- Откуда ты знаешь его имя? – удивляется Тарьей, поднимая на Германа свои полыхающие зелёные глаза. Кажется, Томмераас ухмыляется, но от пристального взгляда Тарьея не ускользает замешательство в его глазах.
- Неважно. Просто ответь мне на один единственный вопрос: ты любишь его? – Герман не бьёт, а выстреливает в самое сердце свинцовой дробью. Пуля вылетает сквозь толщу тканей, продырявливая грудную клетку. Падает с грохотом на пол, оставляя в сердце дым сожаления. Прошлое не вернуть, и оба парня прекрасно знают, кого любит Тарьей.
- Люблю, - смущённо протягивает Тарьей. - Но это не значит, что я не любил тебя.
- Любил. А я люблю тебя до сих пор, - с надрывом чеканит Герман, пропуская каждое слово через сито хриплых вздохов. Вынуждает себя смотреть прямо в глаза Тарьею, а в душе собирается порох забытой боли. Такую боль не способно излечить время – только человек. А Томмераасу не нужен никто другой. Застыл в тупике и бьётся головой о стену уже который месяц, не находя выхода. Просто не хочет искать. - Я, как наивный дурак, пытался вернуть тебя.
- Не уходи, - Тарьей внезапно хватается горячими пальцами за ладонь Германа, притягивая к себе. Необъяснимая сила не позволяет отпустить. Сандвик так и не научился терять людей, часто забывая об их чувствах. Затягивал в зыбучие пески ложных надежд, не закрывая дверь в прошлое вовремя. Выстраивал вокруг сердца стены страха, заставляя других пробивать их голыми руками. На смену страхам всегда приходит гибельная боль, с которой можно справиться, только исправив ошибки прошлого.
- Что? – Герман хмурит брови в немом удивлении и заворожено смотрит на их с Тарьеем переплетённые пальцы. Так долго Томмераас мечтал об одном случайном прикосновении, а теперь колит и жжёт только больнее. Не остаётся сил сдерживать слёзы, когда душа нараспашку, когда сердце разъедает щемящая тревога. От лица Тарьея его отделяют нагретые сантиметры воздуха, и Герман чувствует, что сорвётся.
- Поцелуй меня, - глаза Тарьея искрят похлеще оголённых проводов, а губы сжимаются в медово-мучительной жажде поцелуя.
Герман сдаётся и в который раз плюёт на собственные чувства. Он знает, что этот поцелуй его убьёт. Но он готов умереть снова, лишь бы в последний раз прикоснуться к родным губам, которые полгода видел только во снах. Целует грубо и требовательно, потому что знает – прощальный поцелуй будет ядовитым и болезненным.
*****
- Ненавижу фуршеты после показов, - Хенрик бросает на кровать пакет с фруктами и попутно стягивает из себя джинсовую куртку, краем глаза наблюдая за Тарьеем. Измученный вид блондина не давал ему покоя всю дорогу до дома. Холм надеялся, что в своей комнате Тарьей отвлечётся от больничного давления и мгновенно расслабиться, но он ошибался. - Журналисты готовы задавить тебя провокационными вопросами.
Сандвик практически не моргает и не шевелится – сидит на кровати, уткнувшись мутным взглядом в белую стену. Он вошёл в свою комнату раньше Хенрика, но так и не удосужился снять с себя куртку и ботинки. Будто связан по рукам и ногам ржавыми цепями. Будто горло выжигают густые языки пламени. Будто перед глазами залегла свинцовая тьма, въедающаяся под кожу вместе с частичками колючего воздуха. В голове клубится живое тёплое воспоминание о поцелуе с Германом. Прошло несколько часов, а Сандвик до сих пор не может выбраться из коматозного состояния. Чувствует себя последним подлецом и предателем, но на губах до сих пор ярко ощущается солёный привкус поцелуя, разбавленный капельками цитруса. Слёзы Германа и его собственные слёзы. Тарьей снова всё разрушил. Снова собственными руками вырыл глубокую яму, в которую тащит за собой ещё и ни в чём не повинного Хенрика. Сандвику суждено остаться одиноким до конца своих дней – наказание за причинённые страдания близким людям.
- Эй, Ти, что с тобой? – Хенрик обеспокоенно касается плеча Тарьея, но ответного взгляда не получает. Сандвик будто смотрит сквозь него и пугливо дёргается от каждого касания, как ошпаренный. Холм настороженно вслушивается в каждый его вздох: - Выглядишь неважно.
