Сандвик понимает, что больше не может здесь оставаться. Дыра в груди достигла космических размеров, и он будто повис на грани жизни и смерти. Он даже в глаза своим друзьям не может посмотреть, потому что пиздец как стыдно. Хочется с корнем вырвать из головы докучные воспоминания, но их не стереть даже ластиком времени. Это память о чувствах, которые вернули его к жизни, чтобы в итоге сгубить в пух и прах. Нужно немедленно уезжать с этого города, чтобы не сгореть заживо в кипящем одиночестве. Нет, он больше не тот хрупкий мальчик с одиночеством в глазах, который познакомился с Хенке два месяца назад. Он — покинутый парень с разбитым сердцем, который хотел начать жизнь сначала, но развалил всё своими руками, разгромил, как кирпичный дом. Осло не принял его, опустил на колени, втоптал в грязь, грубо ударил прошлым прямо в сердце, и не видать ему здесь спасения.
— Тебе обязательно нужно ехать прямо сейчас? — Лиза не отрывает ледяной ладони от плеча Тарьея и с надеждой заглядывает в его глаза. Там не видно ни крупинки солнца, которое так щедро сегодня сияет. Там северный холод и боль, залитая ледяной обидой. — Ты мог бы поработать до конца месяца, чтобы получить расчёт.
— Прости, Лиза, но я не хочу иметь ничего общего с этим городом, — Тарьей бросает на девушку тусклый взгляд и подходит ко второй дорожной сумке. Он устал чувствовать себя виноватым, видеть заплаканные глаза Лизы и слушать перешёптывания Карла и Марлона за спиной. Ему не нужна их непрошенная жалость, от которой хочется плакать навзрыд и удавиться. Он такой жалкий, такой слабый, такой беспомощный. Нужно бежать скорее, куда глаза глядят.
— Тарьей, может, не стоит так торопиться? — Тейге не сдаётся, давит своим дрожащим голосом, сотрясает сердце, но Сандвика трудно остановить. Все сумки благополучно сложены в багажник, и до отъезда остаются считанные минуты. — Родители ведь ещё не знают, что ты возвращаешься навсегда.
Тарьей тяжело вздыхает и опускается на капот рядом с Лизой, обнимая её за плечи. Она выглядит взволнованной, и кривая улыбка, мерцающая на губах, не утаит грусти во взгляде. Сандвик знает её до мозга костей, знает, что она не плачет на людях, знает, что она никогда не признается, если ей больно. Точно так же Тарьей никогда не признается, что не хочет уезжать. Но бродить по улицам, боясь случайно столкнуться с Хенриком, — это наказание высшей степени. Он не сможет спокойно жить в Осло, в городе, где родилась и умерла его любовь. Родители простили Тарьея, и у него снова будет крыша над головой. Бояться и прятаться больше не надо. Остаётся жить с жалящим чувством вины и ждать, пока боль пройдёт. А если этого никогда не произойдёт, что тогда?
— Пусть они думают, что я еду на их годовщину свадьбы, — Тарьей устало прикрывает глаза, пытаясь забыться, хотя бы на секунду. Не получается, потому что Хенрик везде — в его мыслях, под реберной клеткой, в каждом прохожем. Это уже не дежавю и не паранойя. Это лихорадка, бред сумасшедшего, белая горячка, смертельно опасный вирус. — Я не хочу больше здесь оставаться.
— Хенрик знает, что ты уезжаешь? — Тейге знает ответ на этот вопрос, но больше на ум ничего не приходит. В голове кипит разбухшая каша, буквы не складываются в слова, а слова — в предложения. Девушка боится ненароком зацепить Сандвика, надавить на больное, будто он рассыплется от острого слова, как хрустальная статуя.
— Нет, с того момента, как я уволился, мы не разговаривали, — деревянный голос Тарьея с треском ломается, надрывается, дрожит, и в глазах мерцает плёнка невыплаканных слёз. Будто спускается вниз по лестнице, в прошлое, шаг за шагом, где вязкое болото незабытой любви и боли, от которой разрывается голова. Он выталкивает блеклую улыбку и отводит взгляд в сторону. — Он не хочет меня видеть, поэтому я уеду домой.
— Разве вы ни разу не пересекались на работе? — Тейге прикусывает язык на последнем слове. Она понимает, что её несёт не в ту степь, поздно понимает, потому что слов назад не забрать. Зачем она роется в чужом горе, ковыряется в засохшем сердце, оплетённом ржавыми прутьями вины? Тарьей смотрит опустошённо и тоскливо, будто прямо сейчас разрыдается у Лизы на плече. Где найти силы, чтобы вынести всё это? Где найти силы, чтобы выжить?
