Он знал, что его зовут Брок. Знал что фамилия начиналась на «Р» и этого было достаточно, чтобы жить. Нужно только придумать, что там дальше, подобрать для себя что-то и прийти в социальную службу. И фамилия «Роджерс» подходила как никакая другая.
Покатав рокочущее «Р» по языку, Брок усмехнулся возможности примерить на себя чужую жизнь, распробовать судьбу этого самого Роджерса, которого он знать не знал, но в груди пекло каждый раз, когда он, привыкая, произносил раз за разом вслух — Брок Роджерс.
С фамилией стало совсем хорошо, правильно, цельно.
Временных документов у Брока ещё не было, не мог он с перемотанной бинтами рожей показаться в социальной службе, слишком многое пришлось бы объяснять, показываться местному доктору, но уже так он сам чувствовал, как обретает землю под ногами, срастается с этим городом, который одновременно знал и не узнавал.
Ещё два дня ушло на удовлетворение личных нужд: прокрасться в аптеку, набрать самого необходимого, почти падая от истощения — всё же кровь в его организме перерабатывалась слишком быстро и в основном уходила на регенерацию — доползти до подвала и упасть на пол, не добравшись какие-то метры до матраса.
Брок вздрогнул и открыл глаза, смаргивая непрошеные слёзы, кусая губы, чтобы не выть. Тело трясло, выкручивая суставы, как тогда, в очень давнем прошлом, настолько давнем, что это не могло быть с ним… или могло?
Эти воспоминания-сны начали приходить ещё в больнице.
Белая комната, ослепительно яркая, светлая. И не спрятаться, не убежать от бьющего отовсюду света обратно в гнездо, не закрыть глаза, не пошевелиться, не вырвать когда-то сильных рук из жестких креплений, не дотянуться до горла тюремщика.
— Проснулся, ублюдок?
— Ублюдок будет хорошим?
— Что сегодня кололи ублюдку, что он такой смирный?
Белая комната, лицо человека, вздувшиеся вены на его руках, яркая, словно огонь, кровь, бегущая по тонкой трубке, удары, электрические разряды и крик-вой-стон.
Брок просыпался после таких снов, не в силах подняться, пошевелиться, лишь скалился в потолок — сначала больницы, потом этот, низкий, подвальный, снова чувствовал сковывающие его скобы, нестерпимо горячие, оставляющие ожоги на голой коже.
— Ублюдок голоден? — хрипло спросила темнота голосом его тюремщика.
В животе заурчало.
Брок все так же лежал на холодном бетонном полу, чувствуя, как возвращается подвижность. Он пока не помнил, кем был тот человек, почему было столько света вокруг, и что с ним делали. Лишь только голодное торжество, когда к нему в «темницу» вталкивали очередную дрожащую испуганную жертву. Он чувствовал взгляды «хозяев», как натягивался «поводок», когда те, за стеной, были им недовольны, как резало тонкую, только восстановившуюся кожу невидимой лентой удавки, как он мог лишь бессильно скрести пол когтями, рычать и сдаваться, выполняя то, что от него хотели.
Кое-как поднявшись, Брок потёр запястье. Он самолично срезал с него кожу вместе с мясом, прижигал, покрывал татуировками, но чёртов порядковый номер, вытравленный, казалось, на костях, с каждым разом проступал всё ярче, как метка, целеуказатель для тех, сверху.
Вот и сейчас кожа была ещё болезненно красной, тонкой, достаточно любого трения, чтобы она лопнула, расползлась, оголяя мясо, а проклятые цифры горели, наливаясь чернотой.
— Ублюдок голоден, — повторил Брок, заматывая запястье плотным эластичным бинтом.
Иногда, поддавшись моменту, слабости или ещё чему-то внутреннему, Броку хотелось отпилить себе руку до локтя, но где-то внутри жила уверенность, что на следующий день порядковый номер «монстра из Гидры» появится на другом видном месте, где его уже нельзя будет хоть как-то прикрыть.
Бинты снимались трудно, кое-где отрываясь вместе с новой кожей.
Промаявшись пару часов, Брок наконец выдохнул и с тихой грустью глянул в сторону сваленных на полу баночек с мазью. Он, конечно, был изворотливым мудаком, но сейчас так хотелось кого-нибудь рядом с большими, чуть шершавыми ладонями.
