По ту сторону двери наступает тишина. Очень спокойно (от этого тона мурашки по коже) и очень тихо Снейп произносит:
– Войдите.
И я, чувствуя, как сворачивается всё внутри в комок переживаний, открываю дверь и переступаю порог его кабинета. Малфой – опухшие веки, торопливо застёгнутая мятая рубашка, красные пятна, сползающие с щёк на шею – смотрит на меня с ненавистью и злобой, выплёвывает яростно:
– Поттер!..
– Драко! – должно быть, лишь окрик Снейпа не позволяет Малфою свернуть мне шею. Тяжёлая ладонь декана ложится на худое плечо, и я смотрю на этот жест так долго, что после, когда замечаю ухмылку Малфоя, понимаю: он знает. – Оставь нас с мистером Поттером наедине.
Я жду протестов и проклятий, но Малфой уходит молча, только на прощание больно задевает меня острым локтем. Дверь закрывается за ним с тихим глухим звуком.
Я остаюсь один на один с Северусом Снейпом.
– Мистер Поттер, – почти мурлыканье, такой бархатный, гладкий тон, что я напрягаюсь и невольно краснею, – родители не научили вас, что подслушивать нехорошо?
– Сэр, я… это вышло… – мне и самому кажется жалким этот лепет. Снейп раздражённо взмахивает рукой, не позволяя мне оправдаться, отворачивается, идёт к своему столу, не глядя на меня, словно разочарован (почему эта мысль пугает?). И, опускаясь в кресло, негромко произносит:
– Я был о вас лучшего мнения.
И тихое спокойствие этого тона – не злость, в порыве которой можно наговорить лишнего – оседает у меня во рту пеплом. Я смотрю на него беспомощно и с мольбой, готовый сделать что угодно, лишь бы исчезла эта складка на его лбу, но Снейп ни о чём меня не просит и ничего не требует: он вертит в пальцах ручку, закусив губу, а после произносит, чеканя каждое слово:
– Поезжайте домой. Поешьте. И выпейте на ночь свои лекарства. Меня можете не ждать.
– Сэр! – я вскидываюсь, закусываю губу, зная, что мне стоит сдержаться, но против собственной воли выпаливаю:
– Вы будете с Драко?
Чёрная ярость его взгляда обжигает мне ресницы и брови. Снейп – коршун, ссутулившийся в человеческом кресле – холодно произносит:
– Не суйте свой нос в чужие дела, Поттер. Буду ли я с мистером Малфоем или нет, не должно вас волновать.
– Вы называли его Драко, – брякаю я, глядя на него с обидой и вызовом. И это – моя ошибка.
Снейп – громада черноты, усталая тьма – поднимается на ноги. Опирается ладонями на стол. Подаётся вперёд. И вкрадчиво произносит:
– Пошёл вон.
– Профессор! – мы так близко, что его прерывистое дыхание ощущается на моей щеке лёгким теплом, и я вижу своё отражение в его зрачках. – Послушайте, я не…
– Я сказал, пошёл вон! – почти орёт он, и я смотрю в это разъярённое, искажённое гримасой гнева лицо долгую секунду перед тем, как вылететь за дверь. У меня жалко дрожат пальцы, накрывает запоздалым откатом: безотчётный страх поднимается до самого горла, волнуется и булькает, и я почти убегаю отсюда, от него, спотыкаясь на каждом шагу.
Не помню, как добираюсь до его дома – всё как в тумане. Перед глазами пустота. Долго ищу спрятанный с поистине снейповской педантичностью запасной ключ, вваливаюсь, нагруженный рюкзаком и сумкой, в маленькую узенькую прихожую. И только здесь, в пункте назначения, силы оставляют меня. И приходит горячий, горький стыд – за всё, что сделал и сказал. Закрываю лицо руками, бессильно стону, жмурюсь так, что больно. Ну с чего, с чего я взял, что они любовники? А даже если так – кто я такой, чтобы намекать Снейпу на это? Чтобы винить Снейпа за это? И как называется свернувшийся в моём животе зверь, скалящий морду, стоит мне вспомнить это их откровенное, почти интимное объятие?
«Ревность, Гарри», – ехидно хихикает голос в голове. И сумка выпадает из моих ослабевших рук. Приваливаюсь спиной к стене, дезориентированный, растерянный, потерянный, пальцы дрожат, не желая сжиматься в кулаки, только больно полосуют ладонь, будто можно поцарапаться обрезанными под корень ногтями… Я не могу ревновать его – это же Северус Снейп, вспыльчивый ублюдок, легко выходящий из себя. Мы оба мужчины! Как два мужчины могут…
Воображение подсовывает картинку. И, к стыду своему, отвращения я не чувствую – только липкую, тягучую безнадёжность, какую, верно, испытывает муха, угодившая в паучьи сети. Мне становится нечем дышать.
