— Что я должен сказать? Похвалить твои выдающиеся магические способности?
— Нет, извиниться за мой испорченный завтрак. А потом немедленно вернуть нам наши тела.
Макдур, державшийся чуть в стороне от хозяев, заметил, как Том стиснул ладони за спиной, причем с такой силой, что пальцы побелели. И, хоть это было не в его правилах, демон решил вмешаться, пока ему не пришлось искать себе новых хозяев.
— Чы-у, сэ-ырр ы гос-подъ-ын? — на свой страх предложил он.
— Я не хочу чая, — рявкнул Гилдерой. — Я хочу назад свое тело. Сегодня самый важный день в моей жизни, и я не допущу, чтобы из-за криворукого недоучки с его профанской абракадаброй мой триумф отправился псу под хвост. Вечером я должен быть в министерстве и получить свой орден Мерлина. И я собираюсь там быть.
Том в ответ не съязвил, не фыркнул, не бросил едкое оскорбление. Он молчал, и его молчание было тяжелее бестиария, на котором бы сидели все описанные в нем твари. Локхарт почти физически ощущал, как это молчание сдавливает ему грудь, мешая дышать. Он оборвал фразу на полуслове, и тогда Риддл тихо произнес:
— Макдур, принесите два чарометра и успокоительное зелье для сэра Гилдероя, — а потом отвернулся от своего любовника и подошел к валяющемуся на боку столу.
Не иначе как чудо, не распознав темного мага, помогло ему обойти осколки стекла, разбросанные по всей комнате. Один взмах руки должен был поставить стол на место, но тот даже не шевельнулся. Риддл выругался и принялся шарить по карманам в поисках палочки. Пока он возился, успел вернуться Макдур. В одной лапе он держал чашку с дымящимся зельем, а в другой — два невысоких стеклянных цилиндра из плоского стекла. Поставив их на стол, демон по собственной инициативе принялся наводить порядок в комнате. Гилдерой попытался уследить за ним взглядом, и впервые у него получилось. Глаза Тома Риддла видели намного больше, чем его собственные.
Пыльный смерч носился по комнате в дикой пляске. Сначала он подобрал все битое стекло, поставил на место тяжелые часы, поднял с пола стулья. Ни один из них не вышел из схватки целым: у первого была разбита спинка, второму не хватало ножки, у третьего на месте сиденья осталась дырка. Макдур их починил и заботливо расставил вокруг стола. Окно засверкало новеньким стеклом, а покореженные вещи, сорванные картины и люстра прыгнули на расстеленную скатерть, та завязалась узлом и исчезла. Оставались лишь дырки в стенах, они требовали более кропотливой работы, Макдур уже примеривался к одной из самых больших, но Том остановил его и жестом отослал прочь. У них с Гилдероем была проблема поважнее, чем пробитые стены.
Локхарт сел и постарался удобно устроиться, его крестец ныл, шея и плечи будто подверглись заклятию одеревенения. Но он попал не под проклятие, а под действие закона вселенской справедливости в одной из его многочисленных вариаций. Она гласила, что и для простого магла, и для темного мага ночь в кресле наутро аукнется ломотой в спине. Гилдерой пошевелил плечами, досадуя на Риддла, который пренебрегал такими нужными для каждого колдуна занятиями, как акупунктура и массаж. Он посмотрел на свое тело, сидящее напротив. Оно было совсем рядом, но в то же время так далеко. Разве Том сумеет должным образом о нем позаботиться? Конечно же нет, вот уже между бровями появилась складка, и еще одна намечалась в правом уголке рта. Сердце тревожно ёкнуло, Гилдерой не мог спокойно смотреть, как хмурится его безупречно гладкий лоб, и поспешно перевел взгляд на чарометр.
Цилиндр был заполнен прозрачной жидкостью, внутри плавали стеклянные шарики тоже с жидкостью внутри, но разноцветной, на каждом болтался небольшой грузик. Красный шарик держался у самой поверхности, синий, зеленый и черный находились в нижней половине сосуда. Локхарт знал основные принципы работы чарометра: каждый шарик отвечал за определенный вид магии, если сжать сосуд в руках, то через некоторое время шарики начали бы перемешаться, показывая изменения магического фона. По шкале на сосуде определялись показатели. Затем, имея под рукой сборники специальных таблиц и формул, а в голове — достаточное количество мозгов, можно было вычислить тип заклятия, его длительность, а также различные нежелательные последствия, включая косоглазие внуков и горбатость правнуков. Гилдерою эта сложная наука оказалась не по зубам, и он милостиво оставил ее горстке высоколобых зануд.
