Сколько раз Томмераас просыпался в холодном поту по ночам, когда Тарьей прокрадывался в его серые сны, раскрашивая их хитроумными узорами воспоминаний. Все усилия и внутренняя борьба оказались бесполезной тратой времени. Недавно Герман узнал, что Сандвик живёт в Осло почти целый месяц, но так и не удосужился выйти на связь. Позвонить. Написать. Объясниться. Если бы знал, что Тарьей не любил его, Томмераас не цеплялся бы за него сердцем, как щупальцами, не строил бы воздушные замки надежд, не расчленял бы себя любовью, намертво залёгшей внутри. Он бы позволил себе быть счастливым, с кем-то другим. Но он не собирался сдаваться. Лиза совершенно случайно проболталась о новом соседе по имени Тарьей. Номер Сандвика тоже случайно перекочевал в телефон Германа, пока девушка была в душе после тренировки. Впервые в жизни Томмераас был благодарен судьбе за то, что он занимается танцами, за то, что он общается с Тейде, за то, что танцует с ней в одном коллективе.
- Я просто хочу поговорить с ним и разобраться, - тянет через силу Герман и накидывает на голову капюшон черной толстовки. Хочется завернуться в рулон холодного безразличия, чтобы прогнать из головы зудящие мысли. Чтобы выжечь из сердца любовь, которую топчут ногами, как тлеющий окурок. Чтобы отгородиться от жалости Томаса, который может просверлить своими застывшими глазами дыру. Сердце бьётся утруднено, но Герман пытается сосредоточиться на застойной тишине.
- Как ты его найдёшь? – удивлённо выгибает бровь Томас и замечает на лице Германа беглую улыбку. У Хэйса ладони чешутся от негодования: этот засранец наверняка уже нашёл способ связаться с Тарьеем. Лицо Германа окрашивается нескрываемой радостью. Томас знает, что друг никогда не терял надежду. Он упрямо пресекал попытки Хэйса познакомить его с очередным смазливым коллегой и отмахивался от напутственных речей о будущем. Томмераасу не нужно было будущее без Тарьея. Без его Тарьея.
- Я уже нашёл, - на губах Германа расцветает тусклая улыбка, и Томас замирает от его вибрирующего голоса. Томмераас светится, как начищенный таз, и ёрзает на стуле от нетерпения. Сердце яростным пламенем пробивает грудную клетку, а голова становится тяжелее с каждым новым вздохом. Герман мечтает скорее увидеть Тарьея. - Он работает в «ManiaModels» фотографом.
- Откуда узнал? - спрашивает Томас, и Герман съёживается под его острым взглядом. Хэйс быстро замолкает и выжидающе смотрит, будто пробирается в душу по лестнице подозрений шаг за шагом – ребро за ребром. Томмераас не одобряет неутихающего рвения лучшего друга, потому что хочет оградить его от страданий. Герман не думает о последствиях – чувства все ещё затмевают разум. Если он не попытается собрать по крупицам то, что они с Тарьеем развалили по неопытности полгода назад, никогда не простит себе этого.
- Лиза разболтала, что у них появился новый сосед, - ухмыляется Герман и тянется правой рукой к виски. Томас резко ударяет по пальцам, как вредному ребёнку, и без лишних слов отбирает бутылку. Тело прошибает нервная дрожь, и Томмераас нуждается в успокоительном, но друг не позволит напиться среди белого дня. Герман задумчиво смотрит в окно, но скрыться от беспокойных мыслей не получается. Вязкий пучок застрял в голове, как жалящее копьё – яд распространяется по организму медленно и болезненно.
- Значит, никакого звонка от его родителей не было? – Томас косится на Германа с сухим подозрением, но всё понимает без слов. У Томмерааса на лице отпечатано багровыми отметинами, что он зависим. Хэйс никогда не видел, чтобы кто-то был настолько одержим человеком. Герман был поглощён безумной любовью, которая отняла у него почти полгода жизни – мирной, яркой и будоражащей. Улыбчивый неунывающий Герман остался где-то в отголосках прошлого, превращаясь в неуловимую тень, облеченную в сеть боли и разочарования.
