Охотник перевёл абсолютно шокированный взгляд на графа, словно пытаясь понять, снится ему это или нет. А может всё это, в самом деле, так, как он это видит? Граф вдруг стал нежным и бережным? Он чего-то хочет? «Глупо», – про себя бросил мужчина, невольно прикусив губу от огорчения. – «Он всегда хочет одного и того же!»
– Мне не понравилось мясо. – отозвался брюнет, не узнавая свой голос, что вдруг стал тихим и покорным. – Поэтому ужин в целом показался мне плохим.
– Тогда я могу загладить эту оплошность. – лукаво отозвался Рудольф, чуть подмигнув мужчине, отчего того передёрнуло, словно от разряда тока.
Хозяин особняка стащил с себя сюртук и принялся расстёгивать рубашку. Движения его стали словно бы плавными, как если бы они вдвоём погрузились в толщу воды. Дыхание Гастона перехватило. Нет, ошейник на нём был застёгнут всё так же легко, не давил, но воздух вдруг отказался поступать в лёгкие. Мужчина скользил взглядом по ладному телу Рудольфа с лёгким рельефом мышц, хотя, быть может, где-то в глубине души он понимал, что смотрит на это по несколько другим причинам. Рубашка графа, которая пахла чем-то наподобие мяты, скорее всего, благодаря духам, упала на рядом стоящее кресло, и Рудольф повернулся к охотнику, позволяя налюбоваться собой всласть. Его глаза так и сверкали при тусклом свете свечей и камина под прядями выбившихся из хвоста волос. Изящные пальцы мужчины скользнули к брюкам, и эта деталь одежды вскоре скользнула вниз по ногам графа. Сделав шаг к Гастону, Рудольф оседлал его бёдра, не сводя с него взгляда и маняще улыбаясь.
– Да что с тобой? – изумлённо выдохнул брюнет, против воли принимаясь оглаживать плечи мужчины, его талию и бёдра, наслаждаясь бархатом кожи под ладонями.
– А тебе разве не нравится, Гастон? – почти нежно прошептал мужчина на ухо пленнику, после лизнув его и слегка прикусив мочку. – А кое-что у тебя между ног говорит об обратном.
И горячая ладонь хозяина особняка накрыла член охотника сквозь ткань брюк и белья, а затем чуть сдавила, вырвав из груди Гастона рычание неудовлетворённого племенного самца. Мужчина двинул бёдрами навстречу руке графа, уже желая продолжения, даже если его и начнут грубо трахать, хотя Гастон и подозревал, что в этот раз ему позволят быть ведущим. Чуть прохладные губы Рудольфа коснулись его шеи, прихватив кожу, а мужчина стал слезать с колен пленника на пол, к его ногам, медленно расправляясь с его брюками и высвобождая его плоть от ненужной сейчас одежды. Когда же оба они оказались окончательно раздеты, Рудольф принялся вылизывать и посасывать член мужчины, наслаждаясь жадной пульсацией возбуждённого органа, скользя по всей длине губами, втягивая щёки, лаская взбухшие венки языком и довольно улыбаясь. Гастон двигал бёдрами ему навстречу, буквально насаживая ртом на свой член, желая, наконец, получить такую нужную разрядку, без которой его плоть начинала болеть, и, к его удивлению, Рудольф совершенно не сопротивлялся. Пальцы графа ласкали его напряжённые яйца, чуть оттягивая и изредка принимаясь щекотать. К недовольству Гастона выпустив его член изо рта, Рудольф склонился к его яйцам и принялся тщательно их вылизывать и посасывать, принимаясь крутить вокруг них языком восьмёрки, вызывая всё более ощутимую дрожь. Пальцы же графа скользили по ногам мужчины, разгоняя мурашки, а Гастон принялся яростно ласкать свой член, доводя себя до желанной разрядки. Рудольф, отодвинув его руку, чуть оттянул крайнюю плоть и тут же лизнул головку, чем и ускорил приход разрядки. Мужчина обильно излился ему на лицо, глухо застонав. Рудольф слизал, до чего мог дотянуться, а остальное стёр салфеткой.
