Намджун хочет сломать его. Доводить до истерик одним своим голосом, заставлять молить о пощаде, свободе. Он хочет раскрошить его изнутри, расколошматить, сожрать, разорвать на куски всю душу. Это есть вся сущность такого ужасного человека. Других в мафии не воспитывают. Либо – ты, либо – тебя. Только вот Юнги где-то на самом тонком стыке, ходит по лезвию ножа с дерзкой ухмылкой. Только вот чтобы упасть, достаточно лишь слегка порезаться.
Мин натягивает штаны, оттопыривая задницу. Он, вроде, нарочно, но его хочется нагнуть прямо тут, пока он защёлкивает замочек серьги. Это просто верх наглости или смелости. Но у парня колени дрожат, сердце колотится бешено, аж, кажется, грудная клетка сотрясается. Но это всё прерывается телефонным звонком.
Намджун злой настолько, что волочит юношу в машину, заставляя того ободрать локти об дверь автомобиля. Что вообще происходит? Они едут с такой скоростью, что начинает тошнить. По крайней мере, тошнить начинает Юнги. Время и пространство теряется.
Мин оживает, когда оказывается в зловещем, здоровенном, чертовски роскошном особняке. Намджун уезжает, стоит только его пленнику ступить за порог. А потом парня крутят, обрабатывают покрывшиеся корочкой раны, вручают стакан воды.
– Ты кто? – у Юнги голос хрипит так, что он сам себя не узнаёт.
Чувак перед ним по-божески хорошо сложен, красиво одет. И, господи, его ноги. У него улыбка такая, наверное, как и у Чонгука. Шоколадные волосы с пастельно-розовым отливом. Лицо, ебать, модельное. Мин перед ним – вешалка. Старая, к тому же, очень разъёбанная, просто нарасхлебень. Наверное, он шлюха Намджуна или нанятый работник.
– Тебя ебёт? Ну, считай, я – твоя нянька. Поговаривают, что ты совсем безбашенный, вот я и нужен, чтобы ты делов не натворил, – интонация у мужчины достаточно дружелюбная, – предвидя вопросы: с Намджуном не ебусь, нет, мне за это не платят. Меня зовут Сокджин, я – внебрачный сын предыдущего главы картеля. Прав у меня, конечно, побольше твоих. Только я уже лет так десять сбегать не планирую.
– Ты прав, не ебёт, – более-менее равнодушно отвечает Юнги.
Он пытается переварить информацию, полученную за такой короткий промежуток времени. Но становиться похер, поэтому он абсолютно бессовестно просит сигарет. Со стрессом же, блять, надо бороться.
– Во-первых, сначала пожрёшь. Малыш ТэТэ уже поделился историей, как ты попортил ему ботинки от Гуччи. Честно, я думал, что выберут не тебя; ты дикий какой-то. Вот твоего брата сегодня явно трах—
Джин договорить не успевает, Мин опрокидывает пару кресел, бесится, колотит стены. Сокджин шокирован. Он думает: этот парень точно больной. Его крики совсем нечеловеческие, кулаки в кровь сбиты. Его не хочется бить, но порой это трезвит лучше сигарет, лучше самого холодного дождя и душа.
Скоджин прикладывает его рожей о барную стойку. У Мина кровь из носа заливает толстовку, подбородок и губы. После этого окутывает апатия.
– Тебе не десять, чтобы так конеёбиться. Прими, наконец, свою жизнь. Проще не будет.
Джин занимается ужином. А Юнги сидит – ни жив, ни мёртв. За окном темнеть начинает, а он не шелохнулся даже. Как будто и не дышит совсем. А когда начинает клонить в сон, юноша заваливается в первую попавшуюся комнату на спальном этаже. Джин спит внизу, но не может объяснить зачем. Только в случае чего просит Юнги кричать погромче, драться и отбиваться с усердием.
– Это тебе не соску сосать. Тем не менее, выбирай комнату поближе к лестнице. Ты сейчас по краю обрыва ходишь, пацан.
Намджун не приезжает даже глубокой ночью. И на том спасибо. Но сон беспокойный, парень просыпается от каждого шороха. Поэтому пожрать ночью какой-нибудь дряни на пару с Джином звучит не так уж плохо. Просто теперь тему судьбы Чонгука не затрагивают.
– Пока Намджун не вернётся, мы должны быть готовы ко всему. Так часто, это может затянуться на несколько суток. Попробуешь улизнуть – переломаю ноги. А вот он с тобой таким ласковым и плюшевым не будет.