- Я всё придумал, - увлечённо тараторит Герман, упираясь локтём в шершавую столешницу. В его шоколадных глазах пляшут шальные искры, растекающиеся мириадами звёзд на молочно-белом лице. Томмераас впервые за долгое время выглядит счастливым, и Томас не сдерживает улыбки, глядя на него. Навязчивая идея Германа может завести его в беспросветные дебри одиночества, и тогда всему может придти крах. Сейчас он не думает об этом, потому что сердце работает в полную силу, как заряженная батарейка, а разум очищается: - Главное, чтобы Лиза раньше времени не узнала, что мы с Тарьеем встречались. Марлон знает правду.
- Почему ты так уверен, что он ничего не рассказал Лизе? – Томас выглядит озадаченным, но думает только об одном – как оградить Томмерааса от ямы, которую тот собственноручно себе роет. Голос у Хэйса трескуче-сухой, врезается колючками под кожу, но Герман словно не замечает ничего вокруг. У него на сердце тёмно-красная метка в форме ангела, его солнечного мальчика Тарьея – такая же кроваво-красная, как его бейсболка. Именно Томмераас её ему подарил, на его семнадцатый день рождения.
- Я виделся с ним три месяца назад, - Герман лениво чешет затылок и поднимает глаза на Томаса. Тот внимательно слушает и время от времени кивает, будто соглашается. Он слышит ломкие нотки в голосе Томмерааса, но волнения не выдаёт, запаковывая его в коробку незатухающего интереса. Герман чувствует, как по вискам молотком долбит страх, но продолжает: - Он говорил, что Тарьей просил его молчать.
- Не жизнь, а грёбанная мелодрама, - раздражается Томас, возмущённо кривя губы. Он проклинает себя за то, что жалеет Германа, но поделать с собой ничего не может. Перед ним сидит не тот озорной темпераментный парень, которого он знал всю свою жизнь – вместо него пепельно-белый призрак с запавшими глазами и разбитым сердцем. Томмераас из кожи вон лезет, чтобы вывести из крови пьянящий наркотик под названием «Тарьей», но боль никуда не уходит – она питается разрушающей любовью, расплавляя грудную клетку. Томас выстреливает вопросом, как атомной бомбой запускает в душу: - И что ты собираешься делать?
- Сегодня в «ManiaModels» показ: я собираюсь в нём участвовать, - пожимает плечами Герман и улыбается так широко, будто ему только что вручили ключи от машины. Томас встряхивает длинной чёлкой, спадающей на лицо, и рассматривает побледневшее лицо лучшего друга. В груди покалывает гнетущий страх, от которого мурашки рассыпаются по коже ледяными пузырьками. Томмераас надевает переливающуюся маску спокойствия, выцеживая из глаз остатки боли. Не получается, потому что Хэйс слишком хорошо его знает.
- С какого перепуга? – голос Томаса леденеет, грубеет под прицелом жемчужно-карих глаз напротив. Герман усмехается и отворачивается – кривится от жжения вен, по которым течёт не кровь, а кипучая лава. Он приглушённо вздыхает и крутит в руках телефон – в голове разрастается рана, кровоточащая обрывочными воспоминаниями. Образ Тарьея в клейкой ленте прошлого кажется таким знакомым на ощупь, таким близким, таким тёплым. В ушах разражается звон отчаяния, потому что Томмераас слишком долго не видел своего мальчика.
- У меня есть деньги и связи, - выдавливает на полувздохе, растягивая каждое слово почти по слогам. Герман не чувствует себя счастливым, купаясь в деньгах, которыми его снабжают родители, которые он зарабатывает на выступлениях и показах. Лишь гложущая пустота сдавливает горло. Лишь ноющий страх одиночества ковыряет сердце раскалённым прутом. Томмераас чувствует себя потерянным бедняком: он нуждается не в богатстве и головокружительной славе – ему нужна любовь. Ему нужен человек, ради которого он горы свернёт.
- Заебись, - Томас поджимает губы и поднимает большой палец вверх в знак одобрения. Герман замечает его презрительный взгляд, но оправдываться не спешит. Он не перестаёт думать о Тарьее уже третий день, после их телефонного разговора. Томмераас собирался с силами позвонить или написать, но струсил. Парень в глубине души осознавал, что Хэйс абсолютно прав – он просто нагло лезет в жизнь Тарьея, не спрашивая разрешения. В груди колет стальная игла подозрений: нужна ли его любовь Сандвику? Томас кладёт тёплую ладонь на плечо друга и осторожно спрашивает: - А ты потом не пожалеешь об этом?
