========== Глава 11. Без вины виноваты ==========
Комментарий к Глава 11. Без вины виноваты
Хух, я наконец-то вернулась после долгого заплыва в мир экзаменов, которые, к сожалению, ещё не закончились. Надеюсь, что вы будете рады появлению новой главы так же, как и я. Спасибо огромное всем, кто ждал и поддерживал, я жду с нетерпением ваших отзывов)
_________________________________________________
Tomine Harket, Unge Ferrari – Nostalgi 3Millioner
Future World Music – Life Goes On
Red – Nothing and Everything
Осталась последняя глава, двенадцатая, поэтому заглядывайте в мой паблик https://vk.com/rainy_hurt_fanfiction за спойлерами :3
Можно научиться плавать или водить машину, готовить овощное рагу или танцевать хип-хоп. Невозможно научиться терять людей. Захлопывать за ними дверь, освобождая в голове ящики воспоминаний. Без сожаления стирать их номера телефонов и удалять входящие сообщения, пропитанные любовью и заботой. Рвать в клочья фотографии, на которых запечатлены самые счастливые моменты. Выбрасывать на помойку подарки и забавные безделушки, напоминающие о них. Выдирать из головы воспоминания, растекающиеся щемящей теплотой в груди.
Каждый человек, занимающий место в твоей душе, никогда не уходит из твоей жизни бесследно. Оставляет в груди едкий дым сожаления, нещадно разъедающий оболочку сердца. Хлещет холодным лезвием по горлу, отбирая последние клочки воздуха. Забирается наркотиком под кожу, превращая кровь в раскалённую смолу. Без родного человека твоя жизнь становится серой и удушливой, обвиваясь черной петлёй вокруг шеи. Ты упиваешься своим жалким существованием, коротая дни в стеклянном футляре из боли и отчаяния, и перестаёшь замечать окружающих, которые нуждаются в тебе. Ты слишком часто забываешь о людях, которые вытягивают тебя из пропасти, жертвуя собственными стремлениями и чувствами. Ты должен помнить, что усидеть на двух стульях невозможно. Мы без вины виноваты, потому что не умеем отпускать. Порой нужно потерять самого близкого, чтобы обрести того, кто жизнь за тебя отдаст.
- Хенрик? – Тарьей сонно потирает глаза, приподнимаясь на кровати, и жмурится от слепящего солнечного света, заливающего палату. Голова раскалывается от пронизывающей боли, растекающейся стеклянным крошевом по вискам, а перед глазами всё плывёт как в тумане. Нежно-вкрадчивый аромат лаванды, мёда и табака волной ударяет в нос: Сандвик не видит, но чувствует – Хенрик здесь. Испуганные мятно-зелёные глаза скользят по снежно-белому потолку, а сердце царапается о рёбра.
- Малыш, ты наконец проснулся, - мягкий шёпот Хенрика щекочет уши сладкими нотками, и Тарьей приподнимается на кровати, чтобы внимательнее рассмотреть лицо возлюбленного. Дряблый голос Сандвика заметно тревожит Хенке, но он умело использует своё главное оружие, которое никогда его не подводит, – выразительная улыбка, которая точным выстрелом выбивает из головы остатки страхов и сомнений. Тарьей выглядит уставшим и озадаченным, но Хенрик не спешит колотить его острыми расспросами. Тень прошлого повисла над их головами всепоглощающей темнотой.
- Где я? – морщится Тарьей, исследуя давящие белые стены испуганным взглядом. Он ловит себя на мысли, что смутно помнит последние события, разворачивающиеся на показе, но в груди ноет серая тоска. Хочется скулить от горького чувства вины, которое обжигает душу языками пламени. Сандвик гонит прочь из головы докучный образ Германа, потому что возле него всё ещё сидит до жути взволнованный Хенрик и как-то по-дурацки улыбается. Тарьей вляпался по уши, но не находит подходящего способа выбраться из капкана прошлого.
- Ты в больнице, - Хенрик нежно берёт Тарьея за руку и смотрит лихорадочно-влюблёнными глазами, будто вытаскивает взглядом из края пропасти. Сандвику хочется верить в то, что цепкая петля прошлого не завяжется на его шее снова, с нечеловеческой силой. Что он не вернётся в грязное болото прошлого, где любовь гаснет тлеющим угольком в объятиях обид и ненависти. Что Хенрик не отвернётся от него, оставляя на съедение внутренним демонам. Из холодных вод размышлений его вырывает трескучий голос Холма: - На показе ты упал и сильно ударился головой.