Потерев виски, Брок отбросил странные мысли. Он не помнил никого рядом с собой, хотя кольца и говорили о другом. Кто-то был — важный, раз он сумел довериться, раскрыться, позволить нацепить на себя новый поводок — Брок провернул на пальце оба кольца — но где сейчас был этот кто-то, почему оставил умирать, не нашёл в больнице, не забрал? Может Анна-Мария была права, и этот кое-кто умер? В это верить хотелось намного сильнее, чем в то, что он оказался не нужен.
С восстановившейся кожей охотиться было проще, хотя рефлексы до сих пор подводили, руки плохо двигались, и он сам слишком тяжело, шумно ступал. Потому в его рационе пока была только кровь: пара глотков разгоняла регенерацию, но он истосковался по чужим эмоциям, по сладкому желанию, пряной, покалывающей язык страсти, горькому отчаянию. Но сейчас был слишком слаб тянуться через стены, а заводить знакомства пока было слишком опасно.
Он помнил, что питался обычной человеческой едой, плохо подходящей для утоления голода такому, как он, хотя для чего это было ему нужно и зачем себя ограничивал, припомнить не получалось, видимо, «Гидре» он для чего-то был нужен почти обычным. Да и не хотелось ничего из того, чем питались остальные. Облизав губы, Брок присосался к бутылке с водой, выпивая почти полностью.
Назавтра он запланировал поход в соцслужбу. Кожа на не скрытых одеждой участках всё ещё бугрилась ужасными ожогами — такое быстро не сойдет, даже сожри он половину Квинса, — и он не был особо похож на себя самого.
В животе снова заурчало.
Его жертвами становились проститутки, обычные прохожие. Бомжей он никогда не трогал, пусть их и было проще всего заманить, подчинить себе, и страх их ощущался острее, но Брока воротило от запаха немытого тела. Он даже успел удивиться тому, что стал таким разборчивым. Но факт оставался фактом — теперь он тщательно отбирал себе жертву и старался не причинять излишней боли, заласкивал, почти любил тех, кто замирал испуганно в его объятиях.
Фамилия, личная харизма и сотня долларов упростили процесс получения временных документов в разы. Брок долго скалился девочке-операционистке, забивающей только что выдуманные данные в стандартные бланки, взглядом обещая вознести ее на небеса. Девочка краснела, промахивалась мимо кнопок, сильнее сжимая дрожащие тоненькие ножки, и пахла так сладко, что Броку становилось всё сложнее сдерживать голодный рык, хоть он и напился крови какого-то работяги, не вовремя решившего срезать дорогу по его подворотням.
Девочка хотела его, несмотря на покоцанную рожу, настолько сильно, что он мог тянуть ее желание через трубочку, словно сладкий ванильный коктейль, и пахла она так же заманчиво, конфетно-сладко, немного приторно. Но Брок настолько соскучился по чистым эмоциям, что аккуратно коснулся под столом ладонью ее острого колена, провёл по бедру, чуть задирая и так короткую юбку.
— М-мистер Роджерс, — пискнула она, прикусывая пухлую нижнюю губу.
А Брока словно током шибануло, воскрешая в памяти улыбку на миллион человека, которого он не заслужил и никогда не заслужит, синие глаза.
Он не помнил, как выскочил из кабинета, едва в его руках оказались нужные распечатки, как нёсся по улице, чтобы забиться в темноту своего подвала, в самый угол, зажать уши ладонями и прекратить вспоминать того, от кого становилось больно глазам, тянуло в подреберье.
— Мистер Роджерс, — повторил Брок.
Кольца на пальце жгли не хуже раскалённых кандалов «Гидры».
Четвёртое — социализация.
Работу долго искать не пришлось. Брок привык, видимо, из прошлой жизни, которую практически не помнил, кроме каких-то обрывков, причиняющих странную, тянущую боль, контролировать территорию, где обитает, знать все и обо всех. Он прошёлся по всем домам в радиусе полумили от своего подвала, заглядывал во все лавки, ненавязчиво знакомился с местными обитателями.
В одном из круглосуточных магазинов, хозяином которого был отставной военный Джеффри Раш, произошло странное. Брок сам для себя ещё в первый день решил не вмешиваться в жизни людей, уходить в сторону, что бы ни случилось, не помогать, не сближаться слишком сильно, чтобы не запоминали его посеченного шрамами лица, но здесь не получилось сдержать данного самому себе слова, вступившись за Джеффа.
