– Вы Молли Хупер? – резковато спросил тот, что был слева.
– Да.
– Нам сказали, вас будет двое. Где мужчина?
– Так случилось, что теперь я одна.
– Только не говорите, что не заплатите, – вдруг взвился парень, обливаясь потоками дождя. – Мы сто миль отмахали на этой колымаге да в такой компании. Если у вас планы меняются, это не наше дело!
– Я заплачу, заплачу. – Хупер стала торопливо доставать бумажник, пока парни топтались почти вплотную к ней под навесом крыльца. Только увидев шуршащие банкноты, они принялись за дело.
Молли мысленно поблагодарила Шерлока хотя бы за то, что он продумал операцию, обеспечил женщину деньгами и инструкциями и договорился о доставке «груза». Два массивных лакированных гроба вытащили парни из катафалка и вслед за Молли спустили их в морг. Парни сдвинули крышки настолько, чтобы женщина могла потом самостоятельно их открыть, и торопливо отошли от ноши, даже не взглянув через щель внутрь. То ли боялись содержимого, то ли Шерлок и заказчик провели с ними разъяснительную беседу о конфиденциальности.
– Ей, не подскажите, как нам лучше выехать с территории этого вашего госпиталя? – обернулся к женщине один из парней уже на улице, пока второй пошёл заводить мотор.
– Как, уже уезжаете? – опешила Хупер. – А где же… не знаю… тот человек, который должен был сопровождать гробы? Я думала, он ждёт в салоне…
– Куколка, никто нас не сопровождает, – бросил он. – Мы сами по себе. Доставили. Передали. Подписались. Всё, дело наше закончено.
– Но…
Парень не дослушал, шагнув под ливень, и скоро катафалк скрылся в погребальной черноте.
Хупер осталось только возвратиться вниз к «посылке». Чудесно, и как теперь быть? Ни заказчика, который должен был пояснить загадку груза, ни детектива, который должен был её раскрыть. Похоже, она одна держит обещания. «Да и чёрт с ними!» – мысленно озлобилась Молли, со звоном опуская на стол поднос для инструментов. – «Чёрт с ними со всеми. Сама справлюсь!»
Сменив промокшее пальто на халат и латексные перчатки, патологоанатом суетилась возле хромированного стола, подготавливая всё к осмотру содержимого «груза». Хотя, по существу, она пока ещё понятия и не имела о содержимом. Всё, что им с Шерлоком сообщил заказчик, что это дело сугубо конфиденциальное, и в нём может пригодиться их опыт работы с фанатами легенд и мифических существ. Замерев на секунду, Молли спиной почти ощутила холодное промозглое дыхание ночной улицы, исходившее от гробов. Стоит только представить, чьё неведомое тело там может находиться…
Тряхнув головой, Хупер продолжила подготовку, желая всё сделать как следует и не испортить себе «сюрприз» лишними фантазиями. Возможно, тот момент, что она первая в одиночестве и покое, которые может подарить только покойницкая Бартса, соприкоснётся с делом – лучшее, что можно разглядеть в сложившейся ситуации. И Молли желала насладиться хотя бы таким плюсом.
Немного повеселевшая, женщина заторопилась, гремя инструментами, и не расслышала тихий сухой скрип дерева за спиной.
Не заметила отодвигающуюся в сторону дубовую крышку гроба.
Не почувствовала дуновения смрадного воздуха из его недр.
Не увидела мясистых пальцев, вцепившихся в борта, и поднимающегося крупного бородатого лица.
В гулкой тишине морга страшным грохотом разнёсся удар гробовой крышки о кафельный пол. Крик неожиданности вырвался из горла Молли. Женщина резко обернулась, шарахнулась к столу… а затем, убирая руку с груди, измотанно выдохнула:
– Боже, ну и напугали вы меня… Я уж думала, вы не явитесь, мистер Эббот.
__________________________________________
Примечания автора:
*И́стборн, или И́стбурн (англ. Eastbourne) — город и одно из любимейших мест морских купаний в Англии в графстве Восточный Суссекс, у Ла-Манша (The English Channel).
========== Глава 2. “Острый Обрыв” ==========
Истборн, Англия, 19**-й год.
Пепельные клочья легковесного свинца метались в воздухе, словно подгоняемые в ад души. Самая кромка Острого Обрыва, где спустя много лет ещё торчали костыли виселиц, была облеплена призрачным туманом, не до конца разогнанным временем и морским ветром. Возможно, и правда, что осуждённые на смертную казнь нашли здесь своё последнее воплощение в сером воющем воздухе. Возможно, и правда, что если присмотреться, то можно различить в клочке тумана контуры грубого тюремного платья и стянутые вместе хрупкие девичьи руки…
– Осуждённая Сьюзен Шеффилд, какова ваша последняя воля?
