Казалось, вот оно отчаяние. Когда ты сидишь у окна пасмурным вечером, смотришь куда-то вдаль и ни о чем не думаешь. Лишь пред глазами всплывают картины из прошлого, а душу что-то болезненно сжимает и тянет вниз. Свет выключен, солнца нет, дождя тоже. Мир будто застыл, время остановилось, а течение жизни прекратилось. Весьма угнетающая атмосфера.
Тяжело выдохнув, белесый юноша взял в руки кисти и задрал футболку, принявшись выводить на левой груди большие бархатцы, там, где находится сердце. Руки дрожали, а из-за отсутствия освещения глаза начинали болеть и даже слезиться. Да и не только из-за отсутствия освещения.
Закончив с рисованием, он встал с пола и медленно направился к телефону, дабы позвонить Дриму. Весьма странно звонить кому-то и молчать в трубку, но после аварии и той встречи на улице в дождливый день они не проронили ни слова друг другу. Мысленно поддерживали, брали друг друга за плечи, как бы говоря: «Я с тобой. И он с нами. Скоро он к нам вернется и все будет как раньше», но вслух — ничего. Лишь душераздирающая тишина. Им было слишком сложно говорить — нервы были на грани разрыва.
Инк уже протянул руку к телефонной трубке, как заметил на запястье появляющиеся цветочки бузины. Внутри что-то перевернулось и сжалось, сердцебиение участилось, а все тело охватила дрожь. Он слишком долго держал все эмоции в себе, слишком долго не находил поддержки ни у кого, кроме Дрима, которому она тоже была нужна как никогда, из-за чего их взаимное немое убеждение друг друга в том, что все будет хорошо, с каждым днем становилось все более безнадежным. Все чувства выплеснулись наружу, по щекам стекли две тонкие соленые капли. Он упал на колени и прижал руку к груди, мысленно благодаря того, кто нарисовал эти цветы. Но его тут же осенило, что поблагодарить, наверное, нужно не только мысленно. Вернувшись к окну, около которого по полу были раскиданы баночки с красками, он принялся вырисовывать на дрожащей руке белые колокольчики, рядом с которыми чуть позже появились те слова, в которых он так нуждался все это время.
«Не теряй надежды. Все образуется.»
Отвлекшись от тягостных мыслей, Инк завязал беседу с так вовремя объявившимся соулмейтом. Она была недолгой, так как места на руке было не так уж много, но именно благодаря этому неожиданному знакомству с родственной душой, именно благодаря внезапно возникшей поддержке со стороны он смог, вновь сев за холст, изобразить на нем цветущие амаранты на фоне пасмурного неба.
И все-таки, амаранты, даже будучи символом безнадежности, одним своим видом говорят о том, что надежда все равно должна быть всегда. Какой бы ни была ситуация, нужно верить в лучшее, ведь еще неизвестно, чем все закончится. А если думать о плохом и грузить себя нехорошими мыслями, то так и вправду недолго дойти до состояния абсолютного отчаяния.
Комментарий к I. Амарант - безнадежность или надежда?
Не продвигающая сюжет глава, да. Но все-таки оба персонажа нуждаются в раскрытии.
[Л-Л:Отбечено]
========== I. Гербера. ==========
Комментарий к I. Гербера.
Берем контакт, заходим в аудио, вбиваем “флейта - романс”, слушаем первое аудио (ну, у меня оно первое в поиске) и наслаждаемся. Лучше поставить на репит.
Держите фонтанчик: https://s.properm.ru/localStorage/collection/24/46/3f/67/24463f67.jpg
Сад: https://static.panoramio.com.storage.googleapis.com/photos/large/6834601.jpg
[Л-Л:Отбечено]
Лучи солнца, преломляясь на поверхности оконного стекла, падают на глаза темноволосого юноши, заставляя того жмуриться. За окном напевают какую-то свою мелодию воробьи, а через приоткрытую форточку в комнату серо-бежевых тонов просачивается легкий весенний ветерок, тревожа покой белого тюля и светло-серых занавесок, которые прошлым вечером забыл зашторить обитатель комнаты.
