— Матушка, прошу тебя! Он умер, оставь его в покое.
— Именно, нужно оставить его в покое и идти дальше. — Она тяжело вздохнула, в глазах появилась тоска. — Ты ведь знаешь, что нам никогда не собрать приданое, а кому нужен этот полуразвалившийся замок и три твоих незамужних сестры? Хвала богу, хоть Гретель пристроена.
В Ильмисаре все крутилось вокруг мужчин, а когда их не было, все разваливалось, как у нас.
— Кэлла. — Матушка приблизилась и обняла меня за плечи. На ее лице обострились все морщины, неопрятный образ стал напоминать щит. — Я знаю, как тяжело оставлять дом. Во дворце арданира будет непросто, но что тебя ждет здесь? Тут и мужчин-то нет, чтобы надеяться на брак. Я надеялась, что кто-то из родственников возьмет вас в камеристки и вы уедете с этого богом забытого болота, но наша семья слишком большая, и всем нужна поддержка. Поезжай, Тибо наш друг, он поможет. А если нет, ты просто вернешься.
Это по-прежнему напоминало несвязный сон, вот-вот стена растворится и мы увидим единорога. Я бестолково поправила капор, одернула фартук — нужно было что-то делать.
— Ты пригласила кузин? Но ведь на холме нам понадобятся наряды, вряд ли хватит тех, что есть. — Почему-то казалось, что нужно искать повод остаться. Дело даже не в Майтлине, просто так было нужно.
— Об этом позаботится Тибо, он просил снять с тебя мерки и отправить его секретарю. Он все решит.
Его забота нравилась меньше всего. Не представляю, что могло от меня понадобиться, в бескорыстную помощь не верилось. Может, напрасно — мы не виделись после случая в кладовой, он так и служил Примарам. То ли стыд, то ли долгая разлука заставила забыть годы, когда он был частым гостем у нас. Тибо и раньше одалживал нам деньги, но оплачивать портних для меня… нет, здесь что-то скрывалось.
Я смотрела на матушку и искала ответ в ее глазах, но внимание перетягивали растрепанные кудри. Наверняка когда-то она была опрятной, говорила спокойно и грациозно двигалась. Годы в одиночестве сделали ее такой, и меня сделают, если ничего не изменится.
К двери я брела в забытье. Стоило нагнуться за корзиной, как матушка вкрадчиво сказала:
— Не забывай, что нашего бога не признают в Ильмисаре. Помни, что делают с такими, как мы, и следи за языком.
«Такие, как мы» — от фразы веяло далеким миром, который не хотелось узнавать.
В том же забытье я добрела до прачечной, где стоял чан с дымящейся водой. Толстая прачка сидела у корзин и разбирала белье, я поставила свою рядом и вышла во внутренний двор. Пустота — точнее не описать. Огромное пустое пространство внутри высоких крепостных стен. Всюду стояли длинные каменные постройки, они выглядели заброшенно и уныло, а черные окна напоминали глазницы. Издалека выглядывала сторожевая башня, одиноко рассекая небо и будто следя, чтобы никто не веселился. Ветер гонял туда-сюда сухие листья, они шуршали, других звуков не было. Странное чувство, впервые дом казался таким мрачным.
Я пошла вдоль стены замка. Ряды бойниц тянулись высоко-высоко, и только на последних этажах виднелись крохотные окна со ставнями. Чем дальше, тем темнее и старше они выглядели, камень становился бугристым, на нем появлялся желтый и бледно-зеленый мох. Жаль, что отец восстановил лишь малую часть.
Впереди показался ряд высоких построек, тоже с темными пустыми окнами — казармы. За ними высилась крепостная стена, по ней змеилась угловатая лестница — как влекла меня в детстве эта узкая каменная полоска! Было что-то манящее в том, чтобы подняться на парапет и осмотреться. Матушка до сих пор запрещала это, когда-то ее око казалось вездесущим, но сейчас я уверенно направилась к стене
Как всегда, затея перестала нравится на середине лестницы. Высота пугала, земля отдалялась, постройки уменьшались, а ветер хлестал по лицу, как противная мокрая тряпка. Полшага в сторону, и… Приходилось до колен поднимать юбку и жаться к стене.