Грабитель ворвался в маленький магазин, когда Брок, сам не зная из-за чего, завис напротив полки с печеньем, для чего-то потянувшись за пачкой овсяного с шоколадными каплями, которое никогда не ел. Повертев яркую коробку в руках, он принюхался, втягивая носом приторно-сладкий запах, напоминающий об утрах, когда им обоим — только кому им, Брок снова не мог припомнить — никуда не надо было торопиться. Они сидели на залитой солнечным светом кухне, молча завтракали, пили чай, он ел ложкой прямо из банки вишнёвый джем, а тот, другой, откусывал половину вот такой вот печеньки, счастливо жмурился и смотрел так, что у Брока пальцы на ногах поджимались.
И тут грянул выстрел, разрушая волшебство воспоминания, из которого так не хотелось выныривать в серое пасмурное настоящее, где не было кухни, утренних посиделок, и он был кромешно одинок.
— Деньги давай! — рявкнул какой-то молодчик в чёрной лыжной маске, вынырнув прямо у кассы, навёл на остолбеневшего Джеффа дробовик, передернул затвор.
Брок зарычал зло. Никто не смел мешать ему, тем более этот ребёнок, никогда не убивавший. Такие вещи Брок чувствовал прекрасно, не было у него крови на руках и теней за спиной.
Грабитель испуганно дёрнулся и отскочил в сторону.
— Проваливай, — велел Брок, чувствуя как меняется челюсть, удлиняются клыки, почувствовав подходящую добычу, слишком глупую и практически девственно чистую. Запах страха лишь раззадоривал зверя внутри Брока. — Беги, пока живой, мальчик, — облизнувшись, оскалился Брок.
Громко икнув, грабитель разжал ладони, роняя дробовик, попятился, не смея оторвать взгляда от «охотника», и рванул прочь.
Джефф пробовал Броку заплатить, рассыпался в благодарностях, предлагал скупиться бесплатно — что угодно, ведь собственная жизнь стоила намного дороже любого товара в его магазине.
— Вам совсем ничего не нужно?
— Ничего, кроме работы.
Брок приходил к Джеффу рано утром, пока хозяин ещё спал, самолично открывал магазин, заправлял кофемашину и сидел за прилавком, встречая первых посетителей.
— Что бы я без тебя делал? — смеялся Джефф, хлопал Брока по плечу.
— Сам бы вставал и открывал.
Броку не нужны были деньги, по сути, и работа-то особо не была нужна, но не мог же он прятаться по подвалам, как кладбищенский гуль, выходя на охоту только по ночам, отлавливая прекрасных бабочек, «любить» их до утра на продавленном матрасе и наутро оставлять усталых на скамейках парка. Брок хотел жить, хотел вспомнить, понять кто или что он такое, и чьи кольца на его пальце.
А фамилия и правда оказалась «счастливая», с секретом или припиздью, тут Брок никак не мог определиться, но неприятности будто бы сами начали липнуть к нему. Сначала он чуть ли не за шкирку выловил из озера Киссена мальчишку, чуть не сбившего его своим велосипедом, в итоге не справившегося с управлением и полетевшего через кусты прямо в воду. Потом в него врезался вырвавший у пожилой леди сумочку грабитель, больно заехал локтём в солнечное сплетение, за что и был бит. Потом уже хозяйка ворованой сумочки, доковыляв до своего нежданного спасителя, не слабо так пнула корчащегося в муках на асфальте у ее ног грабителя и ещё долго уговаривала Брока прийти на чай.
И таких случаев за день набиралось с десяток.
Брок готов был проклясть всё на свете, снова «потерять» документы, чтобы эта неведомая хрень закончилась, но однажды ему повезло, и странная невезучесть фамилии сыграла ему на руку, подарив первый якорь в знакомо-незнакомом мире.
Одинокую фигуру на скамейке ночью в парке Брок уже давно привык считать своей будущей жертвой, хотя ему и с лихвой хватало Джеффа, оказавшегося щедрым на эмоции, хоть и немного пресным, как и любой, пусть и бывший, военный.
Брок слышал тихие всхлипы, чувствовал дрожь чужого сердца, ощущал, как вокруг сидящей на скамейке сгущается знакомая ему темнота, слишком знакомая, чувствовал взгляды, обращённые из подворотен, голодные, жадные. Он знал — они не пощадят, сломают тонкую фигурку, воспользуются и выкинут мертвой где-нибудь в залив, как и других до неё. Броку не было интересно, это не его дело, он не вмешивался, и сейчас бы прошёл мимо, если бы не слишком знакомая темнота.
