Через неделю, которую Джеймс провел, как на иголках, не зная, куда себя деть и чем заняться, вернулся Командир, которого он, как мог, старался называть Брок. Ему нравилось звучание имени Командира, да и хотелось сделать ему приятное, но это было действительно сложно. Командир появился под вечер. С лица уже почти спали послеоперационные отеки, да и, действительно, выглядеть Командир стал гораздо лучше. Но, оказалось, это не единственная операция по восстановлению лица. Их намеревалось провести еще пять или шесть.
— Значит, пять или шесть недель я буду тут валяться и ничего не делать, а ты будешь там валяться и ничего не делать, — заключил Джеймс.
— Да, еще месяца полтора. Но хуй я там буду у них сидеть, — ответил Командир. — Только на перевязки мотаться буду. Что рожа такая постная, Барнс, сокровище мое, блядь, бесценное? Пора планы строить по захвату мира.
Джеймс улыбнулся возвращению Командира, Брока, “домой”, и они, поужинав, действительно принялись строить наполеоновские планы. У Командира, Брока, осталось много связей несмотря на то, что его считали погибшим, но прежде чем ими воспользоваться, им нужно было обезопасить тылы, чтобы было, если что, куда вернуться и залечь на дно основательно и надолго. Эти мини военные советы очень нравились Джеймсу, хотя он мало чем мог помочь Броку, его память подкидывала только кошмары, особенно часто они стали его мучить после переезда. Джеймс даже думал, что Брок решил остаться дома, а не восстанавливаться в больнице именно из-за него и его кошмаров. Вернее, кошмара, где он кричит, падая в пропасть. И он неизменно на пару мгновений приходил в себя, ощущая знакомые объятия, которые держали его уверенно и крепко, чувствовал, как обжигающее дыхание опаляет ухо, и снова проваливался в сон уже без сновидений.
Чем дольше продолжалась их совместная жизнь, если это можно было так назвать, тем больше Джеймс не понимал мотивов Коман… Брока ему помогать. И дело было даже не в деньгах и оружии, которое очень успокаивало его, словно ребенка — погремушка. Арсенал у них был маленький, всего пара автоматов, четыре пистолета и снайперская винтовка, к которой Джеймс относился особо бережно. Она вызывала в памяти уверенность в себе и своем месте. Словно давала ему какие-то особенные преимущества, которых больше ни у кого не было, и не потому, что это было хорошее дальнобойное орудие. Просто было ощущение, что для кого-то было очень важно, что именно его глаз смотрит в оптику прицела, и именно его палец мягко нажимает на спусковой крючок.
Джеймс не понимал, зачем Брок идет против Гидры, если можно просто сдать его, Джеймса, и он будет прощен и помилован. Даже если сама Гидра рассыпана и только начинает, даже не подниматься с колен, а восстанавливать былую мощь. Но Брок делился всеми знаниями, которые у него были, с ним. Но от этого непонимания и незнания, как спросить о том, что так волнует, Джеймс все больше замыкался в себе, предпочитая снайперку компании Коман… Брока. Он почти научился называть его по имени для себя, доверился ему практически полностью, не пытался сломать что-нибудь, когда он держал его, прогоняя кошмар одним своим присутствием. Как можно быть еще ближе, доверять еще полнее, Джеймс не знал, но все равно он ощущал какую-то недосказанность между ними. Важную недосказанность. Только сам не знал, кто из них в этом виноват. Хотелось расставить все по местам, понять, что происходит, и между ними тоже, но Джеймс боялся этого разговора и, вместо того, чтобы подтолкнуть к нему Брока, сам стал уходить от него.
— Что, еб твою мать, происходит? — однажды прямо спросил Брок, когда Джеймс после ужина попытался свалить в туман, то есть, подальше от Брока, но тот успел резко остановить его: — Куда пошел! Стоять!
Джеймс встал как вкопанный, отчего-то даже боясь пошевелиться. Тон Брока ничего хорошего не предвещал.
— Сел на место и посмотрел на меня, — приказал Брок, и Джеймсу пришлось подчиниться. Устраивать истерики он не собирался. Просто надеялся, что все самой собой рассосется, встанет на свои места.
Он откуда-то знал, что никогда не любил серьезных разговоров, всегда старался от них уйти или отшутиться, и это ему часто удавалось, но сейчас был не тот случай, да и человек был не тот.
