Холмс нетерпеливо кашлянул, и Мо пришлось взяться за концы шёлкового шнурка на горле рубашки. Узел плавно разошёлся, оголились круглые плечи. Девочка пятернёй зачесала волосы вперёд так, что те почти закрыли румяное лицо, а уж потом неловко спустила ворот сорочки до самых щиколоток, оставшись в одних кружевных панталонах.
Шерли замялся. Волосы девчонки, у корней шоколадные, солнечные на концах, спадали в две реки и закрывали самое интересное. За головой Мо маячили сухие ветки мёртвого бузинного дерева на тумбе у кровати. Цветы, белые, бумажно-ломкие, источали тёплый медвяный запах. От волос и пунцовых губ Мо иногда пахло также. Что-то пунцовое проступило и сквозь реки волос, прикрывающие грудь, когда Мо переступила через серо-розовую сорочку и наклонилась подобрать. Сверкнул изгиб худенькой спины, светлый пушок на руках и голенях – невидим, но угадываем. В голову полезла странная мысль, зачем девчонки подбирают платья под цвет стен? Даже в звёздном свете нежные бутоны обшивки переливались на пепельном фоне. Ткань над кроватью кое-где обветшала, и если просунуть в дырку палец, можно, наверное, нащупать холодное нутро штукатурки. Но в неприметных нарядах Мо никогда не было прорех. Подумать только, и зачем на панталонах шитьё в десять слоёв, бесполезное, как пенка на молоке!
Когда кровь немного отхлынула от лица, Мо рискнула исподлобья покоситься на мальчишку. Взгляд Шерли перебегал с фигуры Мо на стены и горшок с сухой бузиной, лицо странно перекосилось. Мальчик не знал, куда деть руки, и девочке вдруг пришло на ум, что у него красивые предплечья, изящные и сильные. Как и тренированные ноги – наловчился бегать от матери.
– Твоя очередь, – напомнила художница, и Шерли рассеянно боднул головой. Дотронулся до ткани шорт, отдёрнул руку, внезапно решив почесать затылок. Утёр запястьем лоб и нос. Поскрёб макушку, пригладил чёлку, снова взялся за бельё, но тут вспомнил, что надо срочно стряхнуть грязь с локтей. Мо смотрела на него с затаённой улыбкой, пока не поняла, что дальше наступит её черёд. Забыв о взметнувшихся волосах, девочка развернулась к стулу, дёрнула на себя рулон пухового одеяла и протянула, как ширму, мальчишке.
- Держи, я обещала. Стянешь прямо под ним.
Шерлоково «спасибо» прозвучало едва ли не с сердечной теплотой. За многие недели знакомства от него, бывало, не дождёшься и слова вежливости, и за сегодняшний вечер он уже дважды её благодарил. Чудеса. Не иначе, как волшебство оплеухи.
Край одеяла тяжёлой снежной грудой лежал на полу. Шерли, прикрываясь другим концом, левой рукой стаскивал волглую ткань, а правой усердно прижимал к груди набитый пухом угол. Их негласный детский договор нарушился, и Мо с полным правом достала из платяного шкафа вязаный кардиган. Хупер ненавидела вещи из шерсти – кофты кусали её за шею, от колготок хотелось расчесывать ноги до кровавых полос. Но этот кардиган был мягким как бархат, складки цвета топлёного молока опутали Мо до пят. Руки утонули полностью, рукава свисали до пола, как убежавшее тесто. Пришлось подворачивать, чтобы освободить хоть пальцы.
- Ага, и вправду приятный, не то, что мой свитер, – согласился Шерли, успешно закутавшись в одеяло. – Как… как пушок плесени среди мытых ягод, – определил он, поводя подушечками по ворсу кофты.
– Вообще-то это тётин. Я подарила его себе на день рождения.
В полумраке раздался тихий смешок. Вновь спрятав лицо в реке волос, Мо боком подтолкнула мальчишку к кофейному столу.
У них было ещё одно нерушимое правило – за каждое оскорбление Шерли должен платить. Не перочинным ножом с множеством складных лезвий, не жуком в спичечном коробке, не перьями дохлой вороны. Хотя от последнего Мо бы и не отказалась, всё же мальчишечьим сокровищам она предпочитала идеи для своих картин. А Шерли был неисчерпаемым источником для её недетских задумок. Сколько в нём было любопытного и затейливого! В первый раз необычные морские глаза Шерли помогли Мо восстановить набросок мёртвого альбатроса, уже в цвете. Вышло даже лучше, чем стеклянный взгляд птицы на первой испорченной зарисовке. Мо с энтузиазмом выводила трещинки и линии глазного яблока на переднем плане, тёмно-изумрудный обод вокруг зрачка и уходящую к краям светлую зелень моря, вливавшегося в небо. У Шерли даже получилось изобразить последний миг сознания, когда Мо рассказывала ему что-то про Коперника и Аристотеля.