Он закурил, негромко зарычав, сел рядом на скамейку.
— Не лучшее время и место вы выбрали, мисс, — сказал он ровным голосом, а сам принюхался, стараясь вспомнить.
— Командир? — она подавилась всхлипом, вскочила на ноги, дернула его за руку в сторону фонаря, и он почему-то позволил, пошёл следом, флегматично выпуская дымные кольца в ночное небо. — Командир!
— Мы знакомы?
— Я Саманта, командир, Саманта! Сэм Волсон! Вы не помните меня?
Он жадно осматривал Саманту, крутил ее и так и эдак, стараясь хоть что-то уловить в сознании, какой-нибудь проблеск. Она казалась знакомой, отчаянно родной, не вызывала привычной тревожности, как с другими.
— Не помню, — признался он, но согласился выпить кофе в одном из новомодных Старбаксов, где для Брока было слишком многолюдно, шумно и пахло кофе настолько сильно, что трудно было дышать, но Саманта стоила всех неудобств.
Она светилась и настолько щедро делилась энергией, что Брок дышал и не мог надышаться ею, пьянея, шалея от каждой улыбки, несмелого прикосновения, будто бы она до конца не могла поверить в то, что он живой, сидит перед ней, потягивая зелёный чай.
— Мы вас искали! — призналась она, заглядывая ему в глаза.
— Вы?
— Да, все, кто уцелел. ЩИТу не было дела до наёмников, оставшихся без командира. Поувольняли, лишили званий и забыли, — Сэм потёрла обезображенную кривым рваным шрамом шею. — Но мы не верили, что вас нет. Искали, чувствовали, что вы где-то совсем рядом.
Брок поёжился. Где-то в груди будто острым скальпелем кто прошёлся по только зарубцевавшимся ранам.
— Сколько вас?
— Семеро, — Сэм криво улыбнулась, напоминая сейчас Броку самого себя.
Она долго не отпускала Брока, пробовала узнать, где он живет, как устроился, как умудрился выжить, выбраться из больницы раньше, чем его начали разыскивать они и ЩИТ, пусть там никто и не верил, что Брок жив. Но он молчал, отмахивался, отговаривался секретностью, хотя и чувствовал потребность поделиться. Они, семеро оставшихся, были ему кем-то оттуда.
— Мы придём! — уверенно заявила Сэм, когда она прощались около той самой скамейки.
— Приходите, — пожал плечами он и отступил в тень, сливаясь с темнотой.
Брок никак не мог понять, почему не помнит ни ее, ни кого-то из тех, о ком она рассказывала, хотя он и не улавливал в ее словах ни грамма фальши.
В памяти всплывали эпизоды его жизни, странной, наполненной сначала огнём, свободой, желанием реализоваться, доказать, что так же силён и может получить право вызова, несмотря на возраст.
Помнил, как бодался с наставником, требовал относиться к нему серьёзнее, требовал более сложных заданий и выполнял всё безукоризненно точно, но всё равно получал в ответ лишь кусачие удары хлыста и пожелания провалиться в бездну. Но Брок был упорным, злым, языкастым, одним из сотни таких же слишком самоуверенных демонят, решивших что наставник слишком стар, чтобы указывать. Помнил, как рисовал первый портал вызова, ещё не получив даже имени, только порядковый номер, который и стал впоследствии его проклятием. Помнил рывок и пьянящее чувство превосходства. Он смог! Он сам ответил на первый в его недолгой жизни вызов с той стороны огненной завесы. А ещё помнил боль от кандалов, сделанных из освящённой стали, злорадство тех, кто должен был стать лишь кормом, а сделался хозяевами. Помнил пытки, вскрытую грудную клетку и собственное сердце в чужих руках. Он отлично помнил того, кто дал ему имя, кто заклеймил. Но никак не мог вытащить на свет человека, с которым пил по утрам чай на светлой кухне, не помнил Сэм и своих бойцов. Он не помнил самого себя из того времени, когда был почти счастлив, был почти нормальным.
Брок одновременно хотел и не хотел, чтобы бойцы СТРАЙКа пришли навестить его. Он не хотел смотреть в их лица, видеть надежду, не хотел обманывать ожидания, но ему нужны были люди, знавшие его.