– Вы упали с лестницы? Врезались в стену? С вашим везением могло случиться что угодно.
– Профессор, – осторожно начинаю я, отводя его руку и позволяя себе на краткое мгновение сжать его пальцы, – мне кажется, вы сегодня устали, и…
– Не смей играть со мной в эти игры, мальчишка! – он вспыхивает легко, как спичка, и без причины, раздражённо прищуривает глаза. Вскидывается – хищник перед броском. – Хватит валять дурака! Что с твоим лицом?
– Да не понимаю я, о чём вы говорите! – я не хочу кричать, но почти ору это; нижняя губа отдаётся болью, начинает печь, горячее и тёплое ползёт по подбородку. Я автоматически прижимаю ладонь ко рту.
Когда я убираю её, на тыльной стороне остаётся отчётливый кровавый поцелуй.
– Что, чёрт возьми… – мне кажется, я готов осесть оземь, но Снейп не позволяет мне даже этого; вздёргивает за плечи, тащит куда-то, чертыхаясь сквозь зубы, я – кукла, перебирающая ногами, но больше мешающая, чем помогающая – глупо пялюсь в его плечо, от чёрной ткани в глазах начинает рябить. Он подталкивает меня к раковине, становясь позади; высокий, выше на голову, и очень злой… хватает за подбородок, заставляя привстать на цыпочки, отрывисто приказывает:
– В зеркало!
Человеком в отражении не могу быть я. Я – Гарри Поттер, всего лишь Гарри Поттер, двадцатилетний студент ничем не примечательной внешности.
Там, по ту сторону стекла, замирает растрёпанный молодой человек; глаза у него тёмно-серые, почти чёрные.
Его скулы и подбородок – сплошь краска уродливо застывшей крови; из лопнувшей нижней губы ещё тянется тоненькая красная ниточка, засохшие чешуйки в уголках рта кажутся пурпурными.
Отражение подмигивает мне, и я отшатываюсь. Снейп придерживает меня за плечо, глядя в зеркало, и холодно, с явной угрозой в голосе, спрашивает:
– Теперь ты соизволишь объяснить мне это?
Я смотрю на то, как его напряжённые пальцы белеют на моём плече. На то, как встревоженный и разозлённый взгляд выжигает стекло. На то, как скалится – почему, почему он этого не видит?! – зеркальный двойник. Жмурюсь. Прислушиваюсь к себе. Что-то… рыжие волосы, синие глаза… сжатые кулаки… уходящая Гермиона… куда она идёт? почему я не иду с ней? торопливые шаги… нервное напряжение… дрожь пальцев… под ложечкой сосёт – случится что-то непоправимое… но что? ближе, ближе… отвращение… «ты теперь со Снейпом?»
Шею обжигает болью.
– Поттер! – меня встряхивают, как тряпичную куклу, и я едва не впечатываюсь в зеркало лбом. – Хватит играть в кисейную барышню, чёрт бы тебя побрал! Что случилось?
Неудобно. Я разворачиваюсь в стальной хватке, боясь посмотреть в зеркало снова, заглядываю в чёрные глаза Снейпа и испуганно, как ребёнок, потерявшийся в лесу, выдыхаю:
– Я не… я не помню.
Его лицо застывает восковой маской. Снейп молчит. Держит меня за подбородок – от прикосновения пальцев глупое тело выламывает сладкой болью, но я не смею сказать ему об этом, – хмурит брови. Едва заметно шевелит губами. И неожиданно осторожно, словно извиняясь за прежнюю грубость хватки, проводит ладонью по моим губам. Глухо выговаривает:
– Для начала нужно разобраться с этим.
Я не морщусь, когда он щедро льёт на мои губы перекись, обеззараживая рану, и стараюсь не дёргаться, когда он стирает кровь мокрым платком; я держу голову подчёркнуто ровно, крепко-крепко сжимаю пальцами бортик ванной… Снейп сосредоточен и внимателен, ему некогда отвлекаться на меня – наверное, потому он забывается, подаётся вперёд, устраиваясь между моих бёдер. Высокий, белокожий. Даже не худой – тощий в этой своей водолазке, льнущей к телу. Мне кажется, если я осмелюсь дотронуться до тонкой чёрной ткани, под подушечками пальцев отпечатываются бугристые рифы рёбер. Но я, конечно, не осмеливаюсь, только судорожно втягиваю воздух сквозь зубы, когда он наклеивает пластырь на мою нижнюю губу: она пульсирует глухой болью, пугающей, страшной, невесть откуда взявшейся болью.