Я сижу в темнеющей прихожей так долго, что едва не засыпаю; выныриваю из дрёмы усилием воли, торопливо-испуганно озираюсь, боясь всего на свете: теней, силуэтов, неясных звуков… Но пауки не приходят, как будто запах Снейпа, полынный, вяжущий язык, не позволяет им добраться до меня. Как будто в этой крошечной прихожей я неуязвим настолько, насколько может быть неуязвим человек. Или даже бог.
Остаток пятницы и часть субботы я провожу за занятиями. Мне неожиданно одиноко одному здесь, в этом необжитом, мёртвом без хозяина доме. Как будто я скучаю по Снейпу. Какая глупость, боже правый… Он не пришёл в пятницу, как и обещал, но я надеюсь, что он придёт сегодня. И непонятно, чего во мне больше – слепого щенячьего ожидания или страха встретиться с ним снова.
Взглянуть ему в глаза снова.
Таблетки отдаются в горле горечью и сухостью.
Я готовлю шарлотку на ужин и оставляю большую её часть под полотенцем, надеясь, что Снейп вернётся раньше, чем пирог успеет остыть. Я долго чищу зубы, вглядываясь в собственное отражение, но ничто во мне – ни всё ещё бледная, но, по крайней мере, не схожая с трупным оттенком кожа, ни уменьшившиеся круги под глазами – не говорит о том, что я умираю. Может быть, жестокие древние боги забудут обо мне? Оставят меня? Рефлекторно прикладываю ладонь к шее, сдираю чуть отклеившийся за день пластырь. И замираю, медленно поворачивая голову.
Я точно помню, что ранка была совсем крошечной, с крупное игольное ушко.
Теперь незажившие края шершаво щекочут подушечку мизинца.
Осторожно, задыхаясь от накатившего страха, я трогаю тонкую розовую плёнку новой кожи, надавливаю – но она не поддаётся и не рвётся. Облегчение оказывается для меня слишком огромным: приходится сесть на бортик ванной, сжав свои колени, и сделать выдох. После этого сил на что-то, кроме сна, у меня не остаётся.
Но, ворочаясь на неудобном диванчике, я вдруг понимаю: уснуть мне сегодня не удастся. Вовсе не потому, что колючий плед кусает кожу. Просто там, за простой тёмной дверью, не спит Снейп. Как будто можно привыкнуть к чьему-то присутствию за несколько дней, как будто есть разница, здесь он или не здесь. В конце концов, промучившись до полуночи, я решительно сажусь, включаю свет… и беру в руки потрёпанный томик сонетов. Глажу пальцами обложку – там, где её касались руки Снейпа. Шепчу самому себе, едва дыша:
– Камоэнс… Камоэнс.
И есть в этой чуждой британскому слуху фамилии что-то магическое, тёмное, пугающее; то, что есть в Северусе Снейпе.
Сперва я бесцельно листаю книжку, чем-то зачитываясь взахлёб, а что-то пропуская, но, в очередной раз перелистнув страницу, обнаруживаю узкую чёрную закладку. Здесь только один сонет – и бесчисленное множество привычных глазу пометок летящим почерком. Северус Снейп весь состоит из этих пометок остро наточенным карандашом – нестандартных интерпретаций, блестящих и остроумных замечаний…
– Да сгинет день, в который я рождён!
Растерянно морщусь, вглядываюсь в пометку, но слов не разобрать – смысл ускользает от меня, оставляет с носом.
– Пусть ночи тьма завесит небосклон…
Я никогда не был особенно чувствителен к поэзии – мне не дано самому творить подобное. Но я никак не могу объяснить, почему по моей спине бегут мурашки. Почему с каждой новой жестокой, циничной, безжалостной строкой я дышу всё реже и реже, забывая про кислород.
Последний терцет подчёркнут дважды. Близоруко щурясь (линзы остались в ванной, и теперь мне приходится низко склоняться над книгой), я разбираю выпечатанные на пожелтевшей от времени бумаге строчки. И тихо повторяю вслух:
– Не плачьте, люди, мир не заблудился,
Но в этот день несчастнейший родился
Из всех, кто был несчастен на земле.