- Голова раскалывается, - Тарьей устало потирает затылок, но руку Хенрика не отпускает до последнего. Он уверен, что если отпустит – Хенрик уйдёт навсегда. Сотрясение неслабо повредило его здравый рассудок, выпуская из толщи сознания скрытые страхи. Сандвик пытается привести мысли в порядок, вспоминая о работе: - Что с показом?
- Он продолжается, и я прямо сейчас должен ехать туда, - Хенрик отвечает максимально спокойно, но за его натянутой улыбкой Тарьей распознаёт очерки беспокойства. За последние пять минут Холм раз десять поглядывал на телефон, кривя губы от липкого недовольства. Сандвик был на двести процентов уверен, что Хенрику звонят с работы, и мысленно готовился его отпустить. Сердце в его груди боязливо тарабанило от растерянного вида Хенке: - Камилла трезвонит мне целый час.
- Чёрт, я сорвал показ, - Тарьей раздосадовано ударяет себя ладонью по лбу и утыкается носом в белый накрахмаленный пододеяльник. В этот момент он был готов отдать всё, что имел за душой, лишь бы спрятаться от хлёстких ударов судьбы, пронзающих сердце остриём ножа, под больничным одеялом. Чтобы не видеть покорного взгляда Хенрика. Чтобы не слышать его жарких признаний в любви. Чтобы отмотать время назад и вернуться под крышу родительского дома, в Берген. - Теперь у тебя будут из-за меня проблемы.
- Расслабься, Ти, - Хенрик отрицательно качает головой и целует в щёку, зарываясь пальцами во взлохмаченные пшеничные волосы. Холм по привычке крепко зажмуривается, впитывая тягуче-медовый аромат каждой клеточкой. Сердце под вратами ребер неслышно бьётся – протестует, скрипит, сжимается. Парни отдали бы всё на свете, чтобы навеки раствориться в объятиях друг друга, не отрываясь ни на минуту. Пусть время остановится, пусть мир подождёт. Хенрик мастерски успокаивает Тарьея, поглаживая его околелую ладонь: - Фотографы справятся и без тебя, их там почти десяток.
- Ладно, тогда поезжай и заставь всех захлебнуться слюной, - лениво улыбается Тарьей и выпускает Хенрика и объятий. В последний момент ловит его за рукав джинсовой куртки и целует в нос с такой порывистой нежностью, что у Холма коленки подкашиваются. Он непонимающе выгибает бровь, собирая губы в благодарной улыбке, но уже через мгновение черная туча волнения опадает кляксами на его бледную кожу. Хенке с тревогой смотрит на поникнувшего Тарьея, которого водит со стороны в сторону. Сотрясение даёт о себе знать.
- Отдохни ещё немного, и вечером я заберу тебя домой, - Хенрик бережно укрывает Тарьея одеялом и проводит ладонью по его щеке, угощая добродушно-хитрой улыбкой. Сандвик сглатывает горький ком вины, сжимая от злости кулаки. Он зол на самого себе за то, что водит Хенке за нос. Убивает их любовь в зародыше, упрямо дёргая за ниточки прошлого. Обухом по голове ударяет внезапное признание Хенрика, которое Сандвик абсолютно не был готов услышать здесь и сейчас: - Я люблю тебя.
Тарьей ныряет с головой под одеяло и судорожно закрывает глаза, кривясь от едкого запаха стирального порошка и лекарств. Голова раскалывается то ли из-за полученного сотрясения, то ли из-за мучительных мыслей, отравляющих сознание тёмными вспышками. В ушах эхом тянется глухой звук захлопывающейся двери, за которой несколько минут назад скрылся Хенрик. Сандвик мечтает поскорее провалиться в сон, долгий и беззаботный, чтобы ощутить желанную свободу, но ржавые обручи сомнений сдавливают горло мёртвой хваткой.
Целый месяц Тарьей усиленно работал над собой, круша толстые стены, которые выстроил вокруг своего сердца. Кирпичик за кирпичиком – страх за страхом. Когда Сандвик встретил Хенке, он понял, что его жизнь вывернулась наизнанку. Чувства, которые были похоронены на дне истерзанного сердца и не подавали признаков жизни не один месяц, неожиданно всплыли на поверхность. Вспыхнули с сокрушающей силой, заполняя собой каждый уголок заиленной души, стирая в пыль незабытые обиды, выжигая липкие следы боли, собирая осколки невыплаканных слёз. Тарьей навеки утонул в лунных нефритах с золотыми искорками понимания. Потерялся в песочных волосах, смело играющих с ветром. Растаял на пухлых румяных губах с терпким привкусом табака и мёда.