— Да, Командир, — “Брок” эхом прозвучало в голове. Джеймс уселся на стул напротив, выжидательно глядя на своего собеседника.
— Барнс, мать твою, хули тебе не хватает? — зло поинтересовался Брок, но Джеймс чувствовал, что тот чувствует себя скорее растерянно, тоже не зная, ни как начать разговор, ни вообще, какова тема повестки дня.
— А тебе? — почему-то тоже разозлился Джеймс, хотя не собирался распаляться. — Я тут у тебя, как приживалка. Притащил меня в жопу мира, рожу себе ремонтируешь. Файлы старые читаешь. Я-то тебе на хуя сдался? В одного не потянешь, вот и возишься с Зимним Солдатом, приручаешь, чтобы помог тебе?
Джеймс не собирался говорить все этого, но оно само рвалось с языка, потому что он не понимал мотивов Брока, и из всех возможных выбрал, как обычно и бывало последнее время, самые худшие. Брок открыл рот, чтобы что-то сказать, но Джеймс не собирался заканчивать на этом.
— И что, потом преподнесешь им меня на блюдечке с голубой каемочкой? Вот весь твой хитрый план, так? И всемогущая Гидра простит тебе былые грехи за возвращение самого дорогого ее оружия?
Джеймс набрал воздуха в грудь, чтобы продолжить, но растерялся, когда услышал откровенный хамский ржач Брока.
— Ну ты и идиот, Барнс, — сквозь смех выдавил из себя Брок, утирая пальцами выступившие слезы. — Это ж надо так: приживалка. Ты откуда слова-то такие знаешь?
Брок продолжал искренне, но довольно паскудно смеяться, выбешивая этим Джеймса, который и так ничего не понимал, а теперь вообще потерялся в происходящем.
Он уже был готов встряхнуть Брока, но тот, то ли поняв, что довел Джеймса до ручки, то ли просто навеселившись, успокоился и внимательно посмотрел на Джеймса. Тот был зол, обижен и растерян. И определенно готов дать Броку в подправленную, уже не страшную новенькую рожу, и вид имел забавный, если можно было назвать забавным здоровенного мужика, готового к драке.
— Все-все, — поднял руки Брок, — мир. Просто ты такой забавный, когда злишься.
— Я тебе сейчас покажу, какой я забавный, — угрожающе тихо рыкнул Джеймс, но успокоился, убедившись, что Брок больше не собирался смеяться над ним, да и вообще. — Говори.
— Хорошо. О чем ты хочешь узнать? — Брок полностью перешел на деловой тон, но Джеймс понимал, что ему не хочется вести этот разговор, хочется оставить все как есть, и не потому, что он что-то скрывал. Просто так же, как и он сам, Брок ненавидел такие разговоры. Разговоры о личном.
— Почему… — Джеймс запнулся, не зная, как поставить вопрос.
— Почему я на твоей стороне? — помог ему Брок, и тот кивнул, соглашаясь. — Это сложный вопрос, дорогуша. Вот ты помнишь, чего поперся в армию?
Вопрос был скорее риторическим, и Брок не ждал на него ответа, но Джеймс задумался, даже сам удивившись, ответил:
— Жрать было нечего. Да и вообще ни хуя хорошего вокруг не было, а в армии обещали стабильность, — он опустил глаза, разглядывая свои ладони, будто пытаясь что-то еще вспомнить, но все никак не получалось, и он очень невесело закончил: — А еще я думал, что это весело. Ты знаешь, я много кого убил, что на войне, что в Гидре. Некоторых я не знаю имен, некоторых не помню лиц, местами я не помню себя, но своего первого убитого я и хотел бы забыть, да не могу. Я был к нему близко, как к тебе. Мог рассмотреть горящие, наполненные ужасом и горячкой боя серые глаза. Время застыло для меня, словно я провалился в вечность, а парень, чуть младше меня, сначала не понял, что случилось, когда я дважды выстрелил в него в упор. Он падал, и взгляд его, мертвея, становился прощающим. Или я просто пытаюсь простить сам себя, и не могу. Почему-то именно он мне никогда не снился, но я помнил его всегда. Помнил, как меня прощали за смерть. Тогда, вместе с этим парнем умер лучший друг Стива Роджерса Баки Барнс.