- Я люблю его, Томас, - тихо произносит Герман и прикусывает губу почти до крови. Это выстраданное признание дремало под стеклянной оболочкой сердца достаточно долго, как скрытая болезнь, и не давало о себе знать до последнего. Томмераас устал отрицать очевидное и давиться той всепожирающей любовью, которая загробила его жизнь. Нужно было окончательно расставить все точки над «i», пока у него ещё оставались силы. Силы жить и надеяться.
*****
За кулисами творится настоящий хаос: полуголые модели носятся со своими костюмами, распихивая локтями недовольных стилистов; дизайнер коллекции костюмов пытается перекричать многоголосый шум и приготовить парней к выходу. Люди, которые не имеют к моде ни малейшего отношения, считают, что парни-модели гораздо собраннее и спокойнее в работе, в отличие от девушек. Они глубоко заблуждаются, потому что перед показом парни теряют контроль над разумом и с головой ныряют в океан страхов. Подобные выражения Хенрика Холма не касаются, потому что у него за плечами немалый опыт. Сейчас ему плевать на суетящихся коллег и гнев главного дизайнера – он может смотреть только на Тарьея, который стоит так близко и нервно теребит пальцами свой фотоаппарат.
- Волнуешься? – Тарьей подводит глаза и растерянно касается плеча Хенрика. Ему нужно на чём-то сосредоточиться, чтобы не думать о показе, который начнётся через несколько минут. Впервые Сандвик будет фотографировать моделей во время показа, и решение Камиллы, безусловно, ему льстит. Но липкий страх хлещет по коже ледяной плетью, затягивая на каменистое дно беспокойства. Тарьей вслушивается в дыхание Холма и медленно успокаивается.
- Пока ты рядом, нет, - Хенрик смеётся тихо и заразительно. Тарьей смотрит на его сухие губы и лучистые глаза, утопая в них без остатка. Каждый удар сердца доносится до ушей свинцовой дробью, проваливаясь в овраг страсти. Холм не помнит, что такое волнение, а Тарьей не помнит своего имени. Он по уши влюблён в высокого блондина, стоящего напротив, и не хочет думать о том, как много за спиной нерешённых проблем и трудностей. Сандвик попался на крючок, и Хенрик навсегда у него под кожей.
- Засранец, - Тарьей толкает его в плечо, и тот наигранно морщится от боли, с трудом сдерживая улыбку. Сандвик читает на лице Хенрика сливочное спокойствие, смешанное с сахаром теплоты. Холм смотрит сверху вниз и осторожно берёт за руку, переплетая пальцы. У Тарьея сердце нараспашку – веет любовью в лицо, смывает с кожи тёмные разводы сомнений. Он удачно забывает о предстоящем показе, тает под настойчивым взглядом двух сапфиров. - Тебе незачем волноваться, потому что это далеко не первый в твоей жизни показ.
- Ти, посмотри на меня, - Хенрик обхватывает горячими ладонями лицо Тарьея и заглядывает в его изумрудные глаза. Он чувствует, как кожа блондина пульсирует вспышками тревоги, а сердце громко тарабанит, норовя вырваться наружу. Холм не понимает, что больше выводит Тарьея из равновесия – предстоящий показ или его прикосновение. - Ты справишься, потому что ты талантливый фотограф. Камилла хвалила тебя.
- Я знаю, просто это не обычная фотосессия, - кивает Тарьей и украдкой поглядывает на длинные пальцы Хенрика. Он слишком близко. Он слишком пристально смотрит. Кровь в венах бурлит с такой силой, что Сандвик едва удерживается на ногах. Дыхание перехватывает не от волнения. - Мне нужно фотографировать моделей в движении.
- И меня, - мурлычет Хенрик, проводя большим пальцем по щеке Тарьея и практически вжимая его в стену. Сандвик боязливо смотрит по сторонам, но Хенке не даёт ему пошевелиться – активно трётся пахом о его штаны. Сандвик закусывает губу, сдерживая волну возбуждения, и чувствует, как кровь приливает к лицу. Дышит тяжело, глаза застланы брызгами прибоя в сияющих глазах напротив. Смятение распыляется в воздухе, скрываясь в уголках трепещущей души.
- Что значит «и тебя»? – свистящим голосом бормочет Тарьей и опускает руку на талию Хенрика, притягивая его к себе. Воздух между ними накаляется до предела, трещит огненными искрами, обжигая пеплом раскрой багряных губ. Сандвик дрожит в руках Хенрика, а тот не хочет отпускать его. Через пару минут начнётся показ, и Холму выходить первым, но сейчас его не волнует работа. Есть только он и Тарьей, раскрасневшийся и возбуждённый.