- Я просто немного устал, - содрогается Тарьей и боязливо прячет глаза.
- Ты молчал всю дорогу, пока мы ехали домой из больницы, - Хенрик напряжён и взволнован, но усиленно пытается говорить как можно спокойнее. Холм заботливо гладит Тарьея по голове, скользя глазами по его измятому лицу. Свинцовая тоска, размазанная под глазами, и стиснутые в тонкую линию губы. Хенке хочется верить, что виной всему проклятое сотрясение и вскоре Тарьей придёт в себя. - Что случилось, пока меня не было?
- Я должен рассказать тебе кое-что, - через силу цедит Тарьей, стягивая с себя массивные ботинки. Голова тяжелая, словно каменная глыба, а сердце отсчитывает удар за ударом, как маятник часов. Сандвику хочется провалиться сквозь пол, чтобы не чувствовать нахмуренного взгляда Хенке. Чтобы оттянуть разговор, который превратит его недавно наладившуюся жизнь в руины.
- Какие-то осложнения после сотрясения? – Хенрик обхватывает ладонями холодное лицо Тарьея и внимательно всматривается в его глаза. - Не пугай меня, Тарьей.
- Нет, нет, всё в порядке, - отрицательно мотает головой Тарьей и опускает глаза в пол. - Просто я виделся кое с кем в больнице.
- С кем? – Хенрик кривит губы и удивлённо поглядывает на подрагивающие пальцы Тарьея.
- С Германом, - на одном дыхании выстреливает Тарьей, крепко зажмуриваясь. Одним махом всё внутри обрывается и снежной лавиной катится в низ, на самое дно, откуда выбраться будет не так просто.
- Твой бывший? – голос Хенрика выгибается дугой, разлетаясь на сотни стеклянных ошмётков. Каждый осколок впивается в горло Тарьею, выпуская вязкую кровь тёмными дорожками. - Он приходил к тебе?
- Да, - кивает Тарьей и пускает стрелу бегающего взгляда прямо между ребер Хенрику.
- Что он от тебя хотел? – Хенрик подрывается на ноги, нависая над Тарьеем с грозным видом.
- Мы просто поговорили, - боязливый шепот Тарьея напоминает Хенрику вой безжалостного ветра – такой же душераздирающий и убийственно-холодный. Холм пытается слушать, но не может заставить себя поверить. Хочется упасть на колени и разрыдаться во всё горло от той ядовитой безысходности, которой подвергает его Сандвик. До ушей едва доносятся приглушённые слова: - Я рассказал ему о тебе.
- Это всё? – Хенрик недоверчиво взводит брови и с вызовом скрещивает руки на груди. Ему нужны ответы, потому что в беззащитных глазах Тарьея лишь плетётся паутина из тревоги и страха. Он ходит по лезвию ножа, закапывая Хенрика в могилу пресных сомнений. Дурное предчувствие.
- Я сделал глупость, - голос Тарьея простуженный и виноватый, а пальцы лихорадочно сжимаются в кулаки. В голове воронка запутанных мыслей, которые напрочь отказываются складываться в предложения. Сандвик дышит слишком тяжело, а в горле скручивается ком жалящих слов, которые не хватает сил выдавить из себя. Тарьей однажды поклялся себе, что не станет строить отношения на вранье. Он не хочет поступать с Хенриком так, как поступил с Германом.
- Какую? – Хенрик выплёвывает новый вопрос, оседающий пеплом на тоненькой плёнке сознания.
- Мы поцеловались, - отзывается Тарьей, сглатывая кислое чувство вины.
- Блять, Тарьей, ты что, издеваешься надо мной? – Хенрик взрывается. Воспламеняется за какую-то долю секунды, как спичка. Нежную гладь голубых глаз заполняет кровавое море злости, растекающейся по лицу желваками. Холм не верит собственным ушам и расхаживает по комнате, нервно потирая виски. Голова раскалывается пополам вспышками могучего грома – Тарьей подложил ему свинью. Тарьей предал его после двух недель отношений. Тарьей ударил по самому больному: он ничем не лучше Терезы.
- Я не хотел этого, - Тарьей бросается к Хенрику, падая перед ним чуть ли ни на колени. Слёзы бегут ручьём, а голова кружится, как заведённый волчок. Он должен сделать всё возможное и невозможное, чтобы Холм простил его. Сандвик не выдержит ещё одной потери. Новый выстрел в сердце может стать для него последним.
