– Что произошло? – он говорит спокойно и тихо, не поднимаясь с корточек, но пальцы, стискивающие моё колено (о Господи), сжимают слишком сильно, точно ему приходится сдерживаться, чтобы не вскочить или не начать кричать. – Что вы видели?
Я облизываю пересохшие губы, ловя его странный, чёрный взгляд, и выдавливаю:
– Мопса. Он… за ним шёл человек. Я подумал, что это его хозяин, но… на нём была шляпа, и, увидев меня, он начал снимать её, а под шляпой…
– Что под шляпой? – нетерпеливо спрашивает Снейп. А я не могу, не могу ему ответить – меня трясёт, как ребёнка, впервые посмотревшего фильм ужасов втайне от родителей, противная тошнота липко гладит нёбо. Мотаю головой, зажимая рот, вскакиваю на ноги, озираюсь, почти бегу – направо, направо, завернуть в крохотный коридорчик… Врезаюсь коленями в ледяную плитку перед унитазом, и меня выворачивает желчью напополам с ужасом. Рвёт долго, так долго, что в теле поселяется противная слабость, а горло превращается в наждачную бумагу; кружится голова, мне кажется, ещё секунда, и я свалюсь в стыдный обморок – вот так, в доме декана, в его ванной, в…
Тёплая ладонь опускается на мой затылок, вторая ложится на спину, и кто-то, кто не может быть Северусом Снейпом, мягко говорит мне:
– Не уплывай. Давай.
Очередной спазм выедает кислотой горло, и я снова склоняюсь над унитазом, и осторожные пальцы перебирают мои волосы, разделяя слипшиеся прядки, и к моим губам прижимается холодное стекло стакана, и мне говорят:
– Пей.
Я пью, глотая вязкую слюну, пью, и нет ничего вкуснее этой воды. Мне помогают подняться, мне вытирают губы и подбородок мокрым полотенцем, меня куда-то ведут, и я – сгусток отвращения к себе и неловкости – пытаюсь извиниться, оправдаться, уйти…
– Успокойся, – так, верно, говорил бы любящий отец маленькому сыну, которому приснился кошмар. – Всё хорошо. Всё в порядке.
И я позволяю надёжным рукам всё: стянуть с меня одежду, надавить на плечи, вынудив опуститься на подушку, разжать мне челюсти, протолкнуть в рот таблетку… Должно быть, снотворного – мир вокруг теряет краски, и всё расплывается перед глазами, и кто-то голосом Северуса Снейпа говорит мне:
– Спи.
Я не засыпаю – я проваливаюсь. И, должно быть, секундная ласка – огрубевшими подушечками пальцев по шее – мне только чудится.
Пробуждение мучительно. Ноют виски, тупо пульсирует в затылке; сводит судорогами голода желудок, на языке ещё чувствуется противное послевкусие. Я сажусь в кровати рывком, вспоминая всё, что произошло, прижимаю к лицу ладони, отчаянно стону… Господи! Почему это произошло со мной? Почему именно я, Гарри Джеймс Поттер, так облажался? Неясно, плакать или смеяться.
Здесь темно. Так темно, что глаза привыкают к полумраку почти сразу же. Меня потрясает аскетичность обстановки: узкая кровать, на которой едва уместилось бы два человека, обшарпанный комод, примостившийся в углу, вылинявший старый ковёр. Ещё не вполне доверяя своему телу, я спускаю ноги на пол, неловко встаю… Без тёплого одеяла моментально становится холодно; только сейчас я понимаю, что Северус Снейп раздел меня до белья, и кровь бросается мне в лицо, и я неловко обнимаю себя за плечи. Мои вещи здесь же – аккуратно сложены стопкой. Он потрясающе педантичен. Одеваюсь торопливо, стараясь не думать о том, как буду смотреть ему в глаза после того, что натворил, и долго медлю перед дверью – мне стыдно и страшно, рука, готовая повернуть ручку, раз за разом соскальзывает, повинуясь сомнениям и опасениям. Чёрт побери, возьми себя в руки, Гарри! Не убьёт же он тебя, в конце концов! Может быть, выставит из своего дома и настоятельно порекомендует обратиться к специалистам – я согласен на что угодно.
Только бы он молчал. Только бы не дрогнули презрительно губы, только бы не исказилось гримасой брезгливости некрасивое, но притягательное лицо.
Какой же ты трус, Гарри.