Руки дрогнули от резкого оклика, и вслед за ними из тумана показалась и сама осуждённая в плаще поверх сиреневого в клетку платья.
– Я бы хотела, – надломлено прозвенел девичий голос, – в последний раз увидеть краски рассвета. Только… – голос потух до делано разочарованных нот, – только сквозь завесу облаков и тумана их не видно. Если бы вы отложили на день…
– Нет, – жестко постановил тот же густой голос, и на этот раз показался и сам тюремщик. Тряхнув кудлатой, словно рваная туча, шевелюрой, он порешил:
– Вы увидите ваше драгоценное небо. Когда взойдёте к перекладине и отправитесь с неё в свой последний полёт.
Один печальный вздох, и осуждённая, направляемая неумолимым тюремщиком, уже оказалась под перекладиной. В последний момент, когда конец петли уже болтался на уровне плеч, она неожиданно наклонилась к тюремщику и, вцепившись в его одежду, жарко зашептала:
– Уильям, пожалуйста… хотя бы ради нас… и тех немногих ночей. – Румянец залил девичьи щёки. – Ты не пожелал спасти меня от смерти. Но дай мне отсрочку. Я не хочу, чтобы мои глаза закрылись навсегда, сохранив в сердце картину лишь этой мутной хмари на небе. Дай мне увидеть золото рассвета!
Тюремщик высвободил свитер из захвата нервных пальцев и с кривой усмешкой процедил:
– Ах, Сьюзи, Сьюзи, ты не поймешь. Я хочу, чтобы твои глаза закрылись. Хочу, чтобы твой рот захлопнулся навсегда. Хочу, чтобы разве что архангелам ты смогла разболтать о нас.
Мгновения осуждённая старалась осознать услышанное. Лицо её замерло каменной маской. Отстранившись, она с пугающим спокойствием снесла все краткие манипуляции с верёвкой, что делал над ней тюремщик.
Наконец, бечёвка туго оплела живое тело. Солёный воздух взвыл в стенах ангара, и хмарь на небе на миг будто разошлась по шву, пропуская единственный рыжий луч.
Свет лизнул влажную девичью щёку. Дрогнули запястья, между которыми провисли чуть ослабевшие путы. Руки, будто в прощальном жесте, метнулись к голове тюремщика.
– Прощай, любовь моя! – После последовал последний девичий шаг в небеса.
Слишком поздно тюремщик понял всё. Он ещё дышал, когда тонкая фигура в раздувшемся, как колокол, платье, качалась на ветру, словно ангел на рождественской ёлке. И пристыкованное к её рукам болталось над обрывом и тело тюремщика, чья шея должна была быть зажата в путах. Так и плыли они вдвоем в воздухе над обрывом, всё медленней качаясь среди скрипов дерева и воя в камнях, в своём последнем прекрасном полёте…
Громкий густой смех двух голосов разлился над самой кромкой, и мальчишечья фигура шевельнулась в девичьих руках.
– Здорово вышло! Вот это я понимаю – встречать рассвет! Не то, что прогулки, навязываемые твоим пансионатом.
– А как ты сказал: «с этой перекладины вы оправитесь в свой последний полёт»! – заливался от восторга девичий голос. – У меня прямо мурашки по коже пошли. Ладно, давай выбираться.
Шерли дёрнул ногами, нащупывая твёрдую почву, и Мо, наконец, выпустила его из захвата шёлкового шарфа, которым были перевязаны её запястья. Мальчик размял ладони, которыми прикрывал шею и одновременно цеплялся за шарф, чтобы не задохнуться по-настоящему. Затем Шерли помог спуститься с перекладины Мо, распутав петлю, что проходила у неё под мышками.
– И где ты только узнал об этой истории?
– Из полицейских архивов, – пояснил мальчик. – Не спрашивай, как я до них добрался. Сьюзен Шеффилд была дочкой разорившегося лавочника, осуждённая за случайное убийство в кабаке пьяного матроса, который слишком настойчиво пытался её угостить. У девушки был тайный роман с парнем по имени Уильям, который работал в полиции. Но он не захотел, чтобы все узнали, что он встречался с убийцей. И, может, он подозревал, что она была беременна. Короче, этот Уильям сделал достаточно, чтобы Сьюзен осудили на смерть, но в конце ему не повезло. В отчётах не было записано причины, но его почему-то поставили исполнить приговор, хотя обычно этим занимаются палачи. И Сьюзен отомстила любовнику за предательство, задушив его цепями на руках на глазах у всех, когда ей самой уже надели на шею петлю. Особой загадки здесь никакой нет, но, если бы не последняя просьба Сьюзен и её месть, никто бы не узнал правды. Я подумал, что тебе понравится.