И боль эта отдаётся жжением в шее.
– Профессор… – слово падает с губ тяжело и грузно; я будто потерял право на это обращение. Смотрю в сторону. Плитка под взглядом вот-вот расплавится. Снейп – в одной руке круглобокий флакон, в другой окровавленный платок – отстраняется и сухо бросает:
– Я слушаю.
В его тоне – откровенное предупреждение; он слишком сердит на меня (или на кого-то ещё), чтобы вновь положить ладонь мне на макушку, обнять меня или… или… я яростно мотаю головой и вспыхиваю под его насмешливым взглядом. А потом неловко, путаясь в словах, бормочу:
– Мне кажется… что-то произошло.
– Какая наблюдательность, Поттер! – усмешка приподнимает уголки его губ, и Снейп, чуть помедлив, осторожно ставит флакон на полочку над раковиной: аккуратный, собранный, держащий себя в руках. Контролирующий ситуацию намного лучше меня. Я до спазма в горле завидую этому его умению.
– Нет, вы не поняли, – я только сейчас рискую поднять на него глаза – всего на секунду, но этого хватает, чтобы снова смутиться и растерять остатки мужества. Поворачиваю голову. Прикасаюсь к шее – ранки давно нет, но я могу отыскать её с закрытыми глазами, слишком хорошо помню, как она разрасталась вот тут, под ухом… скольжу ниже, веду дорожку пальцами. И, добираясь до ключицы, застываю: здесь, под костью, на несколько дюймов ниже положенного, замер плотный бугорок.
– Что-то произошло, – с нажимом повторяю я.
Снейп совсем близко, его дыхание обжигает кожу; мне в голову приходит неуместная мысль, что кончик крючковатого носа вот-вот вонзится мне в плечо, и от этого хочется глупо хихикнуть. Я еле удерживаю себя от этого желания – только прикрываю глаза. И вздрагиваю: ледяной мазок пальцев оказывается неожиданным.
– Что ты чувствуешь? – ровно спрашивает Снейп, скупыми движениями повторяя контуры твари. – Больно, горячо? Жжёт?
Я прислушиваюсь к себе.
И отрицательно мотаю головой. Он выпрямляется, отворачивается от меня, начинает переставлять все эти свои флакончики, выуженные из домашней аптечки… Я смотрю на его худое бедро, обтянутое штанами, смотрю, смотрю, смотрю.
Понимание того, что значит отсутствие боли, приходит ко мне не сразу, но бьёт – наотмашь.
– О господи, сэр, это же… – я вскакиваю на ноги, едва не врезаясь в его плечо, потому что в тесной ванной слишком мало места, нервно сжимаю пальцами его локоть, кусаю губы. – Они… сэр!
Последнее выходит совсем истерично – но Снейп не разворачивается и не надавливает на мои плечи, вынуждая сесть. Я даже не дожидаюсь раздражённого окрика; он словно уходит в себя.
Только потом, спустя целую вечность, которую я не дышу, сверля напряжённым взглядом его лопатки, Снейп глухо произносит:
– Он продвигается слишком быстро.
Я не успеваю вставить слово – меня не слушают; он опирается на раковину, склоняет голову. Я вижу ряд узких выступов шейных позвонков, и мир перед глазами покачивается, как корабль на воде.
– Слишком быстро… – Снейп говорит не со мной, он не ищет мой взгляд в отражении, он прячет глаза под завесой чёрных волос. Неожиданная трусость, больно бьющая по диафрагме. – Но почему, почему? Что могло произо…
Он вдруг осекается. Выпрямляется, неловко сводя плечи. И отрывисто бросает:
– Поттер, как ты относишься к гипнозу?
И всё, что мне остаётся, – нервно рассмеяться, обхватив его за пояс, чтобы не упасть. Теперь Снейп находит в себе силы повернуться ко мне. Обхватывает моё лицо ладонями, будто собирается поцеловать, смотрит встревоженно и с необъяснимой, рвущей мне сердце горечью, гладит большими пальцами за ушами – я и не знал, что здесь моя кожа так чувствительна… А потом произносит:
– Неважно. Я просто хочу попросить тебя… довериться мне. Это тяжело, я знаю, но…
Я перебиваю его легко, обхватывая тонкие костлявые запястья пальцами и сжимая, чтобы он не смел убирать руки:
– Я доверяю вам.
Чёрные глаза расширяются. Он не ожидал. Я вижу, как он борется с изумлением, как сражается с собой за право нацепить маску равнодушия. Целую тысячу лет Снейп не отрывается от меня, лишь потом осторожно высвобождает пальцы и кивает:
– Хорошо.