Брок не сразу закрыл рот, так он обалдел от этого откровения Джеймса, и не представлял, что теперь ему сказать, когда тот сам разрушил интимность момента, криво усмехнувшись.
— Теперь твоя очередь каяться, грешник, — Броку стало по-глупому обидно, что его почти пустили в душу, приоткрыли дверь, но сквозняк недоверия резко захлопнул ее перед его носом.
Брок не знал, с чего начать, но Джеймс чувствовал, что тому хотелось ответить на этот приступ морального эксгибиционизма той же монетой.
— У меня выбор был небольшой: либо в армию, либо в тюрьму. Я всегда был жестоким мудаком, тяготеющим к справедливости, вот и подвязался служить дяде Сэму, пока не замели, — каждое слово давалось Броку тяжело, но приукрашивать себя он не собирался. Хотя зачем рассказывает все это, тоже не понимал. Вот только Джеймс, который все меньше становился похож на немного растерянного мальчишку, становясь снова Барнсом, понимал, что всем хоть раз надо обнажить душу, чтобы понять, зачем это нужно.
Наверное, впервые за много лет Брок собирался говорить без подъебок, говоря правду. И Джеймс, Барнс, очень ценил это, потому что догадывался, что такого может больше никогда не повториться.
— Учебка, хуе-мое, первая командировка, первый труп. Да все впервые. Впервые смерть и грязь, которая, казалось, въелась под кожу вместе с кровью убитых товарищей. И, знаешь, именно там я стал циником и мудаком, потому что… Потому что, — Брок сделал глоток остывшего кофе и продолжил: — Я не хочу сейчас расписывать весь тот пиздец, через который я прошел. Мы оба знаем, как бывает. Ты спрашивал о Гидре.
Брок вздохнул, и закурил, беря небольшую паузу, задумавшись глядел на Барнса через сизый сигаретный дым, разглядывал его, ища что-то, а потом продолжил:
— Знаешь, есть люди, которые не могут вернуться оттуда? — полувопросительно произнес Брок, и Барнс кивнул, представляя, о чем тот говорит. Уверенный, что они оба еще не вернулись и, скорее всего, не вернутся никогда. — Я не знал, что мне делать на гражданке, и подписывал контракт за контрактом, не имея ни друзей, ни дома, ничего. Перекатиполе без роду и племени, никому не нужный, ничего не умеющий и не знающий, кроме ебаной войны. В конечном итоге вся жажда справедливости проебалась, патриотизм выжгло раскаленным солнцем пустынь, и я вновь оказался в Вашингтоне. Меня уже хотели списывать в запас, когда появился человек и предложил работу на правительственную организацию. Сказал, что мне дадут собрать свой собственный отряд для сверхсекретных миссий. Нахуй я его, конечно, послал, но визитку сохранил. Так все и началось.
Брок поднялся, втаптывая в пепельницу окурок и щелкнул тумблером кофемашины — роскошью в этой глуши. Барнс продолжал сидеть, разглядывая его почти не моргая, пытаясь. Изучая каждую мышцу, обтянутую тканью легкой рубашки, вязь шрамов на затылке и шее, откуда их оказалось очень тяжело убрать, лапал взглядом сильные, покрытые звездами рубцов руки, и понимал, что пропадает в нем. Что пропадает в Броке Рамлоу, своем хэндлере, который все еще был им, просто не знал об этом.
Брок, приготовив себе и ему кофе, уселся обратно верхом на стул и продолжил свой рассказ.
— ЩИТ радостно принял меня в свои объятия, сразу наградив нехилым допуском, так сказать, за выслугу лет и защиту отчизны. Мне на все это было, мягко говоря, поебать, поначалу меня интересовала только практическая часть службы отечеству на новом поприще в супер-пупер-мега охуенной структуре. Мне действительно дали набрать тех людей, которых я хотел, и вот мы, команда оголтелых долбоебов, готовых за родину податься хоть в огонь, хоть в воду, хоть к черту на хуй. Новые игрушки и нолики к месячному жалованию кого угодно патриотом сделают. Когда стали появляться более секретные миссии в промежутках между обычными, я вопросов не задавал. С одной стороны, меньше знаешь — крепче спишь. Я всегда спал вполглаза, поэтому начал втихушку ворошить этот ебаный муравейник. Я хотел понять, на кого я работаю сейчас, потому что понимал, что это не имеет никакого отношения к ЩИТу благостному и единственному, чтоб его. Чего-то распизделся я, дорогуша, — вздохнул Брок, гипнотизируя взглядом чашку у себя в руках. — Дальше контора узнала, что я копаюсь, но я уже много на тот момент накопал, и мне предложили поиграть за обе команды. Или найти вечное пристанище на Арлингтонском кладбище раньше срока. Ну а дальше ты сам все понимаешь. Понимаешь ведь?