- Враньё! – кричит Хенрик, отпихивая от себя Тарьея. Он даже не смотрит на него, продолжая метаться по комнате, как угорелый. Растерянно размахивает руками, а в груди разгорается удушливый пожар. Холм медленно распадается на куски, как разрушенный пазл. Засыхает в немом горе, жадно глотая последние остатки воздуха. Хенрику кажется, что он умирает. - Если бы ты не хотел этого, ты бы не пускал в свой рот кого попало.
Хенрик смахивает со щеки слёзы, нацепляя на плечи свою джинсовую куртку, и направляется выходу. Он больше не хочет оставаться здесь, в комнате Тарьея, где каждый уголок пропитан его запахом. В последний момент замирает у двери и поворачивается к Сандвику, который неподвижно сидит на полу, обхватив голову руками. До Холма доносятся его сдавленные всхлипы и клокочущее дыхание, и он, скрипя зубами, возвращается к нему. Не может уйти без объяснений. Не может бросить своего мальчика одного. Маленького разбитого мальчика с одиночеством в глазах, который стал для него светлой надеждой, спасательным кругом, смыслом жизни. Нельзя одним глупым поступком перечеркнуть то, к чему они так долго шли. Они прошли немало испытаний, но завоевали право на любовь. Настоящую любовь – жертвенную, кипучую, необоримую. Тарьей оступился, провалился с треском, но даже ноющая злость Хенрика не может омрачить его чувств к нему. Он часто разочаровывался в людях, но так и не научился отпускать. Сандвика не сможет отпустить никогда. А сможет ли простить?
- Почему ты с нами так поступаешь? – Хенрик опускается на пол рядом с Тарьеем и берёт его за руку. Прикосновения отгоревшие, равнодушные. У Сандвика мороз идёт по коже, а в глазах леденеют слёзы. Смотрит на Холма и не верит, что смог его обидеть. Его – такого родного и любимого. Того, кто вытянул из самого дна. Того, кто вернул веру в безмерное счастье. Того, кто вдохнул в него жизнь. Жестокий вопрос Хенрика застаёт врасплох: - Ты всё ещё его любишь, да?
- Я запутался, Хенке, - Тарьей не скрывает слёз и обессилено трясёт руку Хенрика, ища в глазах проблески понимания. Холод и разочарование. Сандвику кажется, что Хенрик смотрит на него с отвращением. Заслужил. Предавать близких способен только гнилой и бессердечный ублюдок, у которого в душе пепелище засохшей боли и обид. Тарьей вымаливает сквозь слёзы и тянется к родным рукам: - Не уходи, я не хочу тебя потерять.
- Ты сам во всём виноват, - Хенрик резко одумывается и поднимается на ноги, бросая короткий взгляд на Тарьея. Глотает докучные слёзы и бредёт, как серая тень, к двери. Закрывает глаза на сбитое дыхание и грохочущее в груди сердце, заявляя на пороге с решительным видом: - Я не собираюсь это терпеть.
========== Глава 12. Заставлять любить - это грех ==========
Комментарий к Глава 12. Заставлять любить - это грех
Боже, мне всё ещё не верится, что прошло целых семь месяцев с момента публикации последней главы. Мне пиздец как стыдно, правда, прямо до крика. Не хочется вываливать на вас груз всех моих проблем, из-за которых написание главы откладывалось в дальний ящик. Всё, слава Богу, позади, и я снова вся в трудах и в творчестве. Тринадцатую главу (она будет последней) ожидайте на следующей неделе. Спасибо всем, кто дождался, я вас люблю❤
_____________________________________________________
Как всегда, музыка для главы:
Горький — Рви
Гансэлло — Хорошо
_____________________________________________________
Спойлеры к 13 главе у меня в группе https://vk.com/rainy_hurt_fanfiction
Близкие уходят, хлопнув дверью прямо у нас перед носом, не оттого, что мы допустили чудовищную ошибку. Нет, они готовы разделить наши провалы и унижения, чтобы уберечь нас от страданий и глубокого одиночества. Они бросают нас тогда, когда мы причиняем жгучую боль, с которой невыносимо справиться. Нагло плюём в душу. Раздираем сердце на мелкие лоскутки. Подло вытираем о них ноги. Смешиваем с грязью их слова и желания. Даже самые близкие люди не станут терпеть предательство, потому что сердце может не выдержать и разорваться. Человек выживет, но его душа выгорит, засохнет, рассыплется угольно-черным пеплом. Превратится в твёрдый гранит, который не сдвинешь, не раздавишь, не пробьёшь. Каменная глыба без чувств.