Наблюдя за довольной улыбкой на губах своего пленника, Рудольф уселся на край стола, закинув ногу на ногу и погладив кончиками пальцев ноги колено мужчины. Брюнет поднял взгляд на хозяина особняка и, облизнув губы, чуть прикусил кожу у него на колене, вызвав довольный стон, затем принимаясь подниматься выше, раздвигая стройные бёдра и медленно опрокидывая графа на стол. Облизывая губы и замирая в предвкушении, мужчина широко развёл ноги, позволяя Гастону устроиться поудобнее, попутно оглаживая его соски, вновь возбуждая. Когда же мужчина вновь подошёл к нужному состоянию, Рудольф притянул его к себе теснее. И Гастон, словно желая отыграться на графе за то, что тот с ним делал раньше, принялся вталкиваться в него без всякой подготовки, довольно улыбаясь, сдавливая его ягодицы и довольно порыкивая. Не смея сопротивляться или перечить, граф подавался бёдрами ему навстречу, чуть насаживаясь на его плоть и сладко постанывая. Его тело желало этого – желало боли, острого удовольствия, насилия, а злой на него Гастон был лучшим партнёром. Впрочем, Рудольф поймал себя на мысли, что даже секс с Вивьеном не доставлял ему такого удовольствия.
Войдя в мужчину на всю длину, брюнет принялся сразу двигаться в нём, до синяков сжимая его ягодицы и ляжки, оставляя на плечах и шее своего хозяина яркие метки укусов и засосов. Трапезная наполнилась сладкими вздохами Рудольфа, его полными наслаждения стонами, пошлыми шлепками тело о тело и глухими порыкиваниями Гастона, что срывался подобно жадному, ненасытному зверю. Изящные руки графа в полном беспорядке скользили по спине мужчины, изредка оставляя царапины.
– О, да, – выдохнул Рудольф, сильнее прогибаясь в спине и подаваясь бёдрами навстречу.
Гастон, глянув на довольную морду графа, зло фыркнул и, выйдя из мужчины, повернул его к себе спиной, чем вызвал недовольный, полный возмущения стон. До боли разведя ягодицы Рудольфа, Гастон полюбовался на чуть сжимающуюся дырочку меж тяжёлых округлостей ягодиц, облизнулся и принялся вновь проникать в задницу графа, но на этот раз медленно, неторопливо, хотя это и было сущим мучением для него. Но делал он это только для того, чтобы насолить Рудольфу. Он уверенно держал его бёдра, не давая подаваться себе навстречу, буквально вжимая мужчину в стол и понимая, что тот получает от этого невероятное удовольствие. Медленно проникнув до упора, Гастон наградил упругую задницу графа увесистым шлепком и только после этого принялся двигаться в нём, но вновь мучительно медленно, хотя ему и хотелось начать засаживать ему по самые яйца, быстро, раздвигая горячие стенки заднего прохода, доставляя вместе с удовольствием дикую боль. Граф же так стонал и извивался под ним, что противостоять этим желаниям мужчина не мог, и вскоре, в самом деле, сорвался на бешеный ритм, всаживая свой член глубоко в задницу Рудольфа, сжимая его ягодицы и вырывая из его груди стон за стоном, что оглаживали уши мужчины, подобно лучшей музыке.
Безумие, охватывающее их двоих раз за разом, лишь подогревало атмосферу, затуманивая сознание. Охотник словно пил из отравленного источника, не в силах напиться, прижимаясь губами к разгорячённой шее графа, прикусывая его кожу на спине, плечах, шее, загривке, оставляя яркие метки засосов. Чуть отстранившись, не переставая двигаться в разгорячённой заднице мужчины, Гастон скользнул по нему взглядом, наслаждаясь тем, как граф извивается от удовольствия, почти срываясь на поскуливания, насаживаясь на его член и умоляя не останавливаться. Столь приторно пошло и сладко звучали его мольбы, срывающиеся с воспалённых удовольствием губ! Волосы, растрепавшиеся и чуть взмокшие от жара, прилипли к его плечам и спине. Ах, если бы он мог сейчас видеть его лицо! Но было слишком поздно для того, чтобы переставать двигаться в этой потрясной заднице! Разрядка была слишком близка. Особенно резко подавшись бёдрами навстречу и сорвавшись на крик, граф обильно излился на скатерть, прогнувшись в спине и запрокинув назад голову. Тело его содрогнулось, а горячее отверстие лишь теснее сомкнулось вокруг члена мужчины. Довольно застонав, Гастон ещё несколько раз глубоко ворвался в Рудольфа и, едва успев выскользнуть из него, кончил ему на спину, затем устало бухнувшись в кресло.
Хозяин особняка ещё некоторое время лежал на столе, тяжело дыша и содрогаясь от удовольствия. Тесная его дырочка меж ягодиц слегка кровоточила, импульсивно сжимаясь и разжимаясь. Выступившие капельки тёмной крови медленно стекали по его бёдрам, привлекая внимание. Гастон даже со смешком подумал, что будь он вампиром, он бы принялся слизывать эти солоноватые капли. Но его и без того тянуло поцеловать крутые бёдра мужчины, слизывая кровь, оставляя пятна засосов. Поддавшись искушению, Гастон куснул графа за бедро, но больше сделать не успел – Рудольф почти что стёк в его объятия, довольно улыбаясь.