Немного понежившись в объятиях сна, являющихся отнюдь не частым явлением в жизни Эррора, он разлепил свои янтарные глаза и сразу же бросил взгляд на левую руку, которая еще несколько часов назад была изрисована колокольчиками и исписана посланиями двух соулмейтов. Сейчас на ней уже не было и следа от вчерашнего короткого диалога, но по всему запястью расцвели лавандово-розовые цветы абецедария. Пожалуй, любование завораживающими пушистыми бутонами — это лучшее начало дня. И все-таки, этот художник прекрасно рисует.
Не отрываясь от изумительных нательных изображений, брюнет протянул руку к прикроватной тумбочке и начал наощупь искать на ней ручку, которая, как на зло, сперва не попадалась под руку, а потом и вовсе упала на пол и закатилась под кровать. Нехотя поднявшись с уютного ложа, юноша все-таки добрался до злополучного предмета общения. Эта ручка, к слову, была единственной уцелевшей из всего арсенала канцелярии молодого человека. За этот месяц, когда Инк часто пропадал и объявлялся крайне редко, при этом не нанося на свое тело никаких напоминалок, все карандаши и ручки распрощались с их хозяином, оказываясь переломанными на части.
Обрадовавшись тому, что цель наконец достигнута, он сел на пол, оперся спиной об край кровати, подогнул колени, положив на одно из них левую руку, на которой сразу же принялся старательно выводить немного неаккуратные буквы. Предвкушение приятной беседы с соулмейтом дарило чувство некой окрыленности и отрешенности от внешнего мира. Вот, вроде бы, он — социофоб, не умеющий говорить с людьми, даже побаивающийся их, но сейчас все это уходит на задний план, представляя вниманию чрезмерно сильную увлеченность самим процессом такой формы общения. Ему так нравится наблюдать за тем, как на его руке проявляются изящно выведенные слова, он просто обожает любоваться эстетично и утонченно прорисованными цветами, и, черт побери, предчувствие взаимопонимания, которого у него никогда не было, будоражит и пробуждает желание достичь его.
«Доброе утро, Инк. Как настроение?»
«Доброе, Эрри. Гораздо лучше, чем было вчера. Сам как?»
Эрри? Впервые его так называют, да еще и таким способом. На скулах темноволосого, казалось, выступил легкий румянец, а внутри родилось приятное чувство, греющее душу. Но ему было интересно, что так тревожило его нового старого знакомого, к чему были все эти подснежники и бархатцы.
«Все в порядке. Позволь узнать, что у тебя случилось?»
Прежде чем ответ начал появляться прошло около пяти минут. Создавалось впечатление, что они длились вечность. Тягостное ожидание.
«Ну…
Очень важного для меня человека сбила машина, и теперь он в реанимации.
Уже месяц прошел, а улучшений никаких не наблюдается.»
Получив такой ответ на вопрос, Эррор почувствовал себя виноватым перед художником, посчитав, что зря поднял эту тему.
«Ох, сочувствую. Но не волнуйся, все образуется.
Прости, тебе, наверное, тяжело говорить об этом.»
«Да ничего. Ты, я думаю, имеешь право знать.
Спасибо тебе за поддержку, она очень нужна мне.»
«Да не за что, это скорее я должен говорить тебе спасибо.»
«Нет-нет, меня пока не за что благодарить.
А вот ты помог мне найти надежду на лучшее.»
Наступило давящее молчание, из-за чего брюнет начал перебирать в голове всевозможные идеи, на которые можно было бы перевести тему. В процессе поиска он вспомнил о том, что уже давно не слышал, как Инк играет на флейте. Где-то внутри появилось непреодолимое желание вновь насладиться чарующими мелодиями, создаваемыми художником.
«Будешь сегодня играть на флейте? Я бы с удовольствием послушал.»
«Если ты этого хочешь, то конечно сыграю, в какое время тебе будет удобно?»
«А у тебя сейчас который час? Вдруг у нас разные часовые пояса.»
«Пол девятого.»
«О, и у меня тоже девятый час. Тогда, может, в районе четырех-пяти вечера?»
«Давай, я как раз свободен в это время.»
В завершение утреннего диалога Эррор принялся выводить на неисписанной части руки цветы эпигеи, таким образом говоря Инку о своих наилучших пожеланиях. С большим трудом и старанием он нарисовал три цветка, расположив их треугольником. Один — на вершине и еще два — в основании.