Локхарт нервно стиснул чарометр, от волнения во рту пересохло, и он, не имея лучшего варианта, отпил успокоительного зелья. Оно пахло мятой, но на вкус, как это обычно бывает с зельями, оказалось хуже свежевыжатого сока из хрена. Больше Гилдерой к нему не прикасался, хотя чашку держал поблизости. Запах помогал расслабиться и перебивал легкий душок серы, который стойко держался в комнате даже после блиц-уборки Макдура. Секундная стрелка его золотых карманных часов (Том отцепил их от жилета и положил на стол) должна была пятнадцать раз пройти по кругу, и Локхарт нетерпеливо вытягивал шею, чтобы узнать, сколько еще осталось. В глубине души он рассчитывал, что от его пристального внимания время побежит быстрее. Он пробовал закрыть глаза и даже принимался рассматривать сад за окном. Но тогда ожидание становилось еще невыносимее, и его взгляд снова обращался к часам.
Гилдерой ничего не смыслил в чарометрах, но это не мешало ему верить, что стоит ему увидеть выстроившиеся шарики — и на него тут же снизойдет гениальное озарение. Риддл сидел напротив и пялился в стену, куда-то чуть повыше его плеча. Не раз и не два Локхарт открывал рот, чтобы попросить Тома не хмуриться и не кривить губы, но ему так и не хватило смелости столкнуть слова с языка. Лучше уж мысленно пинать медлительные стрелки часов. Гилдерой начал притоптывать ногой, за что получил злобный взгляд. Усилием воли он заставил себя прекратить, не стоило забывать, что с ним за одним столом сидит не благовоспитанный колдун, а бесчестная и бессовестная помесь дракона с мантикорой. И под мантикорой Гилдерой имел в виду совсем не Сеси — безобидный бурдючок на толстых лапках, опасный лишь для копченной селедки, — а ужасающие чудовище из древних легенд.
Пятнадцать минут истекли, Локхарт пристально уставился на чарометр. Черный шарик плавал вверху, синий и зеленый опустились вниз почти на самое дно, красный держался почти в середине, однако стремился вверх. Гилдерою эта диспозиция ничего не говорила, и он пренебрежительно хмыкнул. Том мог бы найти более надежное устройство, от этого толку столько же, сколько от гадания на кофейной гуще. Риддл записал показания в блокнот, который ему услужливо принес Макдур. Демон всеми силами старался умаслить господина. Если бы от него потребовали усесться голым задом на церковный шпиль, он, пожалуй, и это бы сделал, лишь бы хозяин не начал швыряться куда попало испепеляющими молниями.
Том деловито обошел стол, склонился над вторым чарометром, записал результаты и стремительно вышел за дверь. Локхарт даже не успел возмутиться.
— Том ведет себя, как обиженный мальчишка, — пожаловался он Макдуру — слушателю более благодарному и менее опасному, чем Риддл. — Хотя обижаться следует мне, ведь он испортил мой праздник. И это после всего того, что я для него сделал. Я выбрал его своей музой, позволил греться в лучах моей славы. И что я получил взамен — неблагодарность цвета самой чернейшей египетской тьмы. Нет, я определенно заслуживаю лучшего!
Макдур не знал, что ответить. На месте Гилдероя он был бы счастлив, если бы, вернув свое тело, Том Риддл не стер бы его в порошок. Но это он — умудренный бесконечно долгой жизнью демон, а люди никогда не умели довольствоваться малым.
Впрочем, Локхарт не нуждался в его советах, выговорившись, он отправился в ванную, приводить себя в порядок. Горячий душ пошел на пользу и его голове, и ноющей пояснице, а проторчав еще час в своей гардеробной, он окончательно повеселел.
Выбрать мантию, цветом подходящую под бледное лицо Риддла, было трудно, но Гилдерой блестяще справился с вызовом. Он облачился в безупречно белые сорочку и брюки (Макдур, не дожидаясь приказа, подогнал их по размеру), надел ботинки из кожи бледной виверны, жилет цвета топленого молока и, наконец, снял с вешалки ее — мантию чудесного фисташкового цвета. Рядом снова возник Макдур, услужливо укоротил рукава и тут же исчез, оставив хозяина перед большим напольным зеркалом в громоздкой оправе из самшита. Она представляла собой одни сплошные завитушки, из которых выглядывали насупленные мордочки пухлых купидончиков.