— Нет, Камилла сказала, что он взял отпуск за свой счёт, — Сандвик прикусывает губу едва не до крови и отходит от машины на безопасное расстояние. Смаргивает слёзы, нервно растирая лицо руками — Лиза не должна ничего увидеть. Он обещал себе выдержать и уехать без долгих проводов. Но Тейге, похоже, не готова так просто его отпустить. И она — не единственная, с кем ещё предстоит попрощаться. В этот раз по-настоящему, навсегда.
— Что здесь делает Герман? — визгливый голос Лизы одним махом вырывает Тарьея из раздумий.
Герман нетвёрдым шагом идёт прямо к черному Роверу Тарьея, спрятав руки в карманы кожаной куртки. Своему стилю Томмераас не изменяет, но выглядит он всё равно по-другому. Тарьею кажется, что они не виделись как минимум полгода, а не две недели, и он растерянно хлопает ресницами, потупив глаза вниз. Может, это лишь странное совпадение, но Томмераас тоже состриг волосы. Теперь он выглядит взрослее что ли. Парень понятия не имеет, о чём будет говорить с Германом, но впервые осознаёт, что это нужно им обоим. В прошлом они натворили немало ошибок, и в этот раз Сандвик не имеет права уехать без объяснений. Он не наступит на одни и те же грабли дважды. Пришло время расплаты.
— Я должен поговорить с ним перед отъездом, — Тарьей берёт Лизу за руки и целует куда-то в висок. Девушка с немым подозрением косится в сторону Германа, но Сандвика отпускает. Тарьей рассказал ей об отношениях с ним буквально сразу после ухода Хенрика, и они прорыдали тогда всю ночь. Никто даже думал, что всё может запутаться настолько, а заключёнными в этой мокрой паутине жизни станут три абсолютно разных человека. Которые одинаково сильно хотели любви и потеряли её в одночасье.
— Помнишь, чем в прошлый раз закончились ваши разговоры? — Тейге напоминает не со зла, предупреждает по-дружески. Потому что она в силу тонкой девичьей натуры по сей день верит, что Хенрик вернётся к Тарьею, и Тарьей снова поселится в их доме. Лиза снова глотает слёзы и по-дурацки улыбается.
— Я хочу попрощаться, — Тарьей говорит чистую правду, и Лиза его не осуждает. Чувства часто ломают, причиняют боль, но отказываться от них добровольно нельзя. Пока ты помнишь о любви, ты способен любить. Сандвик помнит обо всём и, наверное, не забудет уже никогда, но прошлое счастье нужно уметь вовремя отпускать. — Вряд ли я когда-нибудь вернусь в Осло.
— Ты меня до слёз доводишь такими заявлениями, — Лиза крепко обнимает Сандвика, оставляя дорожки слёз на его джинсовой куртке, и боится его отпустить. Она слышит его всполошенное сердцебиение, раскатывающееся по венам красной нитью, и обессилено закрывает глаза. Кажется, они потеряли Тарьея навсегда.
*
Герман слишком близко не подступает и останавливается на полпути, дожидаясь Сандвика. Издалека рассматривает его и супит брови: Тарьей чудовищно бледный и совсем не весёлый, будто весь высох и почернел от тоски. Совсем недавно Томмераас выглядел ничуть не лучше, после расставания.
— Привет, — Тарьей смотрит на Германа осторожно, пронзительно, но тот даже глазом не моргнёт. Глаза холодные и задумчивые, но губы изогнуты в знакомой нахальной улыбке. Томмераас никогда не обнажает свои чувства, прячется за фальшивой ухмылкой, как за маской, но Тарьей изучил его давным-давно, от корки до корки. Не обманет, не обведёт вокруг пальца, не напустит пыль в глаза, потому что его боль смешана с кровью и дико струится по венам.
— Ти, обойдёмся без объятий, — Герман обрывает попытку Сандвика обняться так резко, что Тарьея будто током прошибает. Воспоминания накатывают в голове ледяной волной, и ему снова становится стыдно. Он заслужил разве что град пинков или того хуже свинец в грудь, а сам цинично рассчитывает на объятия и добрые слова. Этого не будет. Не человек он, а зверь — злой, жестокий и кровожадный. Выпил без остатка, выжал досуха стольких людей, что просто не достоин того, чтобы спокойно ходить по земле.
