице появляется то самое выражение, когда он подсчитывает дивиденды. Одно упоминание об участии его ребенка в национальном конкурсе может принести ему голоса и симпатии целого штата. Советник Рид больше не сомневается.
***
К вечеру чемоданы разобраны, стол накрыт, окончательное воссоединение семьи проходит в теплой обстановке. К воскресенью отец наконец замечает то, что бросилось в глаза Гэвину с самой первой минуты — Элайджа улыбается. А между ним и Маркусом не просто отношения сиделка-пациент, учитель-ученик, между ними есть нечто большее. И это большее приближает Элайджу к Маркусу и отодвигает от всего остального. Глава семьи делает из увиденного выводы, но по нему трудно сказать какие. За завтраком он выглядит счастливым и беззаботным:
— Вы подружились! — говорит он, обращаясь к Маркусу, — Это не просто отношения учитель и его подопечный! Я думал, что мозг восстановить — это еще возможно, но вот эмпатию и эмоции… Теперь я могу быть спокоен: ничто человеческое не обойдет Элайджа стороной! Однозначно… Теперь уже окончательно и однозначно!
Маркус не знает, что ждать от главы семейства после этих слов, и это делает его положение сложным. Он осторожно отвечает:
— Я вас не понимаю, мистер Рид. Что в этом удивительного? Элайджа такой же мальчишка, как и все.
— Совершенно верно, Маркус, совершенно верно! Теперь да! И в этом ваша немалая заслуга! Вы сделали моего сына совершенно обыкновенным, вы открыли ему двери в общество. Можете быть уверены, я всегда буду вам за это благодарен.
За столом возникает легкое напряжение. Слышать от старшего Рида похвалу и видеть его в таком приподнятом настроении — редкость. Советник не тот человек, который выставляет свои эмоции на показ, как какой-то простолюдин. Есть в том, как отец произносит свой небольшой спич, что-то фальшивое.
У Гэвина бекон встает поперек горла и появляется тревожная тяжесть в желудке. У Элайджа лицо становится спокойным и отстраненным, с него пропадает улыбка. Он слишком хорошо научился понимать интонации. Советник Рид награждает Маркуса быстрым холодным взглядом, в котором на одно мгновение чувствуется дистанция. Потом он снова широко и сердечно улыбается, переходя к рассказу о пользе совместного отдыха с коллегами. Но теперь в его словах чувствуется нарочитая небрежность. На вопросы Маркуса он отвечает рассеяно, давая понять, что устал и потерял интерес.
Маркус делает вид, что у него на телефоне срочный вызов, извиняется и выходит из-за стола. Спиной Маркус чувствует на себе тяжелый взгляд, которым провожает его Рид до самой двери. И взгляд этот так расходится с только что сказанным. Маркус понимает, что это его последняя трапеза за одним столом с мистером Ридом. И знает почему. Советник — человек, считающий сыновей своей собственностью и охраняющий свое законное право на нее. Маркус понимает, что стал опасно близок с мальчишками. Стал неявной угрозой авторитету отца, и тот обязательно что-нибудь предпримет по этому поводу.
Элайджа не смотрит вслед уходящему Маркусу. Он пристально смотрит на отца и думает, что внутри у того идет подспудная работа по защите собственных интересов; думает, что отец слишком долго занимается служением закону и, кажется, пришел к выводу, что закон — это он сам; думает, что стоя там, у самого порога власти и постоянно борясь с теми, кто хочет его заменить, отец так наловчился играть в «Царя Горы», что выработал что-то похожее на защитный механизм из вероломства и жесткосердечности.