Почти зло дёргаю дверь, и она подчиняется с лёгким скрипом; с тяжёлым сердцем я делаю шаг. И сразу нахожу взглядом его.
В небольшой гостиной так мало вещей, что складывается впечатление, будто тут никогда не жили. Будто он здесь не появляется. На поверхности старенького телевизора – густой слой пыли, но журнальный столик завален исписанными мелким убористым почерком Снейпа листами, а вдоль стен тянутся книжные полки, бесконечные полки, потрясающие воображение. Он дремлет на диване, подложив под голову локоть и прикрывшись цветастым пледом, его лицо – узкое лицо смертельно уставшего человека – не расслабляется даже во сне. Я могу провести пальцами по напряжённому лбу со складкой обеспокоенности, могу коснуться тяжёлых волос, могу, осмелев, дотронуться до неулыбчивых губ… Я склоняюсь над ним, опьянённый секундным порывом, я почти готов протянуть ладонь…
– Мистер Поттер, – хрипло произносит он, заставляя меня отпрянуть и густо залиться краской, – как вы себя чувствуете?
Снейп – ни следа сонливости во внимательном взгляде – приподнимается на локтях, а после садится, отбрасывая плед. Какой он худой без своего безразмерного пальто!.. Я закусываю щёку со внутренней стороны и гаркаю:
– Да, сэр. Я хотел… я вчера… в общем…
– Избавьте меня от своих потуг составить осмысленное предложение, Поттер, – вместе с живостью движений к нему возвращается прежняя язвительность. Снейп поднимается на ноги, разминает шею, проводит ладонью по волосам. – Раз уж вы соизволили очнуться, пойдёмте. Поможете мне приготовить ужин.
Мы не возвращаемся к этой теме, пока режем овощи и жарим бекон; не возвращаемся и тогда, когда садимся за стол и начинаем есть. Я исподтишка разглядываю его, непривычного и почти комичного в домашней обстановке, он же – отточенные движения, почти аристократическая неторопливость – подчёркнуто не смотрит на меня. Закончив есть, я вскакиваю на ноги, подхватывая тарелку, и торопливо бросаю:
– Я могу помыть посуду.
– Будьте добры, – великодушно кивает мне Снейп, вытирая губы салфеткой. – И постарайтесь не разгромить мою кухню. Да, Поттер… – в его глазах прячется что-то мутное и тёмное. – Я оставил в спальне лекарства. Не забудьте выпить их. Напрягите извилины – или что там у вас вместо них.
Я фыркаю, и он, будто смутившись, почти рассерженно скрещивает руки на груди:
– Я сказал что-то смешное?
– Нет, сэр, – я невольно расправляю плечи. – Просто… спасибо.
Несколько секунд Снейп медлит, рассматривая моё лицо, и я ловлю себя на том, что почти не дышу, ожидая его ответа. Но он не отвечает – он фурией уносится в кабинет, прихватив с собой кружку чая, а я остаюсь наедине с посудой и глупой улыбкой, вызванной этой весьма условной, такой снейповской заботой.
Остаток вечера я провожу в гостиной, бесцельно листая томик сонетов – один господь знает, как он оказался у Снейпа (мне отчего-то с трудом представляется Снейп, способный читать нечто подобное), но мне нравится. Позолоченные буквы на обложке до того протёрты, что фамилию автора не разобрать; да и может ли иметь значение эта фамилия? С головой ухожу, едва шевелю губами, повторяя про себя строки, полные горечи, разочарования и опустошения, и что-то во мне ёкает в такт словам неизвестного поэта. Рон, наверное, сказал бы, что я романтик. Или попросту идиот. Рон… Гермиона. Друзья, которым я не доверил то, о чём рассказал Снейпу. Друзья, которых я, должно быть, потерял. Мне становится горько.
– Развлекаетесь, Поттер? – Снейп прислоняется к дверному косяку, закрывая за собой дверь, ведущую в святая святых – кабинет. Усмехается одними глазами, выразительно косясь на книгу, лежащую на моих коленях, и декламирует очень тихо и с таким страданием, что я едва удерживаюсь от горестного восклицания:
– И снова славлю горькими словами
Мою любовь, обманутую Вами,
И Вашу изменившую любовь.
Я смотрю на него во все глаза, узнавая и не узнавая одновременно, а Северус Снейп – блестящий анатом, отменный химик, беспощадный преподаватель – смотрит на томик, который я невольно прижимаю к себе, со смесью нежности и скорби.