— Спасибо, что согласился снова встретиться, — Тарьей выдавливает смазанную улыбку, усаживаясь за руль, и украдкой поглядывает на Томмерааса.
— Мне всё равно бы пришлось вызывать такси, — Герман отвечает сухо, отрешенно и боится посмотреть на Тарьея. Но настроение Сандвика его беспокоит, и у него не получается спрятать вибрирующую на ладонях тревогу. Столько времени утекло, столько страданий запеклось в его сердце, а он до сих пор упрямо держится за Тарьея, пытаясь помочь, уберечь, спасти. — Я же говорил тебе, что ухожу в армию: отъезд сегодня.
— Значит, мы снова разъезжаемся в разные концы Норвегии, — Тарьей заводит мотор и заторможенно смотрит по сторонам. Их пути с Германом разойдутся навсегда. Сандвик навсегда покинет этот дом, эту улицу, этот город, и болезненные воспоминания останутся позади. А любовь тоже останется обрывочным воспоминанием, пятном на сердце?
— А почему ты едешь один, без Хенрика? — Герман протягивает тихо, осторожно и наблюдает за реакцией Тарьея. — Или родители ещё про вас ничего не знают?
— Похоже, мы расстались, — Тарьей бросает резко, глухо, как по живому отрезает. А ощущения и вправду такие, будто сердце с мясом выдирают. Кровь хлещет внутри фонтаном, и Сандик захлёбывается, задыхается, тонет. В голове набатом стучит: «Мы с Хенриком расстались», и он с трудом удерживает руль.
— Прости, я не знал, — Герман виновато пожимает плечами и переводит взгляд в окно. За стеклом мелькают пожелтевшие деревья, многоэтажки, а в мыслях Томмерааса галопом проносятся воспоминания, будто кто-то за ниточки прошлого дёргает. Пазл в голове складывается без усилий. Тарьей сейчас напоминает Германа из прошлого, такого же мрачного, разочарованного и безнадежно влюблённого. — Если это из-за меня, то я обязательно с ним поговорю и всё ему объясню.
— Ты не виноват, — Тарьей отрицательно качает головой и поворачивает в сторону автовокзала. — Просто нельзя начинать отношения с вранья.
Тарьей понимает, что собственноручно превратил свою в жизнь в ад. У него нет больше права винить своих родителей, Германа и Хенрика. Они — жертвы обстоятельств, заложники своих чувства, а Сандвик — злодей. По крайней мере, он так себя чувствует. Бессердечный ублюдок, который пустил под откос жизни самых близких людей, лишь бы найти мнимый покой. Ему никогда не обрести покоя, потому что совесть — та ещё змея. Тарьей заезжает на вокзал и думает только об одном — как найти нужные слова, чтобы проститься. Чтобы отпустить черный дым обид и освободить душу. Им с Германом нужно двигаться дальше, друг без друга.
— Убегать от проблем — это не выход, — Герман читает всё без слов, по глазам Тарьея, и ему не нужно ничего объяснять. — Ты не сможешь спрятаться от своих чувств в Бергене. Я так понимаю, ты рассказал Хенрику о нашем поцелуе, поэтому обвинять во лжи тебя нельзя. Его реакция вполне предсказуема: он взбесился и резко исчез. Дай ему немного времени, чтобы отойти и собраться с мыслями. Я уверен, что этот парень любит тебя. Вы разберётесь во всём и снова будете вместе.
— Почему ты так уверен в этом? — Тарьей переводит на Томмерааса оцепенелый взгляд. У него дыхание вдребезги раскалывается, кусочками рваных вздохов, а сердце с треском проваливается куда-то в пятки. Теперь нужно собрать себя по частицам и дослушать до конца. Ему впервые не пытаются втемяшить то, что его разрушает изнутри и режет больнее ножа, а советуют, честно и добродушно. Разве Сандвик заслужил на это?
— Потому что я слишком хорошо тебя знаю, — Герман впервые встречается с родными зелёными глазами и берёт Тарьея за руку, мягко улыбаясь. Прикосновение больше не кажется таким интимным и востребованным, как тогда, во времена их отношений, но действует всё так же безотказно. Сандвик успокаивается сразу, почти не дышит и смотрит внимательно.
— Прости за тот поцелуй — я не хотел сделать тебе больно, — Тарьей руку не отпускает, и Герман улавливает его пульс сквозь тонкую бледную кожу. — Это была минутная слабость.