Сокджин трещит непрерывно. Можно ебануться его слушать. Поэтому к середине разговора Юнги бесстыдно дремлет. Пока что у него тут лафа, но не стоит расслабляться. Возможно, ему даже позволят повидаться с Чимином, чтобы попросить того прихватить чего из дома.
Юнги засыпает к четырём, вместе с рассветом. Кровь с лица он так и не смыл, чашка кофе в руках ещё тёплая. Хлопок двери нарушает его некрепкий сон, он вскакивает. Ему послышался оглушающий выстрел.
Джина в доме нет, зато разозлённый Намджун волочит сонного парня по лестнице. И ему спросонья так глубоко похуй, что он окончательно просыпается только от удара поддых коленом. Вокруг – сырой и холодный подвал с монотонными серыми стенами. Глаза у Кима злые. Юнги закашливается, ноги подкашиваются. Его вжимают затылком в холодный бетон, удерживают за подбородок.
– Всегда знал, что мать твоя – сука. Перекрыла мне канал сбыта, а денежки-то капают мимо меня.
– Так пустил бы ей пулю в лоб, – ядовито выдавливает Юнги.
Он задыхается от страха. Этот ублюдок буквально дышит ему в рот.
– У неё неприкосновенность. Я могу ей только твою башку в коробке прислать. Но я не готов сделать ей такой подарок. Вижу, у вас с ней сомнительная любовь.
Намджун улыбается ядовито и неадекватно прежде, чем разжимает челюсти Мина, чтобы засунуть свой язык ему в рот. И этот пацан, такая блядина, бьёт его под коленку, дёргается, бьётся в конвульсиях. Только вот с прокушенной губой, с рожей в крови, он выглядит жалко.
Мужчина заламывает ему руку за спину, прижимает щекой к стене, оттягивает волосы на затылке, заставляя откинуть голову. Смотрит в глаза, упивается плещущейся в них яростью, пронизывающей до костей.
– Не на того напал, сучёныш, – шипит он бешено, не прерывая зрительного контакта.
Юнги не знает, как оказывается на полу. Ким ботинком придавливает его к низу. Наступает на грудь, давит так, аж дышать становится почти невозможно. Только взгляд юноши всё ещё презрительный, полный раскалённых, точёных пик в своей чёрной бездонной глубине. И как будто стеклянным дождём на душу.
Сломать этого урода – единственная цель Ким Намджуна.
========== II ==========
От прикосновений с холодным бетоном по телу бегут мурашки. Юнги чувствует, как губы начинают распухать, рука ноет, болит. Волосы, наверняка, теперь в светлой каменной подвальной пыли. Рот саднит – пиздец просто.
– Ты – отвратительный наглец, – хрипит Мин.
Его душат. До критической отметки совсем недолго. Кажется, что под натиском огромной ладони шея треснет, кровь хлынет фонтаном. Юноша боится захлебнуться ей, бледнеет, закатывает глаза. Намджун упивается его, видимо, последним вздохом, впиваясь глубоким поцелуем. Эта ласка с его стороны совсем не нежная, потому что все раны на лице саднит.
Мин окончательно задыхается, в глазах темнеет. Он царапает ногтями спину мужчины сквозь рубашку. Глаза у него бешеные, бегают безостановочно, лишь бы сознание не потерять. Жизнь в руках Намджуна угасает, будто стальная свеча. Он отрывается, позволяя глотнуть воздуха пленнику.
– Ты ебанутый на всю голову, – у Юнги губы едва шевелятся
Сердце сдавливает, горло горит. Хочется кричать, но сил нет никаких. Вот она, грань. И он, только что побывав одной ногой в могиле, страшиться сдохнуть от рук этого урода. Веки тяжёлые.
– Малышу пора в кроватку, – ядовито улыбается Ким.
Он взваливает мальчишку к себе на плечо – тот почти невесомый, дышит отрывисто, барахтается едва ощутимо. Он чувствует, как дрожат его руки, ледяные, белые-белые, с длинными костлявыми пальцами.
– Да чтоб ты сдох, уёбок!
– И я тебя люблю, – привычно для себя отвечает Ким, занося парня в грузовой лифт.
Юнги не имеет представления, насколько эта хуйня глубоко. Но поднимаются они мучительно долго – или после почти смерти мозги клинит. Высаживаются в небольшой комнате; окна в ней зашторены настолько плотно, что темнота кажется физически ощутимой. Затем плохо освещённый коридор. Это, вау, второй этаж. Через несколько дверей они вваливаются в ванную
Мина опускают на ноги. С него стаскивают худи; мужчина бросает её в корзину, вероятно, для грязного белья. Страх быть трахнутым берёт верх над здравым умом. Руки сами хватают бритву.