Неуверенность, одиночество — я не первый месяц так себя чувствовала. Меня просватали за викнаторца в возрасте Мышки, отец договорился через родственников. Мы были так рады, Викнатор — вечно летнее княжество, там все поклоняются Арантаку. С нас даже приданое не взяли, у них это не принято. Как и жениться на юных девицах, поэтому оставалось только подрасти. Я так долго жила с уверенностью в будущем, что перестала ее ценить, вот бог и наказал. Жених погиб несколько месяцев назад, и вместо грез осталась пропасть с одной стороны и глухая стена с другой. Не могу даже назвать свои чувства, просто опустошение.
Парапет, наконец добралась. Ветер здесь дул еще сильнее и трепал юбку, но было много места, и высота не так смущала. Я подошла к краю и замерла между двумя зубцами; вся земля до горизонта принадлежала моей семье, да что толку? Одни болота. Отец рассказывал, что когда-то здесь было озеро, а замок стоял на завороженной насыпи. Сейчас только она и осталась неизменной, все вокруг нее будто накрыли пушистым желто-зеленым покрывалом. Над бугристой поверхностью раскинули ветки одинокие деревья, чем дальше, тем плотнее они росли. Всюду сияли кляксы стоячей воды, кваканье и плеск лягушек разносились звонким эхом.
По утрам туман был таким густым, что напоминал облако, исчезал даже каменный мост. Он тянулся от Южных ворот и служил короткой переправой для тех, кто не хотел тратить сутки на объезд. Мы брали с них плату, еще с низкородных, которые собирали болотную руду. Целителям, чародеям и травникам все время что-то требовалось, так мы и зарабатывали на еду и слуг.
Во всех сказках принцессы жили в светлых замках, рядом рос лес или сад, где пели птицы. Наверное, многим не понравилось бы это место, но я любила свой дом. Любила протяжное кваканье, мох, что покрывал крепостную стену и мост. Даже вечная сырость была приятной. Я никогда не ездила дальше деревни на юге, не пересекала северную границу отцовских владений.
Мне и не хотелось, но корзина с грязным бельем угрожала стать единственным спутником жизни. Нет, придется ехать к холму и что-то менять. Надежда на внимание Майтлина исчезла, ее подстегнули воспоминания. Тогда оба знали, что он мог погибнуть, это обострило чувства, только и всего.
========== Глава 3 ==========
Тибо прислал за мной своего камердинера. Я с ужасом вспоминала столичных жителей в дорогих нарядах, их уверенные голоса и походку. Только бы не осрамиться, особенно волновали мои, с позволения сказать, камеристки. На просьбы родственники отвечали долго, а ради такой поездки их дочери слетелись быстрее ветра. Всего пять, еще Мышка — куда столько?
Кузины старались вести себя достойно, но кто-то уже спел моей сестренке неприличную песенку. Дочери тети — Вламиа и Сениа — не переставая поправляли свою одежду. Иногда казалось, что по ним бегали блохи. Светловолосые девицы были полными, Сение шло: маленький вздернутый нос и полные губы, круглые румяные щеки. А Вламиа выглядела старше своих семнадцати лет из-за второго подбородка и носа картошкой. Хуже всего, что Мышка сочла их модницами и во всем подражала.
Инима, дочь дяди, вела себя скромно, но от нее было столько шума! То споткнется, то уронит что-то, один раз она выходила из-за стола и потащила за собой скатерть, которая зацепилась за пояс. Ее сестра Доанна не отставала и любила неприличные выражения. Больше них волновала племянница тети — Клара. Она всего боялась и заикалась, вкупе с долговязой фигурой и впалыми щеками бедняжка выглядела несчастной.
Но я радовалась приезду родных. Клара замечательно вышивала, а мне нравилось хвалить ее и видеть, как девица становилась увереннее. С Доанной и Инимой у нас были одинаковые волосы и глаза — почему-то казалось, что это сближало нас. Вламиа излучала доброту, а Сениа единственная разделяла мои тревоги из-за поездки. Мы часто поднимались на крепостную стену и говорили об этом.
— Нас много, будем присматривать друг за другом и щипать, если кто-то скажет лишнее, — говорила она, имея в виду нашу веру.
Вся семья поклонялась Арантаку. На юге всегда было много его последователей из-за близости к Викнатору. Мы знали друг друга, но никогда не говорили об этом вслух — слишком опасно. Наказание за веру было чудовищным, при мысли о нем я словно оказывалась в темной комнате среди шорохов и теней.
Я хотела сама встретить камердинера Тибо, но матушка не позволила.