– Ещё бы! Это в миллион раз лучше, чем скучные прогулки с нянями! – воскликнула Мо, потирая щёки, раскрасневшиеся от ветра и от смущения. Она никак не могла привыкнуть к лёгкости, с какой Шерли говорил о многих интимных вещах, вроде любовных связей или чьей-то беременности. – Кого в следующий раз будем разыгрывать?
– Генриетту и Донну из дела о двух «кровавых» сёстрах.
– Ты что ли будешь Генриеттой? – прыснула Мо, закрывая ладонью рот.
Шерли манерно тряхнул кудрями и протянул:
– А что, разве не похож?
Дети дружно захлебнулись в очередной волне хохота.
Уже третью неделю Мо Хупер тайно приходила на Острый Обрыв, ускользая из-под ока тётки или даже с её разрешения отправиться на прогулку на пляж. Оставляя позади нудные утренники, хихикающих девиц и мальчишек-грубиянов, Мо погружалась в тот мир, что был ей мил. Здесь, на Обрыве, дети создавали свою сказку, красивую и кровавую, в которой их общая страсть оживала, воплощаемая во множестве историй о преступниках и казнях, беглецах и возмездии, безумных творцах и их пугающих созданиях. Те игры, что придумывал Шерли, были лучшим из развлечений для Мо. Этот странный мальчик дал ей возможность без помех воплотить её призрачное увлечение мрачным явлением в настоящее приключение. Общая тайна делала ребят ближе и дарила неповторимое ощущение авантюры. Именно за этим Мо и приходила сюда, хотя с самим Шерли общение проходило не всегда гладко.
В первый день на Обрыве Шерли сдержал своё слово, показав ей «Птицу Смерти»: скелет огромной птицы, повисший на перекладине одной из виселиц. Тогда же он вернул ей альбом с её рисунками и глухо прокомментировал:
– Моя мать старалась, но восстановить получилось только треть. Остальные теперь больше напоминают использованную туалетную бумагу. Мне жаль.
Пальцы Мо дрогнули, когда она взяла в руки своё творчество, каждый набросок, как окровавленный кусок души, который она выдирала из себя с мясом. Девочка против воли зашмыгала носом, глядя на растоптанный труд.
Шерли покосился на неё и внезапно с опаской спросил:
– Реветь не будешь?
– Я не плакса! – огрызнулась художница, в доказательство подставляя бризу сухие глаза.
– Это хорошо, – успокоено продолжил мальчик. – Не люблю играть, когда кругом потоп.
У Мо мгновенно возникло острое желание разреветься, но вместо этого она просто смачно высморкалась в платок.
Их игра в заключённого и палача не клеилась, и девочка, в конце концов, вслух пожалела о том, что с ней сейчас Шерли, а не Том, блондин из пансионата, тот самый мальчик в белом свитере, что пробовал вступиться за неё и единственный, кто устыдился поступка компании. Том, в отличие от Шерли, был хотя бы гораздо галантнее.
– Эта самая галантность не заставила твоего Тома остановить товарища, когда тот занёс над твоим лицом кулак, а потом преспокойно смыться, – буркнул Холмс. – Твой тайный предмет обожания – обыкновенный трус.
Вспыхнув, художница взвилась, уличённая нахальным мальчишкой:
– Да ты просто злишься за, что Том попал тебе булыжником по голове. Очень метко, между прочим. А как бы ты сам повёл себя на его месте, а?
– Я бы никогда не оказался на его месте, – холодно проговорил брюнет, – потому что я не вожусь с такими типами, как тот крепыш, и дубинами, которые втаптывают в песок настоящее искусство и настоящего творца.
Мо резко вскинула голову. Морские глаза Шерли сверкали холодным гневом, и тон его не подходил для комплимента. Но ещё никто, кроме тёти, не отзывался так о её работах, даже родители.
– Спасибо…
В тот день их ссора потухла сама собой, и дети разыграли побег известного каторжника-душителя, а после Шерли полтора часа недвижно лежал на холодном песке, запрокинув голову и стараясь не моргать, пока Мо делала разнообразные зарисовки его глаз и лица, будто замерших в вечном покое.