– Как же ты меня заебал, – рычит Намджун.
Одного удара в скулу хватает, чтобы юноша разжал пальцы. Второго – чтобы он согнулся. Затем ногой в рёбра; Юнги болезненно стонет, слёзы сами льются из глаз. Жалкий скулёж только распаляет мужчину. Он хватает Мина за волосы на затылке, тащит к раковине. По пути смачно прикладывает лицом о бортик ванной.
– Ты, сучёныш, выводишь меня так, что я тебе хочу кишки выпустить наружу, – у Юнги поджилки трясутся от того, с какой интонацией это произносится.
Он держит парня головой над раковиной, заламывает руки за спину, открывает ледяную воду и поливает башку Мина прямо из крана. Вода забивается в лёгкие, юноша заходится в кашле, булькает, отплёвывается. Но в белоснежную сантехнику жидкость льётся розовой, как будто морковно-малиновой. Все раны на лице саднит с новой силой, Юнги продолжает шипеть. Но не хватает сил вырваться.
– Джин тебя разбаловал. Но в этом нет его вины, просто ты охуевший.
Намджун сгорает от ярости. Строптивый ублюдок, да кем он себя возомнил? Он трёт его лицо полотенцем, сдирая тонкую корку запёкшейся крови с губ. Юнги больше не дёргается, только откидывает голову на бортик ванной, вздыхает и трясётся. То ли от страха, то ли от холода – кого ебёт? И дышит загнанным зверем, полувсхипами-полустонами.
– Чтоб ты сдох, – задушенно стонет он, когда его снова держат за горло.
– Ты повторяешься, – мужчина чуть охлаждает свой пыл, – будь послушнее – меньше проблем.
– Иди нахуй, – недружелюбно отзывается Юнги.
– Видишь, ты сам меня вынуждаешь.
Намджун утробно рычит, зажимает костлявое тело своим, грубо впивается пальцами в бёдра, приспуская брюки. Юноша бьётся в глухой истерике, взрывается, царапается, пытается укусить. Он не молит, только задушенно хлюпает, полустонет слова ненависти ему на ухо. Да так это звучит, что стояк до боли упирается в ширинку. Мин Юнги – сам дьявол.
– Наверняка уже давал кому, блядина. Дырка твоя раздолбанная, небось, настолько, что туда крейсер спрятать можно.
Глаза у Юнги маслянисто-чёрные. Он уже до хрен-знает-какого колена проклял Намджуна и всех его детей. Он не собирается терпеть надругательства над своим телом, но его руки оказываются связаны толстым ремнём.
– Заебал ты меня до искр перед глазами, – устало вздыхает Ким.
Он даже брюк не снимает, только ширинку расстёгивает. А вот Юнги не помнит, как оказался абсолютно голым. Юноша конвульсивно дёргается, глядя, как Намджун раскатывает презерватив по стволу. Мин такой костлявый, что кости сквозь молочно-белую кожу просвечивают. И острыми коленками он пытается отбиться, только от пощёчины звенит в ушах и тело не слушается.
Юнги не знает, как ощущается болевой шок. Но, судя по всему, именно так. Становится вдруг смешно до невозможности. Тело парализует. Но от второй пощёчины боль вдруг накрывает волной. Парень накрывает горло в хрипящем крике, раздирает руками приоткрывшуюся из-за ворота рубашки шею до глубоких кровоточащих царапин. Под двумя тонкими пальцами бьётся сонная артерия. Можно сказать: пульс у Намджуна не менее сумасшедший.
Мин отвлекается на всё вокруг: кафель, измазанная его кровью ванна, белая сверкающая раковина, холодный пол под ногами, волосы мокрые. И воздух стрянет в горле комом, всхипы выбивают его так, что он вылетает, как пробка из бутылки шампанского. У него все тело трясётся, когда задевает простату. Ощущения глушат друг друга – одно другого сильнее, как будто громче. И вроде разрывает от боли, но накрывают оргазмические конвульсии.
Юнги хрипит, дёргается и почти плачет, воет. Потолок кружится, а затем исчезает. И слышно только, как Намджун говорит удовлетворённо “Довыёбывался”.