— Нет, — Герман сжимает ладонь сильнее и не разрывает зрительного контакта. Правду нужно говорить только в глаза, потому что иначе она не имеет и малейшего смысла. Закапывать под рёбра боль и грустно улыбаться — это прошлое. Сейчас нужно говорить, говорить без остановки, пока не отпустит. Пока обоим не станет легче.
— Что нет? — Тарьей не совсем понимает.
— Я хотел этого, и ты тоже, — Сандвик безмолвно соглашается с каждым словом Германа и слушает жадно, будто ему клянутся в вечной любви. Нет, всё по-другому. Это называется «отпускать прошлое», без взаимных обид и хронической боли. — Мне нужен был этот поцелуй, чтобы понять, наконец, что я готов тебя отпустить. А тебе он нужен был, чтобы понять, чувствуешь ли ты ко мне что-нибудь.
— Всё равно это было неправильно по отношению к тебе, — у Тарьея ладони потеют от жарких прикосновений Германа, а перед глазами всё расплывается, как в тумане. — Прости меня, Герман. Я так и не стал для тебя идеальным парнем.
— Ты был лучшим парнем, потому что рядом с тобой я чувствовал, что любим и люблю, — Томмераас заявляет решительно и серьёзно, а потом просто проводит пальцем по тыльной стороне ладони Тарьея и целует. Так быстро, что Сандвик даже моргнуть не успевает. — Я хочу, чтобы ты снова был счастлив.
Тарьей поражённо распахивает глаза и всматривается в лицо Германа. Они громко смеются, обмениваясь кроткими взглядами. А потом Томмераас просто выходит из машины и машет Тарьею рукой на прощание. Кажется, они смогли остаться друзьями. Сандвик знает, что никогда не забудет Германа, а Герман просто не сможет, ему не хватит сил. Их пути разойдутся навсегда, чтобы дать дорогу счастью, которое так сложно удержать, но потерять ещё сложнее. Тарьей верит, что ещё не потерял своё.
========== Глава 13. Одиночество в глазах ==========
У каждого человека есть слабое место, которое не спрячешь ни под медной маской решимости, ни под поволокой равнодушно-глухого голоса, ни под раскатистым смехом. Страх ломает всех без исключения. Липкий, колючий, опустошающий. Забирается под кожу скользкой змеёй, смешиваясь с кровью. Разгоняет по жилам яд, высасывая все силы до последней капли. Сдавливает горло ржавыми обручами. Оплетает сердце мертвенно-черной паутиной. Раздирает острыми когтями сердце. Нестерпимая боль помогает бороться со страхами, зашитыми под кожей: она заливает собой их ростки, иссушает почву, на которой они созревают, и вытягивает из пропасти. Научиться жить с болью может далеко не каждый, но безумцев хватает. Они выбирают самый опасный путь — обвитый колючей проволокой страхов, заполненный ухабами и непреодолимыми преградами. Для того, чтобы наказать себя, приглушить боль, не желая двигаться дальше.
Боль может убить человека — выдрать душу с корнем, лишить здравого рассудка, стереть с лица земли, закопать в яму одиночества. Но даже самая лютая боль не способна лишить человека самого главного — способности чувствовать. Облегчение, радость, нежность, страх и любовь. Любовь — это тот чистый, неугасимый огонь в груди, который принуждает жить, отпустить нестерпимые страдания, вырваться из лап страха и пойти вперёд. Чтобы найти людей, которые вдохнут в нас жизнь, поставят на ноги, поверят и полюбят так безмерно сильно, насколько только позволит сердце. И тогда одиночество в глазах осыплется померкшим пеплом под ноги, освобождая путь для настоящей любви.
Тарьей битый час вертится перед зеркалом, пытаясь натянуть злополучную бабочку. Она болтается на шее удавкой, постоянно выскальзывая из рук, и Сандвик едва сдерживает себя, чтобы не разорвать её на маленькие кусочки и не выбросить в мусорное ведро. Парень на дух не переносит официальные приёмы, а ещё больше он ненавидит огромное скопление людей. Потому что это годовщина свадьбы его родителей, и в ресторане соберутся все близкие и дальние родственники. Тарьея в жар бросает от одной только мысли об этом. Наверное, только ленивый не станет обсуждать тему его ориентации. Сандвику не стыдно ни капли, но перед родителями жутко неудобно. Так не хочется портить им праздник.