Нельзя сказать, что больше стычек между детьми не было. Напротив, привычка Шерли выдавать свои мысли без красивой оболочки и ранимая душа творца Мо часто приводили к перепалкам и обидам. Мо никогда не знала, чего можно ждать от приятеля. Одной меткой фразой или делом он способен был привести её в восторг или приятное смущение, но иногда его слова ранили хуже кинжала. Но, как бы там ни было, ребята нуждались друг в друге. Точнее, не как человек в человеке, а в том, что общество одного могло дать другому. Эгоистично? Возможно. Но мыслей о том, что они делают нечто непорядочное, у ребят никогда не возникало, пока у них на двоих был этот Обрыв и эта сказка.
– Ладно, дело о «кровавых» сёстрах давай отложим до завтра, – отсмеявшись, предложила Мо, - а сейчас я ещё хочу поиграть в погоню. Тётя будет ждать меня только к ленчу. Чур, я теперь полисмен!
– Идёт! – подхватил Шерли. – Тогда я буду сбежавшим заключённым. Иди отвернись, пока я разложу улики.
Художница живо развернулась на каблуках и кинулась в сторону серого клочка тумана, который ещё не до конца разогнал крепчающий ветер. Мо слышала, как позади мальчик суетится, бегая по всему Обрыву, мимо виселиц и ангара, но не обернулась, не желая испортить себе сюрприз. Вместо этого девочка медленно побрела вдоль юго-восточной оконечности Обрыва. В этот раз рассвет действительно не был полон плескающийся красок, как в тот день, когда ребята познакомились. Сейчас он скорее медленно разгорался сквозь хмарь мертвенно-бледным светом. Мо невольно вздрогнула, когда ветер ледяным солёным языком прошёлся по её щеке. Веселье понемногу испарялось, уступая место настороженности. Дерево виселиц скрипнуло в ответ, и Мо почудилось, что это спичка чиркнула о коробок в смуглых руках какого-нибудь бежавшего осуждённого, и дымный туман чадил от его подожженной сигары, пока он, потирая щетину, лениво высматривал очередную жертву. Художница никогда бы не призналась в этом Шерли, боясь предстать в его глазах трусихой, или, что еще хуже, дурочкой, но порой от Острого Обрыва ей становилось не по себе. По-настоящему. Порой сквозь скрипы и завывания ветра она слышала звон кандалов и предсмертные хрипы казнённых здесь людей, что здесь и вправду Смерть правит бал. В такие созданные детьми забавы её совершенно не развлекали.
Внезапно из серой глубины за спиной раздался отдалённый условный свист, а значит Мо пора возвращаться. «Следы» готовы, осталось только разыскать по ним «беглеца», а часто это было довольно трудной задачей. Так, главное найти первую улику, отправную точку. Обычно с первой и последней вехой в этой игре были самые большие проблемы. Мо, как обычно, начала с осмотра почвы под ногами в поисках следов. Она внимательно оглядела грунт возле виселиц, потом площадку за ними и тропу, ведущую к «материковой» части Обрыва. Ничего. Ладно, это был самый простой ход, хотя и он иногда срабатывал.
Прекратив попытки получить какую-нибудь информацию от земли, художница выпрямилась и стала вспоминать, что же из того, что случилось сегодня во время игр, могло навести её на мысль. Это была вторая стратегия Шерли оставлять подсказки. Мо как раз перебирала в уме все моменты «повешения», когда ход её мыслей внезапно прервал резкий крик чайки. Девочка чертыхнулась, как вдруг ей в голову пришла возможная догадка. Рассказывая о деле Сьюзен Шеффилд, Шерли упомянул, что выбрал это дело специально для Мо из-за предсмертного желания осуждённой. «Вы увидите ваше драгоценное небо. Когда взойдёте к перекладине и отправитесь с неё в свой последний полёт». В день, когда художница встретила Шерли, она написала стихотворение по альбатроса и его последний полёт.
Точно!
Девочка бросилась к другой части Обрыва, миновала ангар со старой рухлядью и, сбавив шаг, подступила к самой кромке. Именно сюда привёл её Шерли в первый раз, чтобы показать ей предмет её интереса. Выдохнув, Мо медленно подняла взгляд на самую настоящую «Птицу Смерти». На отдельно стоящей виселице, из дерева старше, чем другие, на высоте шести футов раскинул костяные крылья колоссальный скелет. Мо никогда не слышала о нём не слова ни от ребят, кто побывал здесь, ни от местных жителей. Художница не могла себе представить естественное существо, которое могло бы оставить такой остов, но он не был похож на подделку. Оставалось лишь гадать, кем эта птица была при жизни, заглядывая в пустые виноградно-чёрные дыры глазниц…