— Ты? И думать забудь? — крикнула она, заполняя свою комнату эхом. — Нам нужно показать, что ты правильно воспитана и не вмешиваешься в дела без надобности. Камердинер ведь не простой низкородный, а сын лорда, что он скажет Тибо?
Будто он не знал нас. По-моему, ей просто хотелось сыграть роль гордой хозяйки замка хоть перед кем-то. Лиловое платье с вышивкой создавало нужный образ, но матушка то и дело высовывалась из окна, и ее волосы снова превратились в узел из кудрей.
К счастью, камердинер оказался не страшным. Мы с девицами наблюдали из окна, как во внутренний двор въехали стражники в нагрудниках из выбеленной кожи. Они уверенно сидели на лошадях, чего не сказать о странном человеке в черной котте.
— Боже сохрани, его фигура похожа на яйцо! — улыбнулась Вламиа.
Доанна захрюкала в ладонь, явно представляя не то, что имелось в виду.
Бедный гость подпрыгивал в седле и казался измученным. Спешиваясь, он едва не рухнул, потом нога застряла в стремени и стражникам пришлось помочь ему. Сумев освободиться, он поправил одежду и смущенно огляделся по сторонам. Это и был камердинер — господин Дони Лоус, какой-то родственник Тибо.
Они с матушкой недолго разговаривали в ее комнате, затем вся семья собралась в столовой. Страшно вспомнить, в какой суматохе мы украшали ее. Матушка заказала новые знамена, а нетрезвый стражник упал с лестницы, пока развешивал на стенах узкие полоски ткани. Они были темно-зелеными, по середине тянулась черная полоса, слева от нее красовался наш герб — профиль оленя с длинными рогами, справа — ряды сов, символ арданириата.
Царапины на старом столе закрыли белой скатертью, и темная столовая стала уютнее. Впрочем, для камердинера это вряд ли имело значение. По виду он казался младше меня, полный, но хотелось подобрать другое слово. Пухлый, да, уютный, как мягкая подушка. Темно-пшеничные волосы и узкие серые глаза делали его миловидным, но все портили кривые зубы.
За обедом ушли все опасения. Господин Лоус был добрым и так мило краснел, что его хотелось потискать. Матушка говорила спокойно и изящно, даже лохматые кудри перестали резать глаза. Я была счастлива, пока моя младшая сестренка не начала мычать себе под нос ту похабную песенку. Господин Лоус тут же смутился и уткнулся носом в тарелку.
После обеда я заявила, что провожу гостя в его комнату. Матушка выпучила глаза и замотала головой, но мне было все равно — нужно любой ценой добиться ответов. Господин Лоус наверняка знал, что задумал Тибо. Слова никак не находились, пока мы шли по коридору. Гулкое эхо витало над нами и подчеркивало нелепость ситуации, пришлось задать глупый вопрос о столице.
— Столица? — Господин Лоус улыбнулся и опустил голову, скрывая кривые зубы. — Столица шумная. Я и сам приехал на холм Виттилии из пустого замка, когда лорд Эймирит предложил мне службу. Сперва я боялся всех этих грохочущих телег и кричащих людей. Их так много, просто невообразимо.
Значит, Тибо пригласил? Что, если он плел какой-нибудь заговор, оттого и собирал надежных людей? Мысль увлекала, но казалась далекой от нашего болота и мирного кваканья. Но как же манили тайны неизвестного мира.
На вопросы о приглашении Дони бормотал что-то невнятное и краснел. Знал! Вот хитрый, но ничего, в поездке он от меня не отделается.
Проводив его в комнату, я побрела к себе, и эхо шагов стало печальным. Дом будто тосковал из-за моего отъезда, и становилось еще тяжелее. Страх большого мира сменился надеждой, но ее портили мысли о Майтлине. Время стерло из памяти его лицо, остался только образ высокого, грозного мужчины с теплым взглядом. А что осталось в сердце? Точно не любовь, просто нежность и благодарность за подаренные ласки. Надеюсь, чувства не вспыхнут при встрече. Они не нужны, ни за что не стану подстилкой человека, который так легко отмахнулся от меня.