Я долго молчу сам с собой, невидящим взглядом уставившись в книгу, мои пальцы бездумно скользят по строчкам. Мне почему-то кажется, что это должно что-то означать, но разве Снейп – беспощадный преподаватель и талантливый анатом – несчастлив? Разве он вообще допускает существование такого иррационального, весьма условного понятия, как счастье?
Додумать эту мысль я не успеваю – поворачивается в замке ключ. Я торопливо выключаю свет, как ребёнок, пойманный за ночным чтением, юркаю в постель… Страшно и стыдно выйти сейчас в коридор и встретить его – мой глупый ребяческий поступок ещё заставляет меня краснеть и испытывать угрызения совести.
Снейп долго раздевается, должно быть, идёт на кухню. Через какое-то время до меня доносится смутный звук льющейся воды. Я отворачиваюсь лицом к спинке диванчика, повыше натягиваю на плечи плед, закрываю глаза. Теперь, когда он всё-таки пришёл, меня начинает клонить в сон, но неясная тревога, мелькающая на периферии сознания, не позволяет забыться.
Он ступает тяжело и медленно, как дряхлый старик, и это не походка Снейпа. Это походка человека, измученного и опустошённого, лишившегося чего-то важного. Он зачем-то подходит к дивану. Долго стоит рядом, не говоря ни слова, и я ощущаю затылком его тяжёлый взгляд. А потом он вдруг садится на край дивана, и я едва не подскакиваю, испуганный этим действием, и мне очень страшно почему-то… Он касается ладонью моих волос.
Его пальцы – пальцы мастера безразличия, умеющего держать лицо всегда – трясутся.
– Если и ты… – его голос ломается. – Если и ты тоже…
Я не дышу, надеясь и боясь одновременно, что он скажет что-то ещё, но Снейп – Снейп, которого я не знаю, Снейп, которого не знает никто – молчит. Только сидит так. И смотрит, смотрит, смотрит, кожа от этого взгляда плавится. И мне должно быть мерзко, да хотя бы неприятно, но я – сгусток противоречивых эмоций, от глухого сострадания до непонимания – не нахожу в себе ничего, что возражало бы против его близости.
Я засыпаю, когда его дрожащая рука опускается на моё плечо, но всё равно просыпаюсь позже, чем он. Когда я прихожу на кухню, Снейп уже там: пьёт прямо из бутылки, не размениваясь на стаканы. Вторая бутылка, уже пустая, вызывающе торчит из раковины. Как он выглядит, боже! Не должно быть у него таких глаз, красных и усталых, не должно быть этой судорожной дрожи в его теле, не должно быть этого отчаяния в складках у рта, как будто произошло что-то непоправимое, как будто ничего нельзя изменить, как будто сегодня – и навсегда – мир рухнул. Снейп не может, только не он!.. Поражённый и растерянный, я замираю на пороге, а он поднимает на меня пьяный взгляд. И горько усмехается:
– О, мстер Поттер… – «и» проглатывает, катает на языке. – Утро.
Он говорит удивительно внятно для того, кто в одиночку одолел полторы бутылки виски. И удивительно вымученно для человека, которого я знаю как Северуса Снейпа.
– Доброе утро, – осторожно говорю я, боясь даже приблизиться к нему, и неловко обнимаю себя за плечи. – Что-то случилось? Вы выглядите…
«Ужасно» не идёт с языка, но ему и не нужно дослушивать фразу. Снейп делает ещё один глоток (чёрт побери, сколько он тут уже выпил?!), непослушными пальцами отставляет в сторону бутылку. Я не жду от него иного ответа, кроме презрительного фырканья, но, словно в награду за моё ожидание, он отвечает мне после секундной паузы – спокойно, будто речь идёт о погоде:
– Драко умер.
========== Ultimam cogita ==========
Когда я прислоняюсь щекой к оконному стеклу, кожу обжигает прохладой. Но и это не помогает мне прийти в себя – сердце колотится в груди торопливо, нервно, заполошно, выбивает одному ему известный ритм по рёбрам, ноет и скулит. Словно Драко Малфой был для меня кем-то важным; словно нас связывало много больше давней неприязни. Может быть, дело в том, что он не успел и пожить толком.
Может быть, потому, что на его месте мог быть я.