– Кто… – в горле першит. Страшно спугнуть момент. – Кто это написал?
Снейп приходит в себя. Встряхивает головой, отчего на его плечи падают тяжёлые пряди, поджимает губы. И едко бросает мне:
– Не стоило ожидать, Поттер, что вы будете знакомы с этим поэтом.
Он приближается ко мне, высокий и хмурый, а у меня, хотя я сижу, совершенно иррационально слабеют коленки. Снейп забирает у меня книгу, мимолётно касаясь пальцами моих, гладит стёршиеся буквы. И мягко, будто не мне, а для самого себя, произносит:
– Его судьба не была простой. Он любил, но разочаровывался; любил, но терял; любил, но расставался. Ему всегда приходилось выбирать между чувством и долгом поэта… – я заворожённо слежу за тонкими пальцами, скользящими по форзацу, и у меня нет сил отвести взгляд. Снейп прикрывает глаза; веки у него испещрены синеватыми прожилками сосудов. Его голос превращается в шелест листьев, когда он говорит мне:
– Его звали Луиш де Камоэнс. Возможно, даже Шекспир в чём-то уступал ему, Поттер. Возможно, даже Шекспир.
Я не говорю ни слова, я превращаюсь в соляную статую, замершую на скрипящем диванчике, и Северус Снейп садится рядом со мной, так близко, что мы почти соприкасаемся бёдрами. И медленно говорит:
– На его долю выпало множество испытаний. Нелёгких, зачастую чудовищно несправедливых и бесчеловечных. Вы должны понимать, он жил в то время, когда любая житейская неурядица приравнивалась к божественному вмешательству. А любой скелет в шкафу был весомой причиной для божьей немилости. Вы знакомы с Лоркой, мистер Поттер?
Я растерянно моргаю, неуверенно киваю – если можно назвать знакомством пару выученных сонетов… Снейп удовлетворённо кивает. Опускает подбородок. Задумчиво трёт переносицу.
– Он не признавал рамок и границ своего времени. Он умел говорить о любви так, как не говорили другие, и за это ему прощали многое: вольнодумство, уход от канона, отречение от традиционных общественных ценностей, политические взгляды… Однако простили не всё, – складки у его рта становятся ещё глубже и жёстче. – Многие считали тогда и считают ныне, что трагическая кончина Лорки – закономерный итог его безнравственности, его, если будет угодно, аморальности… Свидетельство того, что высшие силы недовольны им.
– И вы… – я начинаю понимать, к чему он клонит. – Вы считаете, что то, что происходит со мной, связано с этим?
– Возможно, – он смотрит на меня жутким немигающим взглядом и резко отворачивается; под нервным натиском пальцев жалобно хрустит переплёт томика Камоэнса. – Есть теория… Теория Жребия. Или Избранных – как вам нравится.
Я вспоминаю обречённый взгляд Люпина; вспоминаю осколки чашки на полу в кабинете Трелони. Мне становится дурно. Я не смею прерывать его, говорящего медленно и натужно, словно он с трудом подбирает слова, но перестаю соображать – в голове каша.
– Значит… – приговор не идёт с языка. – Значит, за грехи всех наказаны лишь некоторые?
– Полагаю, в конечном итоге наказаны будут все, – спокойно отзывается он, словно речь идёт не о богах, в которых давно никто не верит, и не о возмездии. Я закрываю глаза, утихомириваю сбившееся дыхание, заставляю сердце колотиться размереннее. – Кто-то раньше, кто-то позже… Вы можете не верить мне, Поттер, – глаза – два чёрных провала. – Вы вольны рассмеяться мне в лицо и назвать старым маразматиком. Я не в силах запретить вам ставить под сомнение существование недоказуемых сил. Но то, что происходит с вами… Вы знаете. Вы знаете.
Мои резиновые кукольные губы выталкивают только хриплый отзвук:
– Знаю.
– Вы молоды, – почти мягко говорит Снейп, сжимая моё колено, и я вспыхиваю от этого прикосновения, и у меня кругом идёт голова, и мне хочется кричать. – Вы так молоды для этого. Но вас выбрали.
– Что же мне делать? – я поднимаю голову, я смотрю на него с надеждой умирающего, цепляющегося за халат уходящего врача, я ловлю его взгляд, движение его губ, нервный жест пальцев. – Что же мне с этим делать? Я не хочу умирать, я… я не хочу!