Не успев закончить с последним цветком, он заметил, как у них начала появляться белая окраска, а после — изумрудно-зеленые листочки. Буквально пару мгновений спустя все это превратилось в единую весьма живописную картину, вызывающую приятные чувства, разливающиеся внутри. Создавалось впечатление, что солнце светит не на улице, а в душе, согревая своим теплом каждый миллиметр тела брюнета. Подобный совместный труд оказался приятным опытом. Он так сближает, даже без лишних слов, на которые у них просто не хватило бы места.
Весь день темноволосый юноша провел в предвкушении вечернего музыкального часа, ежеминутно любуясь результатом их совместной работы. Она будто показывала единство, являлась олицетворением родства их душ. Его ни на минуту не покидали мысли о художнике, в голове то и дело всплывал вчерашний вечер, когда они завязали беседу. Вроде бы ее причиной стало отнюдь не хорошее событие, но она была такой желанной и долгожданной, что мысли о плохом меркли на фоне будоражащих разум чувств.
А ведь Инк весьма разносторонняя личность. За весь этот год наблюдений Эррор подметил, что тот не только превосходный художник, умеющий играть на флейте. Иногда брюнет замечал небольшие четверостишия на руках, которые, судя по всему, где-то на ходу приходили в голову Инку, и он, чтобы не забыть, таким образом фиксировал их. Творческая личность на то и творческая, что ее вдохновение способно выливаться не только лишь в одно направление искусства. И Инк как раз представился и художником, и музыкантом, и поэтом. При том весьма отличным поэтом. Эррора очень восхищала такая многогранность Инка, в нем то и дело бушевало желание увидеть все работы художника вживую. А уж каково было хотение прочесть его стихи целиком — словами не описать, ведь это можно только почувствовать.
«И много лет пройдет прежде
Чем одиночество уйдет.
Лишь птицеплечник мне дарит надежду
Увидеть, как незабудка цветет.»
Почему-то именно эти строки очень прочно въелись в память, довольно часто всплывая в голове брюнета. Уже давно Эррор заметил за Инком страх одиночества. Очень большой страх. Сперва он не понимал, как можно желать каждый день с кем-то видеться и общаться, почти не оставляя времени на уединение с собой, но потом, проанализировав изредка появляющиеся на руках строки и проникнувшись ими, он понял этот страх. Он понял, что они очень похожи — оба страдают фобиями, пусть и абсолютно противоположными друг другу. Это разжигало еще большее желание сблизиться со своим соулмейтом, ведь ему казалось, что они найдут друг в друге то, что ищут — банальное взаимопонимание, в котором нуждается каждый человек, но, увы, не каждый его находит.
В очередной раз прокручивая в голове последние две строчки недавно всплывшего в памяти четверостишия, Эррор и не заметил, как день подошел к концу. Пятый час, последняя пара закончилась. Наконец-то. В предвкушении, он вышел из корпуса своего факультета и направился к фонтану-одуванчику в центре кампуса. По пути он заметил, что сегодня весьма безлюдно. Ах, точно, суббота же, у многих выходные. Да и мало у кого из учащихся по субботам пары до вечера.
В это же время из другого корпуса в студгородке того же университета вышел белесый юноша. Его белоснежные волосы развевались по ветру, а глаза разных цветов щурились из-за яркого солнечного света. Плюсом ко всему, бессонная ночь сильно сказалась на излишней чувствительности глаз. Этой ночью он, воодушевившись новым знакомством, нарисовал картину к показу, закончив ее чуть ли не за пару часов до него. Откуда-то взявшееся ощущение бодрости не позволило Инку сомкнуть глаза даже на пару минут. Так и не найдя покоя, он вновь взял в руки кисти и принялся выводить на запястье цветы абецедария, проявляя тем самым желание поговорить с Эррором. Ответ пришлось ждать минут двадцать. Эти минуты буквально прожигали изнутри, ведь сейчас Инку просто необходимо было с кем-то переговорить. И даже не с кем-то, а именно со своим соулмейтом. Художник был очень благодарен Эррору за то, что тот его поддержал, а как выразить свою благодарность — он не знал. Но вот ответ сам появился в ходе недолгого диалога — он хочет, чтобы Инк сыграл на флейте. Это трудно назвать благодарностью, ведь это слишком низкая цена за то, что сделал для него Эррор, но все-таки, даже так, раз его родственная душа этого хочет, то он с удовольствием выполнит его просьбу.