- Перестань нервничать, - Хенрик касается носом к носу Тарьея, и тот смущённо дёргается. Хенке улыбается так нежно, что у Сандвика мутнеет всё перед глазами. Он не чувствует рук, не видит мечущихся вокруг моделей – просто дышит Холмом, который нависает над ним, как гранитная скала. Он пьёт дурманящие нотки родного голоса, собирая буквы по крупицам и нанизывая на струны души. Холм выбывает почву из-под ног одним лишь клейким взглядом: - Просто думай обо мне, когда будешь фотографировать, и всё получится.
- Я люблю тебя, - Тарьей сдаётся и целует жадно, требовательно, звонко. Раздвигает языком влажные губы Хенрика и зарывается пальцами в пшеничные взлохмаченные волосы. Сандвик сливается с холодной стеной в безликую тень, ощущая на шее давление цепких ладоней, и углубляет поцелуй – проходится языком по кромке зубов, сплетается в неравной борьбе с языком Хенке. Это игра на поражение. Побеждённого определяет пожар в груди, от которого не бежишь – просто поддаёшься языкам пламени, пока любовь сильнее, чем когда-либо.
Хенрик выходит на подиум первым, и густой шум голосов в зале сменяется волной восхищённых возгласов и аплодисментов. Он скользит по глянцевой полосе расслабленной упругой походкой, качая бёдрами в такт ритмичной мелодии. Лёгкая улыбка, идеально уложенные пшеничные волосы и черный обтягивающий костюм. Тарьей знает, почему Камилла постоянно выбирает Хенрика для открытия показов – чтобы сразить наповал с первой минуты и завладеть вниманием важных гостей, как только их любопытный взгляд коснётся мраморного лица.
Холм твёрдо идёт вперед, собирая в охапку воспалённые взгляды женской половины зала. Сандвик понимает, что ревность неуместна и бессмысленна, но упрямо сверлит глазами каждый изгиб родного лица. Изучает голодным взглядом, пробует на вкус молочную кожу, кусает пухлые румяные губы и цепляется глазами за талию. Хенрик слишком соблазнительный в этом костюме, но Тарьей вспоминает, что должен фотографировать, а не глазеть. Он медленно вырывается из всеобщего гипноза, заправленного стихийным восторгом, и берёт в руки фотоаппарат, свисающий на шее.
Фотография за фотографией, вспышка за вспышкой, а в мыслях лишь текучий лёд любимых глаз, который растекаются тягучей карамелью по венам. Холм незаметно подмигивает Тарьею, и тот окончательно сбрасывает с плеч каменный груз волнения. Он чувствует себя востребованным фотографом, который может выполнять работу качественно. Пока Хенрик проходится по подиуму и возвращается обратно, никто в зале не дышит. Сандвик провожает Хенке цветущей улыбкой и делает завершающие снимки. Он справляется благодаря Холму, который заполняет его мысли тёплым морем, который колотится в сердце ударами молнии.
На подиуме появляется следующая модель, и на лицах гостей бледнеет немое удивление. Высокий шатен в черном велюровом костюме. Наглухо запечатан в своей сумрачной таинственности: руки спрятаны в карманах, а шею едва приоткрывает воротник дегтярно-черной рубашки. Тарьей проходится по худощавому силуэту морозным взглядом и испуганно сжимает объектив фотокамеры. Перед глазами плывет туман ослепительных вспышек, который рассекают громкие разговоры зрителей. Сандвик не фотографирует, не двигается. Он смотрит пристально и растерянно, впитывая каждую чёрточку лица. Тарьей помнит эти шоколадные глаза с янтарным отливом, каштановые волосы, припорошенные золотом, и лукавую улыбку. Сандвик не дышит, не видит никого вокруг. Он будто проваливается в пустоту, попадает за долю секунды в другое измерение, где его жизнь распинают на кресте прошлого. Он видит Германа, который изящной походкой двигается по подиуму прямо на него. Сердце Тарьея издаёт приглушённый треск, который ноющей болью ударяет в виски, как выстрел. Садвик падает, роняя на пол фотоаппарат, и последнее, что он видит, – расплывающийся силуэт Томмерааса. Неужели прошлое будет преследовать юного фотографа вечно?