– Поверни голову чуть-чуть ко мне, – попросила девочка, растушёвывая пальцем чёрный мел на бумаге. Дети умудрились пристроить мощный фонарь Шерли так, что тот освещал и мольберт и натурщика.
– Если я ещё её поверну, у меня шея отломится.
Холмс оседлал стул задом наперёд, сидя спиной к Мо и сложив руки на невысокой спинке. Сползшее одеяло терялось в полумраке у его ног. Нагая спина начинала понемногу мёрзнуть, и мальчишка вполоборота кидал на художницу нетерпеливые взгляды.
– Потерпишь, – отрезала Мо. Сегодня она явно была в ударе. – Свесь левую руку вдоль тела. А правой коснись левой лопатки, будто хочешь муху согнать. Да не ёрзай так на сидении, не в капкане сидишь.
Впервые у Мо появился настоящий живой натурщик, живой в полном смысле слова. До этого девочка довольствовалась только тем, что подбрасывала ей удача, но Шерли мог принять любую позу, какую художнице заблагорассудится, вместо однообразной искорёженной формы, вроде голубя на асфальте или сухой бузины. Шерли вытягивал руку, и Мо виделось тонкое запястье утопленницы и браслет в клюве чайки. Шерли ложился щекой на песок, и девочка изображала глаза альбатроса. Мальчишка после долгих препирательств соглашался растрепать себе волосы и порвать рукав, и перед художницей представал повешенный на узловатой ветке вор.
– В саду старухи Мэйбл было три медвежьих капкана, – продолжил рассказ Шерли. – Ник их вовремя заметил, а то бы остались без ноги. А на полу в кухне было полно крысиной отравы…
Болтовня мальчишки из нарочитой становилась всё более беззаботной, и внутри у детей будто что-то размякло и расслабилось. Шерли перестал ежиться, а Мо всё реже подтягивала на себе пушистую кофту. Мальчишка, заливаясь, повествовал о том, как они с Ником миновали сад, где на каждом шагу проволока, под яблонями капканы, а в гуще клумбы кольцом свернулась гадюка. Поделился, как, оказывается, тяжело открыть дверь на веранду с помощью стеклореза и не оцарапать при этом запястье. Хвалился набором отмычек, которыми отомкнул амбарный замок на люке в подпол, и ещё многим другим.
– В прихожей у неё торчали оголённые провода. А в подвале мышь, а на кухне пауки.
– У меня тоже есть паук. В сахарнице.
Мо показала на пузатую стеклянную сахарницу со стальным носом и клеймом пансионата. Внутри просматривался крохотный чёрный шарик и несколько липких белых нитей.
– Ещё в кладовой пансионата живёт котёнок – в глиняной банке для крупы, прямо под льняной оберткой на горловине. А между стекол пыльного окна – нетопырь.
Мо и сама могла сочинять не хуже Шерли. Девочке было не слишком важно, насколько друг приукрасил своё приключение, главное – он о нём заговорил, беспечно и без дрожи. А значит, ничего опасного за эту безрассудную вылазку не случилось.
Кухонные пауки, домовые мыши, чердачные привидения – дети прыгали с темы на тему со скоростью крутящейся скакалки. Сухая ароматная бузина, что скривилась над тумбой, – ведьмино лекарство, и нельзя вносить её в дом. А в сказке Андерсена бузинная матушка, явившаяся из заваренного чая, оказалась дриадой. От пролитой на салфетку заварки тоже чем-то пахнет – имбирём, который Мо обожает за его остроту. Корень имбиря с виду похож на ребёночка, как и другой колдовской корень. Имбирь клали в рождественское печенье, которое втихомолку умял старший брат Шерли. Но сладости, которыми детей угощали на поминках мистера Грэхема, деревенского старожила, самые вкусные лакомства из всех. Дети вместе ударились в воспоминания. О, да, орехово-ананасовый пирог, кексы с шоколадной крошкой, печёные яблоки с корицей и мёдом, миндальные трюфели – сытость была такая, что швы на поясе опасно затрещали. Также трещали и опасно скрипели качели, что недавно смастерил Шерли. Цепи из ангара на Обрыве древние и ржавые, но костыль виселицы держал их крепко. Бояться нечего. Мо тогда смеялась и взвизгивала, проносясь над осыпающимся склоном и пенящимся морем далеко-далеко внизу. Когда она взмывала, под подошвами туфель было только небо и чайки, плаксиво кричащие заупокойную мирному старику.