Сандвик даже не подозревал о том, что сможет влюбиться снова, после того, как собственноручно воткнул кинжал в спину любимого человека. Герман был его первой любовью. Выстраданной, простосердечной, вырванной зубами из лап тотального презрения и насмешек, но чувственной и жгучей – до сбитого дыхания и дрожи в коленках. Тарьей боялся внезапно зародившихся отношений, но Томмераас был одним из тех немногих парней, которые ради любви были готовы пройти сквозь огонь и воду. Сандвик знал, что тот бы бросился за ним на край света, если бы он позволил, если бы попросил. Но всё разрушилось из-под лёгкой руки Тарьея. Рассыпалось на глазах, как песочная башня. Разбилось на стеклянные ошмётки, как потускневшая ваза. Сандвик посчитал нужным уйти без объяснений, чтобы не причинять боль, но сделал вдвойне больнее. Спустя полгода парень точно не ожидал увидеть своего бывшего, потому что их морозное расставание до сих пор висело на шее камнем.
- Я думал, твой парень никогда не уйдёт, - неуверенный стук в дверь вытягивает Тарьея из оков больничного одеяла. До одури знакомый сиповатый голос ударяет по лицу грубой пощёчиной, оседающей на коже алыми разводами смущения. Коньячные глаза смотрят настойчиво, с нескрываемым холодом, и горло Тарьея полосует немой страх. Он так виноват перед Германом, что даже сотни самых задушевных слов не хватит, чтобы вытравить колючую боль. А ведь больно им обоим.
- Герман, ты … пришёл, - хрипит Тарьей сдавленным голосом и неловко приподнимается на кровати. На Германа не может смотреть спокойно, но в груди так сильно колет, что слёзы набегают на глаза. Прячет трясущиеся руки под мятой тканью пододеяльника, а в мыслях растекается кипучая смола пустых слов. Сандвик не может вытянуть из шумного водоворота спутанных обещаний заветные извинения. Нет, не извинения. Лихорадочную мольбу о прощении, запёкшуюся горечью на языке.
- Мы должны были встретиться при других обстоятельствах, но я не мог не придти, - Герман чеканит деревянным голосом, как свинцовой дробью в замерзающее сердце. Всё такой же горячий – с солнечным блеском в медово-карих глазах и хитрой ухмылкой на губах. Но уже совсем другой – колючий, задумчивый и обиженный – не подпустит к себе ни на метр, будто закрылся в несокрушимой каменной крепости. - Как ты себя чувствуешь?
- Я в порядке, - Тарьей тяжело вздыхает и опускает глаза. Нет сил смотреть на Германа, который прожигает взглядом насквозь и впивается ледяной обидой под рёбра. Будто и не прошло полгода. Грёбанных полгода. Будто сердце почти не ноет от росчерка боли на бледном лице Томмерааса. Будто дышать стало легче. Наглая ложь. Голос предательски дрожит и ломается: - Ты не должен переживать, потому что это я виноват перед тобой.
- По-моему, это ты только что получил сотрясение, когда меня увидел, - Герман как обычно отшучивается, заматывается в кокон немой грусти и скрывается под маской равнодушия. Ему больно от одного лишь нервного взгляда Тарьея, но ещё больнее от того, что он больше не его. Сердце скрипит и трепыхается, как испуганная птица, и Герман через силу выдавливает из себя каждое слово: - Даже не знаю, как расценивать твою реакцию.
- Я испугался, - Тарьей всхлипывает так тоскливо, что Германа прошибает трескучим зарядом молнии, загоняя под кожу толстую иголку сожаления. Робко поглядывает на смертельно-белое лицо Сандвика и сдерживает себя, чтобы не обнять. Так хочется вдохнуть родной запах, что лёгкие в груди лопаются, обрызгивая рёбра кровавыми ожогами. Так хочется прикоснуться к бархатистой коже, окрашенной мириадами родинок. Самый близкий и самый желанный.
Герман нервно встряхивает головой и садится на край кровати. Расстояние более чем безопасное – соблазна не будет. За один лишь невинный мятный взгляд готов простить самые безрассудные ошибки. Готов отпустить журчащую в сердце боль, утягивающую на дно и перекрывающую доступ кислороду. Готов наплевать на проклятое расстояние, которое разрушило их отношения и растоптало их обоих. Ладони предательски потеют, а на языке змеёй извивается очередная доза колкостей. Томераас не умеет выплёскивать гнев по-другому. Постоянно ломает себя, задевает других, но всё равно продолжает жить, давясь муками самобичевания. Сегодня есть шанс вернуться в то время, когда всё только строилось. Когда они с Тарьеем ещё были по-детски счастливы и по-настоящему влюблены. Хочется верить в то, что тропинка в прошлое ещё не заросла сорняками серьёзных забот и проблем.