Гилдерой покрутился, разглядывая свое отражение, и почти умиротворенно вздохнул. Все-таки одно достоинство у Риддла было — он мог есть что угодно, когда угодно и как угодно и все равно оставался худым как жердь. А лучше оказаться в теле, похожем на жердь, чем на жирного борова. Конечно, Тому не мешало бы проявлять чуть больше вкуса в выборе одежде, но что поделать, в мире редко встретишь совершенство. Тем более сразу два в одном доме. При помощи геля Локхарт соорудил себе кудрявый чуб и небрежным жестом поправил прическу. «Получилось эффектно», — бросил он зеркалу, но ничего не услышал в ответ. Риддлу не потребовалось много времени, чтобы хорошо выдрессировать все зеркала в доме, уже через неделю они не решались даже пискнуть в его присутствии.
— Да он мне еще спасибо скажет, не так ли, Макдур?
Тот явился прямиком от Тома Риддла и, спотыкаясь о проклятые звуки человеческой речи, сказал:
— Ыэст нъ-во-сты, сэ-ырр.
— Так почему ты молчишь? Выкладывай быстрее!
— Господин говорит, что заклятие исчезнет само после полуночи.
— К черту полночь! — Локхарт всплеснул руками. — В шесть я уже должен быть в Министерстве.
Злость поборола осторожность. Не боясь града темных проклятий, от которых его надежно защищало чужое тело, Гилдерой помчался на чердак. Одно время он пытался называть риддловское логово мансардой. Но это слово за ним не закрепилось, как не закрепилась бы табличка с надписью «Добро пожаловать!» на двери тролльего паба. Локхарт без проблем попал внутрь — гримуар прятался за сундуком и тихо страдал от подпалин на обложке. Он не узнал в чужом теле хозяина и честно попробовал исполнить сторожевой долг, за что получил проклятием прямо по форзацу.
В лаборатории никого не было, и Гилдерой спустился обратно вниз, все еще полный решимости во что бы то ни стало найти мерзкого чернокнижника. Ему не потребовалось стаптывать семь башмаков — с Томом он столкнулся в коридоре второго этажа и остолбенел, будто зашел в родительскую спальную тогда, когда следовало бы подождать по ту сторону двери. Риддл тоже изменил облик: помылся, расчесал волосы на прямой пробор, переоделся в коричневую мантию. Сколько-то секунд колдуны таращились друг на друга, подсчитывая нанесенный ущерб, первым не выдержал Гилдерой:
— Что ты со мной сотворил?! Я похож на министерского клерка!
— Я тебя отмыл.
— Зачем? Я ведь принимал душ утром.
— И не один. — Том ухмыльнулся. — Первый был обычный, а второй из парфюма. Поэтому мне пришлось принимать третий, чтобы избавиться от удушливого запаха фиалок.
— А о завивке ты подумал? Мои локоны нельзя мочить, — Гилдерой перешел на хриплый шепот. — Мы должны немедленно все исправить, иначе мне не будет покоя. Макдур!
Слуга осторожно выскользнул из стены, но далеко от нее не отошел, готовый юркнуть обратно, как только полетят первые громы и молнии.
— Немедленно принеси мне гель и щипцы. Будешь завивать Тому волосы.
На морде демона появилось выражение безмерного ужаса, а его оранжевые глаза молили хозяина о снисхождении: «К гарпиям! Отправьте меня к гарпиям, я лучше стану их вечным демоном для развлечений, чем совсем лишусь хвоста».
— Макдур, стой. — Между золотистых бровей идеальной формы пролегла жесткая складка. Для Локхарта это отвратительное зрелище стало последней каплей, и его голос сорвался на крик:
— Макдур, неси!
— Макдур, оставайся на месте, — прошипел Том, немного подавшись вперед, будто ворон, примеривающийся, в какой именно глаз лучше клюнуть свою жертву.
Взгляд слуги метался от одного колдуна к другому, сам он нерешительно потоптался на месте, отбивая копытами нервную дробь.
— Господин, формально я подчиняюсь тому колдуну, чья магия скрепляет договор. И боюсь, что теперь его приказы главнее. — Он мотнул головой в сторону Гилдероя.
— Ха! — торжествующе воскликнул тот и бросил на Риддла снисходительный взгляд.
— Я бы на твоем месте, Макдур, подчинялся хозяину, который знает десять способов превратить жизнь демона в рай.