– Как тебе ужин? – довольно поинтересовался граф. Его янтарные глаза были затуманены удовольствием, а пальцы так и скользили по шее мужчины, то и дело подбираясь к затылку, запутываясь в волосах.
На миг призадумавшись и прикусив губу, охотник довольно улыбнулся:
– Идеально.
Промозглый дождь стучал в окна особняка, вызывая невероятную грусть, ввергая в меланхолию и некоторую даже депрессию. Гастон почти всё своё свободное время проводил с псом и… Рудольфом, что вызвался помогать и ухаживать за волкодавом. Охотник всё больше замечал за графом задумчивость и некоторую грусть, которая невероятно его удивляла. Однако кое-что ещё переменилось в Рудольфе. Он становился всё более ласков со своим пленником, часто снисходил до ласк в постели и даже разрешал делать себя ведомым. Приняв это всё на свой счёт и на счёт хорошего поведения, Гастон не обращал на это внимания, хотя и был благодарен за помощь с псом, что вновь становился на ноги и выздоравливал.
На исходе второй недели, после выдачи Оливеру ещё одной порции лекарств, граф властно обнял Гастона и прислонил к своей груди, мрачно смотря за окно, где за тучами был виден медленно уходящий за верхушки деревьев алый диск солнца. Охотник послушно прижался к груди хозяина особняка, украдкой глянув на его прекрасное лицо, почти буквально отражающее мрачность неба. Такой подавленный вид мужчины был совсем непривычен Гастону, а потому он не удержался от вопроса:
– Что с тобой? Ты уже две недели сам не свой.
Граф перевёл на него пустоватый, ничего не понимающий взгляд, а затем выдавил улыбку:
– Пожалуй, что тебе понять такое не по зубам.
– Мне ещё и не такое было по зубам. – ощетинился мужчина, обидевшись, что ему не стали ничего говорить, хотя он и постарался проявить своё внимание.
Рудольф некоторое время молчал, а затем теснее тесного прижал к себе охотника и приподнял его голову за подбородок:
– На свою голову я полюбил тебя. И мучаюсь тем. Быть может, теперь ты поймёшь, что я имел в виду?
Отпустив охотника, хозяин особняка поднялся на ноги и, одёрнув сюртук, вышел из комнаты пленника, мрачный, словно туча. И только тут до Гастона дошло, что его граф тоже способен к обычным человеческим слабостям и чувствам. Даже таким светлым, как любовь. Впрочем, Гастон не мог судить так – ведь и он сам не мог признаться себе в том, что никогда не любил по-настоящему. Что и ему, так называемому «чудовищу», это было чуждо. Он смотрел на дверь, за которой скрылся граф и не мог поверить собственным ушам. А где-то наверху тоскливо запела скрипка. Так проникновенно и сладко, как не пела никогда, задевая даже самые грубые струны в душе охотника, как и дождь за окном, что тихо подпевал инструменту.
========== Ария седьмая ==========
Даже в том, кто сердцем чист,
Кто, молясь, позабыл про сны,
Может волк проснуться, что спит,
Коль зацвёл аконит под светом осенней луны.
Светлые, прохладные снежинки кружились в воздухе, сияя в слабых лучах солнца, что едва пробивалось сквозь белёсую пелену облаков. Мягкие сугробы покрывали лес и особняк, точно королевские перины. Ступая по мягкому снегу, волкодав тонул в нём едва не по грудь и был этим невероятно доволен, оставляя за собой широкую борозду. Гастон с мягкой улыбкой следил за ним, кутаясь в тёплый плащ, что ему выделил по доброте душевной Рудольф. А может и не просто по доброте душеной, а потому что сказал правду? Брюнет обернулся к мрачному особняку, и мог поклясться, что на одно мгновение разглядел силуэт графа в огромном окне крытой галереи. Но, моргнув, охотник признал, что это было лишь секундное наваждение. Граф стал невероятно нежен с ним, ласков, а это чересчур напрягало Гастона, заставляя его раздражаться и настораживаться, ожидая какой-нибудь очередной гадости. Но всё было кристально чисто со стороны графа – он старался ухаживать за Гастоном, дарить ему всё своё внимание, ласкать его, прикрепляя к себе крепче стальных цепей.