- Предсказуемо, потому что обычно ты выбираешь вариант попроще – сбежать без объяснений, - вырывается у Германа на автомате, как заученная мантра. Говорит быстро и неразборчиво, будто задыхается, но Тарьей слушает. Послушно принимает нещадные удары, размазывающиеся солью по бередящим ранам. Он знает, что заслужил огромное ведро помоев из злости и обид за своё мерзкое поведение. Томмераас ищет в пещере своего сознания объяснение поступку Тарьея, но не находит. Опять наступает на те же грабли в попытке сохранить отношения, которые давным-давно себя изжили.
- Ты имеешь полное право на меня злиться, потому что я поступил, как подонок, - Тарьей бормочет скомкано и тихо, преодолевая резь в горле. Туманный взгляд мажет по лицу Германа, и Сандвик обречённо вздыхает. Он никогда не найдёт нужных слов. Он никогда не вернёт доверие Томмерааса. Он никогда не перечеркнёт свой подлый поступок. Неизлечимая вина будет вечно болтаться у него на шее грязной петлёй.
- Я не смогу винить тебя вечно, даже если захочу, - Герман грустно улыбается и пододвигается ближе к Тарьею. Шоколадные глаза воспалённо мерцают, цепляясь за каждый миллиметр лица Сандвика. Томмераас настороженно смотрит и снова тонет, вырывая из глубин израненного сердца любовь. Он никогда не разлюбит Тарьея, потому что таких, как он, больше нет. Добрый, заботливый и преданный. Даже самые сильные чувства исчезают под дулом времени, когда рядом появляются другие люди, а в голове выстраивается крепость новых желаний. К сожалению, Томмераас – однолюб.
- Ты, наверное, меня ненавидишь, - Тарьей с опаской косится на Германа, и его сыпучий голос распадается черным углём у Томмерааса в груди. Давит на грудную клетку бетонной плитой. Распаривает топором беломраморную кожу. Впивается когтями в сердце, выдирая пульсирующую плоть. Сандвик чувствует нарастающее напряжение в воздухе: - Но ты должен знать, что я не хотел причинять тебе боль.
- Ти, ты бросил меня без видимой на то причины – просто потому, что тебе так захотелось, - укоризненно выпаливает Герман, вскакивая на ноги. Он норовит броситься к двери и поскорее покинуть палату Тарьея, но дымка недосказанности больно режет глаза. Разговор с Сандвиком ещё не закончен, хотя его итог не сулит ничего хорошего. - А меня ты спросил?
- Моя жизнь превратилась в полнейший пиздец, и я не знал, как с этим разобраться, - обессилено разводит руками Тарьей и стягивает с себя покрывало. Рассматривает свои исхудалые руки и чувствует, как кровь кипучей лавой растекается по венам, ускоряя волну сердцебиения. Герман стоит слишком далеко, а так хочется прикоснуться к его сильным рукам, окунуться с головой в океан его коньячных глаз.
- Вместе мы бы со всем справились, - Герман возмущённо качает головой и снова садится на кровать рядом с Тарьеем. Тот заметно нервничает и скользит глазами по серым стенам, но слова сжимают горло колючей проволокой, не позволяя свободно вздохнуть. Так много нужно рассказать, объяснить, но ранить нельзя. Невозможно сделать больно тому, кого когда-то любил по-настоящему. - Я бы никогда тебя не оставил, ты же знаешь.
- Я был идиотом и слабаком, потому что отказался от тебя, - Тарьей подавляет слёзы, собирающиеся в глазах, и опускает голову. Впервые за прошедшие полгода в голову ясно ударило осознание того, что его жизнь с Германом могла бы сложиться совсем по-другому. Если бы он не ушёл от него тогда, когда жизнь казалась несусветным кошмаром, ему бы не пришлось бороться в одиночку. Вместе с Германом они бы выстояли.
- С Хенриком ты чувствуешь себя сильным? – Герман бьёт под дых острым вопросом, который взбалтывает сознание Тарьея с невозможной силой. Мысли рассыпаются пылью под ногами, ударяя в нос едким запахом опасности, но Сандвик не может ответить на этот вопрос даже самому себе. Он помнит, сколько для него сделал Герман. Именно Томмераас помог ему поверить в то, что не нужно бояться своих чувств, какими бы сильными и изматывающими они не были. Любовь – это дар, который нужно принимать с благодарностью, а не загонять под землю.