Слуга призадумался и, как ему показалось, нашел выход из своего незавидного положения.
— Чэ-ый?
Господа ответили враждебным молчанием и злыми взглядами, но демон решил считать их молчание за согласие и выпалил:
— Тык я шас пры-гны-фу.
Он исчез, не дожидаясь, пока его снова втянут в колдовские разборки.
— Я никогда не прощу тебе, что ты превратил меня в скучную посредственность. Именно сегодня, когда я должен получить орден Мерлина!
— Хватит вопить, как обесчещенная сирена. Мне досталось ничуть не меньше.
— Судьба дала тебе шанс побыть великим Гилдероем Локхартом, в то время как мне подсунула тухлый лимон. Ты должен быть ей благодарен, а не высказывать претензии.
Однако благодарным Риддл не выглядел, и весь его вид говорил о том, что лимон не первой свежести достался именно ему. Причем судьба не была настолько любезна, чтобы преподнести угощение на блюдечке с голубой каемочкой, она засунула его прямо колдуну в глотку. Том даже не успел сказать презрительное «фе». Теперь ему очень хотелось взять реванш и, наплевав на сдержанность, в самых красочных выражениях послать подальше и судьбу с ее лимонами, и Гилдероя с его орденом. Тем более тот так и нарывался на хорошую взбучку.
— Надеюсь, ты заметил, как я облагородил твой внешний вид…
— Заметил. — Том спрятал руки за спину. Он боялся, что если они поговорят еще пару минут, то пелена ярости окончательно закроет его глаза и ему станет наплевать, чье лицо бить. — Твой идиотский наряд не заметить трудно.
— Да будет тебе известно, мой безвкусный друг, что эту мантию прекрасного фисташкового оттенка для меня сшил сам Кальянос. Причем за половину ее настоящей цены. Ну, и какой я после этого идиот?
— Тот, который выглядит, как фисташковое мороженое.
— Ты бы лучше промолчал, если ничего не смыслишь в моде.
— А ты ни черта не смыслишь в магии, но это не мешает тебе болтать и швыряться направо и налево заклятьями. Из-за твоего раздутого самомнения мы оказались по уши в том, что жуки-навозники считают за высшее счастье. И вот еще что, мой бездарный друг, не мог бы ты уйти с дороги, чтобы я мог вернуться в свою лабораторию и вытащить нас из всего этого?
Как-то незаметно разговор перешел на повышенные тона, и собеседники пустили в ход весь арсенал устрашения: испепеляющие взгляды, зловещие ухмылки и угрожающее рявканье.
— Бездарный! — прорычал Гилдерой. — Ты называешь бездарем меня — автора двенадцати книг о борьбе с монстрами?
— Твои жалкие книжонки доказывают лишь одно — что у тебя руки заточены под перо, а не под палочку. — Взгляд Риддла сулил чуму и холеру. Левый глаз отвечал за чуму, а правый за холеру. Однако Локхарт слишком разъярился, чтобы его можно было смутить какими-то взглядами. Он эффектно взмахнул рукой и вздрогнул, когда его вены будто заполнились электрическим током. Магия сорвалась с кончиков пальцев и раскаленной добела молнией врезалась в стену. На месте картины с посредственным морским пейзажем появилась большая дырка, через которую можно было просунуть голову прямо в спальню Гилдероя.
В конце коридора показался Макдур с чашками на подносе, оценил ситуацию и поспешно пробасил:
— Звы-ны-те, гс-по-да, за-был сы-хр, — и растворился в воздухе.
Локхарт удивленно рассматривал ладони, линии судьбы уже было не различить за многочисленными шрамами, кое-какому мистеру умнику стоило быть более осторожным с ритуальными ножами. Сейчас он чувствовал себя как человек, у которого вдруг выстрелил игрушечный пистолет. Удивление мешалось с запоздалым страхом, из этой пьянящей смести рождался истерический смех, который щекотал горло. Гилдерою с трудом удалось его подавить.
— Да я на самом деле великий волшебник, — протянул он.
— Это я великий волшебник, а ты никчемный бездарь и вор. Можешь мне поверить.
— На твоем месте, — Локхарт быстро отправился от шока и величаво поднял руку. Указательный палец вопреки всем правилам вежливости смотрел прямо на Риддла, — я бы не разбрасывался оскорблениями. Когда ты имеешь дело с могущественным Гилдероем Локхартом, нужно следить за своим языком.