И когда мужчина, отдышавшись, поправляет галстук и выходит из ванной, Юнги клинит. Лишь через несколько глубоких вздохов он заходится в диком вопле, который, кажется, оказывается совсем беззвучным на выходе. Он смотрит пустыми глазами на синяки на запястьях, сдавленно полустонет. От каждого движения, вздоха тело пронзает невыносимая боль. В голове гулко шумит ветер, выметает плохие мысли. Это даже не апатия, просто огромная дыра внутри, которую, по-хорошему, стоит забить чужой любовью и теплом.
Мину холодно, и ноги сводит. Наверное, должен приехать Джин. Если он ещё жив. Этого чувака незачем винить, он сам тут пленник. Такой же пленник своей крови, как и разбитый Юнги. Его буквально продали в рабство.
Сейчас бы увидеть Чонгука, прижаться, положить голову ему на плечо и тихо завыть. Потому что трудно сдержать своё обещание. “Не сломайся”. Потому что он повёрнут на его благополучии в отличие от мамочки, которой лишь бы свою золотую задницу сберечь.
Это сложно. Юнги чувствует под собой тёплую влагу, которая касается его кожи, внутренней стороны бёдер. Но нет сил опустить взгляд. Догадаться нетрудно.
Скрип двери звучит оглушаюше. Юноша смотрит на бледного взъерошенного Джина, держащего пакет из супермаркета. Покупки оказываются брошены в угол комнаты. Дальше начинается канитель: Юнги моют в ванной. Вода тёплая, она медленно помогает мыслям собраться воедино. Она собирает осколки души заново, склеивает, покрывает слоем льда, чтобы защитить от внешней опасности.
– Боже, – Мин дёргается, ворочается, – тебе-то что в моей заднице нужно? Клад нашёл? – агрессивно рычит он, пытаясь вывернуться.
Тело не слушается, ноги подкашиваются.
– Я как лучше хочу. Он тебя порвал, если ты своими куриными мозгами сам не дошёл до этого! – Джин зол, – Завтра у тебя поднимется температура, если сейчас ничего не сделать. Учти, это будет достаточно неприятно.
– Ты-то откуда знаешь? – на автомате спрашивает Юнги, глядя, как Сокджин хмурит брови.
– Ошибка молодости. – отрезает мужчина, всем своим видом показывая, что разговор окончен.
Он заставляет Мина прогнуться в пояснице, надавливая на спину. У него пальцы тёплые, тонкие, совсем по-женски нежные. Но всё равно больно. Юноша поикусывает кожу на запястье и сдавленно шипит. Но, наверное, это само по себе невозможно больно.
Юнги лежит на постели, заботливо укрытый тонким флисовым одеялом. Джин скрашивает его одиночество рассказами о своей учёбе. Оказывается, ему позволили поступить в институт, покрыли все нужды. У него два высших: окончил консерваторию и медицинский университет.
– Я на скрипке играю профессионально, только не практиковал давно, – на лице расцветает грустная улыбка, – полтора года ещё геникологом работал в частной клинике. Потом меня подстрелили, но не серьёзно. С тех пор я уже как пять лет птица в клетке. Но мне вполне комфортно.
До попадания в картель его будто не существует. Джин не говорит о своей жизни вне, о матери, о старом доме. А раз не говорят – не спрашивай.
– Я сам пианист, – Юнги не смотрит на него, боится увидеть лишнего, – и песни свои пишу. Живу музыкой, так сказать. Пару раз мы с Гуком давали концерты в клубе. Меня на частное прослушивание недавно приглашали, только вот облом.
Юноша медленно погружается в сон, убаюкиваемый рассказами Джина. Он не знает: дома ли Намджун?
***
Чонгук приезжает в дом вместе с Тэхёном. Здесь красивый сад, усыпанный цветами от конца до края. Ким бурчит, когда скидывает ботинки в мусорное ведро на входе, приказывает дворецкому занести чемодан в свои апартаменты.
– Простите, – Мин заглушает свои гордость и самодостаточность, чтобы произвести нужное впечатление.
– Ох, зови меня оппой, до поздна в игры не играй, можешь мультики посмотреть. Если что, все вопросы к дворецкому. Обед завтрак и ужин по расписанию. Спим в одной кровати, шмотки разложишь в гардеробной – дверь справа по коридору. Ложись без меня, жди утром.
Чонгук внутри горит от такой наглости. Но он не может сказать что-то. Только смотрит своими большими глазами на своего… хозяина? Это его мало ебёт, поэтому он засовывает руки в карманы брюк и склоняет голову к плечу.