– Расскажите, – выдавливаю из себя вместе с хрипом, закусываю изнутри щёку. На Снейпа смотреть больно, он весь серый, блёклый, невыразительный, будто припорошенный пылью, и сейчас, глядя на него, я не могу воспринимать его тем несгибаемым человеком, которым знал. Вместо ответа он прикладывается к бутылке, и я решительно поднимаюсь на ноги, хотя колени предательски дрожат, и шагаю к нему. И накрываю его ледяные жёсткие пальцы собственными. На секунду это прикосновение дезориентирует меня: кухня размывается и смазывается, остаётся только шершавая кожа под ладонью, лёгкий отклик тела, мельчайшие прожилки венок. Опомнившись, отвожу его руку в сторону, забираю бутылку. Опускаю, почти допитую, в раковину. И шепчу, зачем-то понижая голос:
– Почему?
Он смотрит на меня больным, измученным, усталым взглядом, этот Северус Снейп, и я вдруг замечаю, что на висках у него – едва заметные, ещё не выделяющиеся на фоне чёрных волос ниточки седины. Я не уверен, что он достаточно контролирует себя; он выпил порядочно, а я… не остановил. Чёрт возьми! Что мне стоило проснуться пораньше? В голове – неясный образ. «Если и ты…» Откуда он взялся?
Снейп встаёт на ноги. Пошатываясь, дрожа, бредёт куда-то, и я – верный пёс, охраняющий хозяина от него самого – иду следом, готовый поддержать, если опьянённый рассудок изменит ему. В ванной Снейп долго стоит перед зеркалом, опершись на раковину с такой силой, что она рискует отвалиться, а после вдруг склоняет голову, мажет прядями по дну раковины и хрипло приказывает:
– Лей.
Я хочу ослушаться, хочу сказать, что в его состоянии лучше было бы лечь спать… Но послушно поворачиваю вентиль, и струя ледяной воды бьёт ему в затылок. Он умывается – растирает лицо, почти зло вминает ладони в веки – так долго, что я вижу, как ползут вверх по его локтям стайки мурашек. Его одежда – вся в россыпи брызг и пятен воды. Я робко дотрагиваюсь до его плеча, чуть сжимаю пальцы:
– Профессор… сэр. Вам стоит переодеться.
– Помолчи, Поттер, – грубовато обрывает меня он, опускаясь на бордюр ванной, и почти трезво продолжает:
– Помолчи и послушай. Ты хотел, чтобы я рассказал.
Я послушно замолкаю, только обнимаю себя за плечи. Он медлит. Мокрые волосы оставляют тёмные подтёки на тонкой ткани строгой рубашки. Должно быть, он даже не переоделся. И не ложился в кровать. Я бы тоже не смог… вздрагиваю, как от удара. И раздражённо закусываю губу: не время играть в девчонку, Гарри! Слушай, слушай же.
– Режиссёры очень любят обыгрывать эту идею по-своему, – зачем-то говорит Снейп. – Проклятия древних гробниц, потревоженных археологами, вирусы, спрятанные в саркофагах…
Он издаёт хриплый лающий смешок. Я осторожно, боясь чего-то, усаживаюсь рядом; на узком бортике места немного, колени Снейпа упираются в раковину, моё бедро вжимается в его. В этой близости нет ничего предосудительного, но я – идиот! – теряю способность мыслить на долгие мгновения, глядя на его худую ногу, обтянутую строгими брюками. И только усилием воли заставляю себя сконцентрироваться.
– На деле всё не так, – шепчет он, терзая меня неясным взглядом, и крылья римского носа едва заметно подрагивают. – Месть богов не ждёт своего часа. Она свершается здесь и сейчас. Вопрос только в том, когда именно ты попадёшь под раздачу. Быть избранным… то ещё удовольствие, верно? – его кривая ухмылка заставляет меня нервно закусить губу. – Быть жертвенным агнцем, свиньёй на убо…
– Хватит! – мне не по себе от этого злого, тяжёлого взгляда и жестокости его слов.
Снейп усмехается. Прикрывает глаза. И, с явным усилием заставляя себя вновь открыть их, говорит:
– Не дёргайтесь так, Поттер. Это всего лишь слова. Думаю, вы уже поняли, что Драко Малфой был таким же, как вы.
Киваю. Нервно вытираю вспотевшие ладони о собственные колени. Он замечает это, но ничего не говорит, только вскользь задевает меня плечом, и не жёсткая, в общем-то, но сейчас похожая на наждак ткань его рубашки проезжается по моей коже почти больно. Снейп молчит. То ли собирается с мыслями, то ли стряхивает с себя дурман. Он всё же безбожно пьян – даже после попытки привести его в чувство. Это видно по тому, каким становится его тон, по его взглядам, пугающим меня неожиданным, неясным огнём, по случайным прикосновениям.