И я шагаю за ним в гостиную, и падаю бесформенным кулем на диван, и закрываю глаза. Спасительный сон не приходит ко мне, есть только полуобморочная слабость, и сквозь её непомерную тяжесть я с трудом могу различить его тихие шаги. Снейп на кухне – я слышу, как скрипит, отодвигаясь, стул, как он тяжело, будто разом постарел на несколько лет, садится… Мне даже кажется, напряги я слух, и смогу уловить длинные гудки. Он кому-то звонит.
Вслушиваться в разговор у меня сил нет. Я обретаю способность приподнять голову, чтобы устроиться затылком на валике подлокотника, когда Снейп уже договаривает, и ловлю только обрывистое «Хорошо, буду ждать». В глаза словно насыпали песка. Я не знаю, чего во мне сейчас больше – желания вжаться лицом в его плечо, чтобы он гладил меня по спине, осторожно и неумело, будто ему никогда не приходилось прикасаться к кому-то, или острой необходимости побыть в одиночестве. Снейп решает за меня. Садится рядом, опускает широкую сухую ладонь на мой пылающий лоб. Непривычно мягко произносит:
– Сибилла скоро придёт. Не засыпай.
Я хочу сказать ему, что не смогу уснуть, но усталость наваливается на меня неподъёмной глыбой, и я проваливаюсь в странное подобие дремоты, переполненной отрывками кошмаров вперемешку с явью. И только его ладонь на лбу не позволяет мне забыться окончательно.
После правильной, почти уютной тишины трель дверного звонка кажется оглушительной; я рывком сажусь, ещё успевая заметить, как морщится Снейп. Он уходит открывать дверь, а я устраиваюсь поудобнее, нервничая, как девчонка на первом свидании, сцепляю пальцы…
Вошедшая в комнату женщина смотрит на меня сквозь огромные стёкла очков, делающие её похожей на стрекозу, и я совершенно бестактно выпаливаю:
– Профессор Трелони?!
– Здравствуй, мой мальчик, – похоронным тоном отвечает она, кутаясь в безразмерную цветастую шаль. И зачем-то прикасается пальцами к моему шраму – тому самому, полученному в аварии. Произносит глухо:
– Быть помеченным так рано…
Меня пугает её полубезумный взгляд, и я невольно вжимаюсь в спинку дивана, стремясь уйти от прикосновения. Но сумасшедшую старуху это не останавливает: она нависает надо мной, что-то ищет в моём лице… и безошибочно прижимается ладонью к плотному шарику, спрятанному под ворот рубашки. Меня передёргивает.
– О, мой бедный мальчик… – тихо и печально произносит Трелони. Снейп раздражённо цокает языком, перехватывает её руку, вознамерившуюся расстегнуть пуговицу на воротнике, одёргивает:
– Я позвал тебя не за этим. Мне нужно, чтобы Пот… Гарри, – и хотя он произносит моё имя с едва уловимой гримасой, необъяснимое тепло разливается в моей груди, – вспомнил, что произошло сегодня.
Трелони разом отбрасывает потусторонний тон. Выпрямляется, деловито поправляет очки, мягко произносит:
– Северус, пожалуйста, сделай мне чаю.
Он растерянно вскидывает бровь; Трелони по-птичьи склоняет голову набок и повторяет таким тоном, что по моей коже бегут мурашки:
– Чаю, Северус. Без сахара. Но ложечку положи.
Я в первый раз вижу, как он уходит, не оставив за собой последнего слова, и задаюсь вопросом: а так ли проста Трелони, как кажется на первый взгляд? Она улыбается мне по-матерински ласково, вся сотканная из замысловатых узоров и причудливых линий рун, и садится в кресло, непринуждённо поправляя шаль.
Тишина между нами становится гнетущей.
Северус раздражённо гремит чашками на кухне; я представляю, как он сердито сжимает тонкие губы, как отбрасывает упорно лезущие в лицо волосы… тепло щекочет живот.
– Странный выбор, Гарри, – говорит Трелони, и в лицо мне бросается краска. Старая кошёлка! Я неловко свожу колени, выпрямляю спину, бросаю на неё вызывающий взгляд… Сдуваюсь почти моментально – огромные глаза за стёклами очков смотрят с участием и пониманием. Трелони почти улыбается:
– Странный, но не отвратительный. И не безнадёжный.