Бродить по лесной дороге, ведущей в деревню, было не менее увлекательно. Стоячий пруд, подёрнутый ряской, в тени старых дубов – около него забавно слушать лягушек. Кованая ограда с крестами пряталась в дубраве по соседству. Там влажно, сумрачно и покойно, как в парках старинных особняков. Замкнутый мирок под зелёной крышей. Тут и там торчали из кустов чёрные мраморные плиты, кое-где пестрели увядшие цветы. Тихо – лишь изредка хрумкнет под каблуком прошлогодний жёлудь. Летом прохлада манит комаров, но весной можно гулять свободно. Шерли подобрал на стоптанной тропе у ограды пурпурные и голубые гортензии, нашёл даже чайную розу, почти свежую, для натюрмортов Мо. Девочка посетовала, что вдохновение её с появлением Ника подувяло, и Шерли простодушно спросил: «Могу я украсть его для тебя?». Сласти, качели, цветы – Мо вспоминается этот день, как лучший в её жизни. Единственной горькой нотой стало то, что Шерли начал курить. Мо не понимала мальчишку, когда он, морщась, с подростковым снобизмом затягивался сигаретой вдали от родительских глаз. Если девочке случалось столкнуться с Шерли нос к носу, от губ его неприятно тянуло. Запах дыма и пепла горчил на языке, а серое облако вызывало тошноту. Чушь, когда в романах девицы с трепетом думают о сигарах своего возлюбленного. Для Мо горький шлейф курева делал Холмса чужим, взрослеющим и тревожным.
Жаль, что Мо пока не умеет рисовать запахи. Художница торопилась сделать общий набросок, пока ночь не кончилась. Ведь прелесть пастели в том, что к рисунку можно вернуться в любой момент. Вначале девочка хотела просто получить заготовку с обнажённой фигурой вполоборота, а затем в другие дни воплотить какой-нибудь образ – например, молодую девушку на фоне чёрного полотна. Но рука Хупер уже двигалась на своей волне, едва удалось зацепить самого Холмса. Мо больше не думала ни о чём другом, боясь растерять хлынувшее в вены вдохновение. Над картиной мелькал то карандаш, то мел, то измазанный палец. Только два основных тона выбрала Мо – ночь и бледная кожа, отчего исполнение было почти бихроматным. Попутно девочка размышляла, сможет ли она потом подмешать в чёрное синий, чтобы передать холодные тени вокруг Шерли. Она нарочно не включила ночник – его жёлтый свет убил бы всю атмосферу.
Обтерев пальцы тряпкой, Мо взялась за светлые мелки. Она подобрала всего пару – белый и бледно-телесный, чтобы передать все ямки, выбоинки и прочие неровности человеческой кожи. У Шерли их было до странности мало – будто его ещё в младенчестве уронили в молоко. У Мо же, напротив, загорелое лицо было всё в мелких крапинках, наподобие веснушек, в особенности нос и щёки. Шерли многим отличался от Мо – это её и пленило. Нарисовать девушку она всегда успеет, в крайнем случае, сама сядет спиной к зеркалу и извернётся, как надо. Тут нет ничего увлекательного, а вот Шерли – другое дело. Тень придавала ещё больше возраста его грубеющим чертам. Спина казалась широкой, длинный стан, размах лопаток и стройная талия волновали тем больше, чем дольше она всматривалась в них с несвойственной ей алчностью. Камушки позвонков убегали вниз, и Мо густо зарумянилась, когда накидала хребет и то, что терялось в темноте. Сиди Шерли к ней лицом, изобразить те их отличия было бы намного труднее.
Кончик языка то и дело мазал по тонким губам, пока Мо рисовала. На зубах скрипнули волосы – девочка и не заметила, как прикусила прядь. Может быть, в этот раз ей удастся – хоть единственный раз удастся передать на бумагу всё буйство образа в голове, а не только бледное подобие. От переносицы по щеке Мо шла широкая синяя полоса, несколько пёстрых пятен расцвели на линии челюсти. Шерли не бросил язвительный комментарий из-за её перемазанного лица – мальчишка подозрительно долго молчал, устроив подбородок на руке и прикрыв глаза.
Тени вокруг слабели, становились прозрачными. Прохладный воздух мансарды просветлел, окно выделялось круглым голубым пятном. Магия полумрака таяла, предметы в спальне вновь стали обычными и пыльными, а спящий мальчик напротив – просто её товарищем Шерли. Возбуждение покидало девочку, ресницы двигались всё медленнее. Рука с мелом на минуту легла на подставку. Последней связанной мыслью Мо было то, что ей совершенно не хочется спать.