Охотник отвернулся от особняка и пошёл следом за Оливером, что кружил по саду, счастливый, как стадо слонов на водопое. Огромный пёс скакал по сугробам, нырял в них, громогласно лая. Благодаря Рудольфу пёс охотника выжил и снова встал на ноги, и не так уж-то и много приходилось это «отрабатывать». Скорее даже наоборот – не приходилось вовсе. Теперь, когда к Рудольфу в гости не заглядывал ни один из его прежних друзей, он мог наслаждаться телом графа и с некоторой даже лёгкостью отдавал своё тело в ответ. Он уже не мыслил себе вечера без компании Рудольфа, не мог не обидеться, если граф вдруг не приходил на ночь или не звал его к себе. Однако признаться себе в том, что хозяин особняка нравится Гастону, последний не мог и даже не хотел. Ему было проще думать, что он пленник и шлюха, чем любовник. Мысль об ошейнике, что порой сдавливал его горло, напоминала ему о том, что они с Рудольфом находятся в разных положениях – хозяин и раб. А разве рабу можно чувствовать что-то к хозяину? Можно поудобнее устроиться на своём месте и получать удовольствие. Меж тем они с Оливером забрели в самую глухую часть сада, где сбросившие свою листву деревья нависали над ними, точно исполинские чёрные грифы, готовые поживиться ими, если они вдруг умрут. Тусклые лучи солнца не пробивались сюда даже сейчас, что уж говорить о том времени, когда зелёная листва вовсю украшала раскидистые ветви. Снега здесь было больше, и охотник едва различал голову своего пса, то тут, то там выпрыгивающего из сугробов. Охотник стал замечать за своим псом новые повадки – Оливер стал очень активным, да и поумнел раза в три. Стоило Гастону подняться с кровати и начать натягивать на себя плащ, как тот уже тащил ему ботинки, радостно виляя хвостом. Если же охотник после очень бурной ночи лежал на кровати и вдруг начинал думать о том, чтобы встать и открыть окно, волкодав первым бежал к окну и пытался его открыть. Это не то что бы ни радовало Гастона, но уж точно – напрягало.
Прислонившись спиной к дереву, брюнет плотнее закутался в плащ – снег залезал в самые непотребные места, и мужчина порядком замёрз, но Оливер пока домой не собирался. Здесь было тихо. Пожалуй, даже слишком. Подняв взгляд на ветви, Гастон успел разглядеть мелькнувшую тень совы, что направлялась абсолютно точно к особняку. Что могло ей здесь понадобиться? Не успел Гастон как следует задуматься, как перед ним из снега вынырнул довольный, мокрый Оливер и разразился громовым, счастливым лаем, что едва не оглушил мужчину. Вздрогнув и чуть поёжившись, брюнет заглянул в умные глаза пса.
– Замёрз, дружище? – поинтересовался охотник, потрепав волкодава по голове, на что тот радостно гавкнул. – Идём обратно?
Волкодав снова гавкнул и, вцепившись зубами в плащ хозяина, потащил к особняку. Невольно сглотнув, брюнет решил поторопиться, чтобы пёс не порвал ему плащ, а то вдруг ему за это влетит от хозяина? Отметив про себя, что волей неволей зовёт Рудольфа хозяином, Гастон недовольно поморщился и скривил губы – это ему совершенно не нравилось. В особняке царила тьма, почти что непроглядная. Благо, в разных концах коридора мягко полыхали свечи, хоть как-то разгоняя тьму. Чтобы пройти от входа к лестнице на второй этаж, следовало пересечь коридор прихожей, не очень широкий и всегда тёмный, если двери были закрыты, просторный холл, а уж потом подняться на лестницу. Гастон, чуть передёрнув плечами, скинул с себя плащ и тихо направился к лестнице. Волкодав его вдруг притих, перестав лаять и веселиться, даже как-то испуганно опустив голову. Тихо скрипел пол, и этот звук, единственный на весь особняк, разгонял по коже холод и мурашки, заставляя самую душу дрожать от первобытного ужаса. Наконец, в холле стало чуть светлее – это шторы чуть шелохнулись от едва заметного сквозняка. Этажом выше едва различимо скрипнули половицы, заставив охотника вздрогнуть от неожиданности и испуга.
Кровь пульсировала в венах с такой скоростью, что мужчина почти не слышал ничего за шумом в ушах. Виски стали беспощадно болеть от напряжения. Гастон вглядывался в тьму на лестнице, что, казалось, жидким туманом разливалась по ней, заволакивая всё и не давая как следует рассмотреть. Охотник мог поклясться, что видит там что-то кроме ступеней и ковра, но что это было? Взгляд его с трудом уловил движение, которое произошло на лестнице, и мужчина замер.