Барнс кивнул, ожидая продолжения, хотя и понимал, что его может не быть, что Брок сказал все, что хотел. Но тот продолжил, теперь уже глядя на него.
— Из Гидры уходят только вперед ногами, Барнс. А я очень-очень хочу жить. И жить как можно спокойнее, хоть это спокойствие и будет подкреплено автоматной очередью. Но тогда я буду точно знать, что я на своей стороне, — Брок залпом допил кофе и поставил чашку в мойку. — Я спать, дорогуша.
И оставил Барнса в одиночестве размышлять о сказанном, совершенно забыв упомянуть о том, что он был еще и его хэндлером. Но идти за Броком и спрашивать об этом он не собирался. Барнс не сомневался, что Брок говорил правду, потому что так не врут, но и не договаривал он очень многое, что, впрочем, не заставляло сомневаться в его мотивах.
В Мексике было спокойно, но ни Барнс ни Брок не обманулись этим спокойствием. Брок продолжал приходить в утерянную из-за ожогов форму, а Барнс все больше стрелял и пытался вспомнить хоть что-то важное, полезное. Но все, что он видел во сне, было либо кошмарами, либо он видел Стива. То мелким, болезным парнем, за которым, как мог, ухаживал, то здоровым мужиком, Капитаном Америкой, который улыбался ему. Но, если кошмар проходил, стоило Броку оказаться рядом, то улыбающийся Стив смотрел на него, и Барнс вспоминал, каким был Баки, тот, который умер, убив своего первого врага. И понимал, что Баки был всегда весел, слыл дамским угодником и язык у него был, как помело. Во сне, что просто Стив, что Капитан Америка, оба радовались Баки, и Барнс, просыпаясь, каждый раз с новой силой жаждал встречи со Стивом, но боялся, что тот его не примет, потому что радостного Баки больше нет, а нужен ли ему Джеймс Барнс, да еще и связавшийся с агентом Гидры, он не знал. И боялся, что нет, не нужен. Он не понимал своих чувств к Капитану Америке, они были очень сложными, и их было много. Барнс старался не давать им выхода, но замечал, как отчего-то грустнел Брок, выходя курить на улицу, когда он в очередной раз залипал на Кэпа, показанного по телевизору.
Барнс чувствовал, что чем-то обижает Брока, но чем, понять не мог, а спрашивать напрямую особо не имело смысла, раз он раз за разом уходил и от Барнса, и от разговора. И он решил все оставить как есть, посчитав, что само рассосется. Им и без таких сложных разговоров было чем заняться, поэтому песочить друг другу мозги было последним в списке желаний Барнса.
Если Броку было, чем себя занять: мелкая моторика тоже требовала восстановления, да и глазам досталось, то Барнсу себя занять было откровенно нечем, и он мотался по окрестностям, изучая их и занимаясь спортивным ориентированием. Так он наткнулся на военную базу милях в тридцати от городишки, в котором они жили. Сверившись со всем, к чему только у него был доступ, Барнс убедился, что база не является режимным объектом и лет двадцать как никем не используется. Он, раздираемый любопытством, как когда-то давно, еще будучи Баки, пролез через остатки колючей проволоки на неизведанную территорию, дабы убедиться своими глазами в том, что база пуста и безжизненна. Оказалось, что с нее вывезено все более или менее ценное, оставив голые остовы корпусов и казарм. Половина строений заросла, другая полуобвалилась, неприятно скрипя крошевом под подошвой ботинок. Барнс, пролазивший там полдня посмотрел на телефон и понял, что Брок, должно быть, ужасно волнуется, ведь сети в этой глуши не было. По крайней мере тут, на земле.
Барнс написал Броку смс, что с ним все в порядке и, нажав “отправить”, подкинул телефон высоко в воздух. Когда тот вновь оказался у Барнса в руках, тот увидел, что не только его сообщение отправилось, но и пришло три новых и пять пропущенных вызовов. Все с разницей в час.