Показ прошел успешно, Инк защитил свою картину, тем самым закрыв сессию. Но его сильно задержали на защите, из-за чего он в спешке буквально вылетел из аудитории и помчался к месту, в котором очень любил находиться, наигрывать разные мелодии и рисовать, вдохновляясь прекрасными пейзажами вокруг. Время уже поджимало, а заставлять соулмейта ждать совсем не хотелось. По пути к ботаническому саду Инк краем глаза заметил высокого темноволосого парня, стремительно идущего к фонтану напротив сада. Он такой необычный, отличающийся от всех остальных. На его щеках с обеих сторон выделяются симметричные шрамы. Но не противные, как это обычно бывает, а весьма симпатичные. Они придают его образу какую-то изюминку, особенно в совокупности с покраснениями под янтарными глазами. Ему бы спать почаще, а то вид какой-то нездоровый. Удивляясь своему хорошему зрению, художник уже завернул к воротам сада, а тот самый брюнет, развернувшись, чтобы сесть на лавочку, заметил края светло-бежевого шарфа, обладатель которого скрылся в листве за большим металлическим забором, отделяющим ботаничку от территории университета. Юноша даже не понял, из-за чего завис, когда увидел улетающий за своим хозяином шарф, но, немного потупив взор, он все-таки сел на лавочку, окруженную различными кустарниками, и посмотрел на небо.
Сегодня определенно хорошая погода. Солнце мечется между редкими облаками, роняя то тень, то свет на окружающее пространство и согревая замерзшую после холодной зимы почву. Не только ее, но и руки Эррора, которые на ощупь были просто ледяными из-за плохого кровообращения. Приятное тепло окутало их, тем самым расслабив брюнета и позволив ему насладиться другими прелестями природы. Легкий теплый ветерок колышет только распустившиеся листья деревьев и кустарников, создавая упоительную мелодию. Ее дополняют пение птиц и шум бьющихся о поверхность фонтанной чаши капель воды, что в совокупности делает звуки природы неописуемо чарующими. Некоторые капли даже попадают на темноволосого юношу, пробуждая того и не позволяя ему с концами уйти в нирвану.
Брызги фонтана могли спасти от погружения в любование окружающей утопичностью, но они были бессильны перед очень аккуратно зазвучавшей мелодией. Завораживающие звуки флейты, смешиваясь с уже созданной природой музыкой, рождали поразительный романс. Эррор мог с уверенностью сказать, что вот оно — искусство. Высшее наслаждение и блаженство. Будучи не в силах сопротивляться нахлынувшей эйфории, да и не имея желание ей препятствовать, он закрыл глаза и отстранился от внешнего мира, полностью утопая в баламутящей душу мелодии.
Казалось, окружающее пространство перестало существовать. Инка целиком и полностью охватила увлеченность игрой на излюбленной им флейте. Лишь шелест листьев и пение птиц подтверждали, что художник сейчас все еще стоит на деревянном полу в беседке, извлекая губами гармонические созвуки и перебирая пальцами на музыкальном инструменте, создавая таким образом то спокойную и протяжную, то эмоциональную и нарастающую мелодию. Через нее он изливал все свои чувства. В ней ощущалось и беспокойство за друга, и благодарность Эррору, и легкая радость от успешного показа. Эта эмоциональная волна не осталась без внимания брюнета, он пропустил сквозь себя все чувства Инка, пытаясь ощутить и понять их в полной мере.
Они вдвоем и не заметили, как солнце ушло в закат, уступая место заменившим его фонарям, освещающим белым светом всю территорию кампуса. Ветер стал еще слабее, но не перестал быть теплым. Хотя, может, это чувство наслаждения создавало впечатление, будто прохладный ветерок все еще греет своим теплом этих двоих? Наверное, именно так и есть, ведь изредка проходящие мимо люди жмутся от холода, пытаясь укутаться с головой в свою одежду, в то время как двое увлеченных юношей даже не обращают внимания на то, что их футболок и легких ветровок уже недостаточно, чтобы спрятаться от резкого похолодания.