***
За то время, пока Мо Хупер жила в пансионате, поднялась по будильнику она в первый раз. Обычно ей не составляло труда встать – едва проснувшись, Мо вспархивала с кровати, как птица. А теперь спину сковало ломотой, копчик затёк, левая нога занемела и была, словно вата. Провести ночь, сидя на стуле, оказалось не слишком приятно. Тихая трель часов походила на назойливую муху, и девочка со сна отмахнулась, не веря, что уже девять. Но через минуту она подскочила, как ошпаренная, и бросилась к умывальнику. В занемевшую ногу вонзилась сотня иголок, и девочка охнула, едва не опрокинув мольберт. Плотный лист с почти законченным рисунком покачнулся, с подставки на пол посыпалась меловая крошка. Шерли дремал напротив, тихо посапывая, и даже не шелохнулся. В конце сеанса Мо сама натянула за засыпающего мальчишку одеяло.
Мо поплескала ледяной воды на лицо, замочив пушистые рукава кардигана, отерла руки и шею вафельным полотенцем до красноты. Воровато оглянулась на сопящего Шерли и сбросила кофту, оставшись в одних панталонах. Не глядя в зеркало, наскоро расчесала волосы, вернее, попыталась – зубья расчёски застревали в спутанных узлах, торчащие кончики щекотали голые плечи. Волосы девочки были тонкими и лёгкими, и любой ветер мог превратить их в воронье гнездо. Махнув рукой, Мо зажала в зубах резинку, кое-как собрала их в хвост и туго стянула. Сойдёт. Потом выудила из шкафа летнее льняное платье, передумала и надела джинсы с серой блузой.
Пора было спускаться к завтраку, иначе тётя сама поднимется сюда. Хупер придирчиво оглядела комнату: серой змеёй с балки свисал жгут из простыней, одежда Шерли была аккуратно свалена в углу, от неё к окну тянулся по полу слякотный след. Самого мальчишку снежным комом облепило одеяло, тяжёлые края стелились по полу. Из деревянного остова кровати торчал один матрас, под кофейным столом подсохшей лужей растеклась заварка. Треснувший чайник валялся на боку, забрызгав салфетку. Тут взгляд Мо остановился на покосившемся мольберте, и она вздрогнула. Шерли глядел на неё в чёрно-синем ореоле, сам бледно-розовый, выпуклый, словно живой. Глядел с тревогой и мрачной задумчивостью, голова застыла в порывистом движении. На душе Мо потеплело – не зря потратила вечер. Беспорядок показался теперь пустяковой проблемой. Идея, что сказать же взрослым, озарила её внезапно. Как же она сразу не додумалась?!
Мо растолкала Шерли, торопливо растолковала ему всё и в ответ на сонное бормотание попросила прибраться. В обмен же обещала принести ему горячих булок с повидлом и молока. «И спичек» – бросил вдогонку мальчишка, не разлепляя век.
День выдался погожий, и постояльцы пили чай на полукруглой веранде с высокими окнами в сад. Умытое утреннее солнце играло на отбелённых скатертях и китайских циновках, которыми были увешаны жёлтые стены. В углу под старой миссис О’Тул скрипело кресло-качалка, Вирджиния Хупер и две её соседки устроились у подоконника. Вирджиния издали кивнула племяннице, и та юркнула к столу в углу около оплетённой лозой кадки. Обе ценили уединение – уважали и своё, и чужое.
Мо дула на горячий чай, сонно и сыто жмурилась с волнующей мыслью о том, что у неё наверху спрятан мальчишка под одеялом. Как бы отреагировали клуши из пансионата, если бы нашли в её спальне Шерли без подштанников? Мо уже достаточно взросла, чтобы сидеть сейчас и беспокоиться о таких вещах. Девочка так и делала – старательно волновалась, пока клевала носом над чайным парком с рассеянной улыбкой. Впрочем, особенно волноваться ей не стоит. Скоро тётя Хупер и чета Холмсом узнают от Мо, что мальчишка прошлой ночью попал в грозу и нашёл приют у подруги. Буря и вправду разыгралась отменная. Шерли виноват, что задержался, да – но это не повод для порки. Мо впустила вымокшего приятеля, обогрела, пожертвовала простыни, чтобы просушить его. Нет, нет, Шерли и думал ломать себе шею, взбираясь в окно. Мо бесшумно провела его через парадный, из стыдливости опасаясь выдать присутствие мальчика в своей спальне ночью. Художница заметила, что грозная Аманда всегда обращалась к ней ласково, с особой симпатией. Женщина поощряла детскую дружбу, считая, что Мо положительно влияет на её шального младшего сына. Девочка не желала испытывать доверие Аманды, но была уверена – та не станет сердиться, если узнаёт, что Шерли провёл время с ней, а не в медвежьем капкане чужого сада.