– Поттер! – его окрик отменяет зарождающуюся истерику, но я не могу совладать с дрожью и только обнимаю себя за плечи. Снейп вздыхает. Прикрывает глаза. – Что вам остаётся, Поттер? Только бороться. Вы, в конце концов, Избранный.
И усмешка у него такая ехидная, вызывающая такая, что я возмущённо подскакиваю на ноги, и начинаю протестовать, и несу всякую чушь. И только через пять минут до меня доходит, что так он перевёл мои мысли в другое русло и дал мне остыть. Он сидит на диване, такой же строгий, как в университете, но неуловимо домашний, будто мягкие штаны и просторная футболка способны так изменить человека. А потом встаёт и произносит:
– Пойдёмте за мной.
Я иду, как зачарованный, гадая, чего он хочет. Снейп долго роется в шкафчике на кухне, пока не извлекает звякнувшую бутылку и не расправляется с пробкой. Запах игристого вина бьёт в нос, и Снейп небрежно пожимает плечами, разливая напиток по бокалам:
– Обычно я не предлагаю студентам выпить, но в данном случае могу сделать исключение. За вашу победу, Поттер, – он поднимает бокал, делая глоток, и на его губах появляется едва заметная тень улыбки. И она преображает его усталое лицо, обрамлённое неопрятными прядями, и что-то новое, таинственное и волнующее, появляется в каждой складке и каждой морщинке, и я пялюсь на него почти неприлично долго, и ничто во мне не протестует против этого интереса. Словно нет ничего удивительного в том, что я, сидя на кухне своего декана, неприкрыто разглядываю его.
Он отвечает мне долгим взглядом, и я смущаюсь невесть из-за чего.
Я еле уговариваю Снейпа на то, чтобы на диване в гостиной спал я; пусть это будет неудобно, пусть я проснусь с ноющей спиной и болящими плечами, хозяин дома не должен скрючиваться здесь из-за навязанного ему гостя. Снейп выше меня; должно быть, на добрых полголовы – если даже я помещаюсь на диванчике с трудом, что можно говорить о нём? Отчего-то представляю, как он поджимает колени к груди, горбясь, и эта картина оказывается неожиданно… трогательной?
Нет. Нет. Нет. Снейп – и что-то трогательное? Быть не может. Мотаю головой, прогоняя глупые мысли вместе с лёгким дурманом после выпитого. Снейп – сосредоточенный взгляд, бьющаяся на виске жилка, прижатый к губам бокал – прячет в кулак зевок, и я вдруг понимаю, что мы засиделись.
– Пора спать, – выдавливаю робко невесть почему. – Завтра на занятия…
– Какое похвальное рвение, Поттер, – он скалится почти беззлобно, домашний и уютный в этой своей мягкой одежде, а потом решительно поднимается на ноги. – Но вы правы. Пора. И, пожалуй… – окидывает меня, одетого в джинсы и футболку, столь долгим взглядом, что от этого начинают гореть щёки, – вам следует завтра съездить к себе и забрать вещи. Не собираетесь же вы расхаживать в одном и том же сутками? Пойдёмте. Я дам вам пока что-нибудь из своего.
И мы идём в спальню, и Снейп извлекает из шкафа старую, но чистую майку и шорты. И даёт мне. Это так странно – принимать одежду от собственного преподавателя, знать, что он носил её, что она пахнет им…
Я не должен чувствовать того, что чувствую, когда думаю об этом. Поэтому, стоит Снейпу вручить мне стопку одежды, я тороплюсь сбежать в душ. И даже ледяные капли, бьющие в затылок, не сразу успокаивают меня. Стою, невидящим взглядом уставившись в стену, обнимаю себя за плечи, чувствуя, как противная дрожь холода пробирает тело, и мне одновременно гадко – как я могу, как может моё глупое, подвластное гормонам и чёрт знает чему ещё тело? – и волнительно – что если?..
Пустое. Не сходи с ума, Гарри! Мотаю головой. Мокрые пряди липнут ко лбу.
– Мистер Поттер, вы слишком громко думаете, – негромко произносит Снейп из-за двери. – Проваливайте, не вам одному хочется принять душ.
Я выскакиваю из кабинки, как ошпаренный, оглядываюсь, понимая, что не попросил полотенце… Его – тёмно-коричневое, даже на вид жёсткое, как сам Снейп, подходящее и тёмной ванной, и этому мужчине – висит на батарее. Я медлю целую маленькую вечность, полную неуверенности и смущения, перед тем, как всё-таки взять его и прижать к коже.