В ночь перед отъездом я старалась понять, появится ли пламя из тлеющих углей. Было тихо, влажный воздух приятно холодил лицо, а по потолку медленно скользила тень дерева. Прямо как в ночь, когда я привела сюда Майтлина, но тогда горели свечи. Наверное, был поздний час и все спали, отсюда и смелость. Как приятно было ощущать на коже этот влажный воздух. А еще звуки, сколько страсти было в шорохе простыней, глухих вздохах и шепоте, что даже сейчас напряглись соски.
Реакция тела всегда заставляла стыдиться. Майтлин открыл мне блаженство близости, и без мужских ласк становилось все труднее. Трогать саму себя казалось отвратительным, но порой это требовалось сильнее воздуха. Вот и сейчас в животе потеплело, грудь стала чувствительной, а одеяло так приятно грело, словно ладонь. Слаще рук Майтлина согревало только его дыхание, когда я лежала поперек этой кровати четыре года назад. Ягодицы были у самого края, а ноги — широко расставлены.
Нельзя было помнить все подробности, это фантазия глумилась, но я так и чувствовала жадные, звонкие поцелуи. Они опускались по внутренней поверхности бедра, и нежная кожа издевательски четко передавала изгибы губ и подбородка Майтлина.
Под одеялом стало жарко. Мелочь. Я отбросила все мысли и принялась задирать сорочку. Руки дрожали, так хотелось скорее добраться до места, которое требовательно пульсировало. Когда палец нырнул между складочками, я окончательно перенеслась в заполненную светом и тенями спальню. Была ли на мне сорочка? Пусть не будет, чтобы сминать собственную грудь, пока голова Майтлина опускалась ниже и ниже.
Не знаю, было то воспоминание или фантазия, но словно наяву, чужие пальцы коснулись сокровенного. Ужасно стыдно лежать и чувствовать, как раздвигаются складочки, а света достаточно, чтобы все рассмотреть. Но все забылось, когда язык коснулся чувствительной горошины. Внутри будто что-то порвалось, и живот наполнился удовольствием. Хотелось извиваться, но как дернуться и все испортить? Нет, приходилось лежать и впиваться пальцами в собственную грудь, пока твердый язык гладил, обводил, надавливал.
Медленные ласки становились настойчивее, уже скоро Майтлин бесстыдно лизал меня, скользил языком вверх-вниз, иногда обхватывал губами складочки и посасывал. Даже легкие касания дарили столько блаженства, что напоминали удар, я дергалась, из груди сами собой вырывались стоны. Приходилось закрывать рот ладонью. Так приятно, меня все наполняло и наполняло удовольствие, нужно было выплеснуть его хоть как-то. Я приподнимала и опускала бедра — Боже, как пошло! Но мне нравилось отдаваться Майтлину полностью, позволять делать с собой все и наблюдать за хитрыми взглядами. В его глазах всегда была пелена, но он явно внимательно наблюдал и делал все, чтобы стало приятнее.
Майтлин широко открыл рот и прижался ко мне губами. Тепло, влага… не вынести, слишком хорошо. Язык не останавливался, щекотал меня, проникал внутрь, пока сильные пальцы впивались в бедра. Приятная боль, полная страсти, желания обладать, только от этого хотелось стонать громче, тело двигалось уже само по себе. Я все выше, все резче приподнимала ягодицы, Майтлину пришлось с силой надавить на мой живот. Да, сила — как хотелось чувствовать ее, чувствовать себя в чужой власти.
Стыд исчез, и стало плевать, чьи пальцы дразнили соски. Майтлин вовсе его не знал и мелко дергался — тоже помогал себе рукой, быстро двигал ей между своими ногами, быстро двигал языком, все быстро.
Волна накрыла неожиданно. Я вскрикнула непростительно громко и выгнулась — огонь исчез и появилось жуткое напряжение, не менее сладкое. Майтлин не дал опомниться. Шумно втягивая воздух, он залез на кровать, матрас прогнулся под тяжестью его большого тела. Вместе с напряжением ушли силы, ноги подрагивали, словно после бега. Теперь ничего не хотелось, просто лежать и чувствовать, как последние всполохи удовольствия ласкают изнутри.
Я не сразу поняла происходящее, когда Майтлин резко уложил меня вдоль кровати и подтащил к себе. Пятки оказались на его плечах, ягодицы приподнялись и между ног лег все еще твердый член. Частое дыхание, раскаленная кожа, мутный, хищный взгляд напротив — я затрепетала. Что это за животные инстинкты — отдаться сильному? Наверное, это низко, но было все равно, только бы не останавливаться, продолжать… не близость, соединение.