Человек, которого мы предали и разочаровали, заново учится доверять и любить. Опасаясь обжечься или оступиться. Пытаясь не потерять равновесие и снова не свалиться в пропасть. Потому что это безответственно, противозаконно, смертельно опасно. Незажившие раны колют жёстче, больнее, сокрушительнее. Заставлять сломленного человека любить — это страшный грех. Грех, расплата за который сравнима с потерей самого себя, с потерей смысла жизни. Те, кто любят по-настоящему преданно, самоотверженно и чутко, возвращаются к нам без разрешения, без объяснений, без претензий. Потому что другого пути нет, потому что от любви не уйдёшь, потому что жизнь расставляет всё на свои места.
Утро непривычно ясное и безветренное, будто силы природы принуждают Тарьея опомниться и остаться. Он прячет голову от солнца под любимой красной бейсболкой и вяло запихивает в багажник своего старенького автомобиля сумку. Сандвик чувствует себя точно так же, как два месяца назад, когда приехал в Осло без денег, без вещей и без надежд. Выпоротый жизнью беглец, который пытался убежать от проблем, но бежал от самого себя. Проблемы настигли его, сваливаясь на плечи бетонным плитой, стирая спину каменным градом. Он упрямо карабкался, почти достигнув берега, но собственная глупость утопила его. Казалось бы, берег так близко, на расстоянии вытянутой руки, но Тарьею уже не выбраться. Без Хенрика невозможно.
Тарьей никогда не признается в этом, но он до сих пор ждёт его звонка. Он, как помешанный, не выпускал телефон из рук две недели, вздрагивая от каждого звонка. Но Хенрик так и не позвонил. Ни звонка, ни сообщения, ни единой строчки. Только натянутое колючей проволокой молчание, отравляющее душу и сознание. Сандвик пытался звонить, писать, но его открыто игнорировали. Обеспокоенные Марлон и Лиза тоже пытались связаться с Хенриком, потому что никак не могли привести в чувства Тарьея. Он отказывался есть и пить, закрываясь в комнате на ключ, и не хотел никого видеть. Карл переживал больше всех, потому что Хенрик перестал появляться на работе. Два человека, которые полюбили друг друга так безумно и отчаянно, в одно мгновение утратили смысл жизни. Глухая депрессия затянула Сандвика в свои лапы, но, к огромному удивлению остальных, он самостоятельно нашёл из неё выход.
Два дня назад Тарьей впервые за две недели вышел из комнаты и даже принял душ. Не обмолвившись с соседями и словом, взял свой рюкзак и куда-то ушёл. Никто не стал его расспрашивать и останавливать, потому что в этом не было никакого смысла. Марлон знал, что Сандвик не настолько глупый, чтобы покончить жизнь самоубийством. Да, он подавлен, разбит, измучен, но не больной на всю голову. В тот день Карл и Марлон были вынуждены пойти на работу, а Лиза осталась в доме одна — ждать. Время тянулось выжженной резиной, и Тарьей вернулся домой только под вечер. С ожившим взглядом, но без хороших новостей. Во-первых, он почему-то состриг свои пшеничные кудряшки. Во-вторых, он решил вернуться домой, в Берген.
Внезапный отъезд Сандвика стал ударом для друзей, но Лизу его решение огорчило больше всех, укололо в самое сердце. Потому что за два месяца они стали буквально неразлучными друзьями, которые рассказывают друг другу всё — вплоть до того, какого цвета трусы подарить своему парню. Тарьей не поддался на уговоры подруги, и ей не оставалось ничего другого, кроме как смириться. Но она не смирилась. Царапала Сандвика своими красными глазами и всхлипывала без остановки, как обиженный ребёнок. Тарьей грустил молчаливо, но не проронил ни единой слезинки. Последний раз он плакал, когда ушёл Хенрик. Потому что увидел в его глазах то, чего там раньше никогда не было, — лютое презрение, граничащее с отвращением. Тогда Тарьей почувствовал себя огромным куском дерьма и возненавидел себя по-настоящему.