Приходит Снейп, и я отвлекаюсь на него. Странный выбор… сутулый, с наскоро собранными в хвост волосами; две пряди уже выбились из импровизированной причёски и обрамляют худое угрюмое лицо. Он опускает на столик блюдце, на него ставит чашку. И замирает, явно не зная, куда ему податься. Трелони кивает:
– Сядь с Гарри, Северус. Ему потребуется опора.
Он садится рядом – худой и холодный, даже не смотрящий на меня, но его ладонь на долю секунды прикасается к моим волосам в успокаивающем жесте поддержки, и я прикрываю глаза. Странный выбор?
Самый правильный, профессор.
– Очень хорошо, – говорит Трелони и устраивает блюдце с чашкой на ладони, но не делает ни глотка – начинает помешивать чай простой, совсем не вычурной, очень по-снейповски аскетичной ложкой. По часовой стрелке. И смотрит на меня – я почему-то не могу отвести взгляд, хотя хочу; сил хватает лишь на неловкое дёрганье, и Снейп – горячее бедро, прижатое к моему – сжимает мою руку.
– Ты забыл что-то важное, Гарри, – её слова падают с грохотом валунов, и я готов втянуть голову в плечи, выставив перед собой руки в защитном жесте. – Я помогу тебе вспомнить, но для этого ты должен впустить меня.
Впустить куда? Что за представление? Она и впрямь выглядит безумной: покачивается из стороны в сторону, помешивает этот проклятый чай, и каждый взвизг, с которым ложка ударяется о фарфоровое дно чашки, отзывается в моих висках болью. Я смотрю, смотрю, смотрю в огромные глаза за толстым стеклом, смотрю, смотрю…
Я падаю, падаю, падаю…
Её голос повсюду; он окружает меня, давит на барабанные перепонки, упрашивает закрыть глаза. Я позволяю себе смежить веки лишь на секунду…
Но темнота, наступающая после этого, оказывается бесконечной. Ничего нет, только беспроглядная Чернь, куда ни глянь; ничего нет – только упрямый звон ложки и тихий голос, повторяющий:
– Впусти, впусти, впусти…
«Впусти» отражается о несуществующие чёрные стены и стократно множится, возвращаясь эхом; я прячу лицо в ладонях, мотаю головой, я вот-вот оглохну от визгливого скрежета; мне некуда бежать, вокруг меня – пустота, впереди и позади нескончаемая Ночь, и голос, голос, глухой хриплый голос приказывает мне:
– Впусти меня.
– Впускаю, впускаю, только прекратите!.. – мой крик оказывается почти беззвучным, я сворачиваюсь в позе эмбриона, ожидая, что вот-вот на меня обрушится новая волна звуков…
Но ласковая тишина шершавыми ладонями проходится по моим вискам, смывая боль, и Голос говорит мне:
– Умница. Ты сильный, храбрый мальчик. А теперь покажи мне.
Что-то во мне – что-то горячее, липкое, твёрдое – протестует; что-то в моей шее исходит глухим писком, царапается, скребётся, извивается огромной сороконожкой, не желая уступать; я запрещаю, запрещаю, запрещаю себе поддаваться! Я покажу, покажу, покажу… я разгребаю завалы своей памяти, как ящик со старыми игрушками, откидывая в сторону лишённые смысла фрагменты, и нужный обжигает мои ладони до мяса. Воняет палёным; я кричу, трясу руками, но к пальцам намертво приросли осколки, въедающиеся под кожу, и Голос тянет:
– Тише, тише… сейчас всё закончится.
Перед глазами – калейдоскоп картинок. Рыжие волосы. Злая усмешка. Вызывающий взгляд. Жестокие слова, от которых я пошатываюсь. Ещё один осколок перерезает линию жизни. «Думаю, эта новость понравится деканату». Ярость, ненависть и отчаяние, сливающиеся в коктейль. «Как думаешь, его сразу уволят?» Горький налёт на языке. Стекло, стекло, стекло, всюду стекло, куда ни повернись, я ползу на звук Голоса, слепо натыкаясь незащищёнными ладонями на осколки, я оставляю кровавые следы, я бегу на четвереньках – бегу прочь, прочь! Я не хочу, не хочу, я не!..
– …билла! – окрик режет уши. – Хватит!
– Всё хорошо, Северус, – Голос спокоен, но звенит от напряжения, и я иду на Его зов, упорно петляя между прожилками рушащейся стеклянной изгороди. – Он справится.
Кто справится? С чем? На зубах хрустит хрустальная крошка. Чьи-то сильные руки обнимают меня, я утыкаюсь носом в чью-то твёрдую грудь, протестующе мычу, рву горло всхлипами: отпусти, отпусти, я испачкаю тебя, изрежу!..