— Тор, — Локи стонал без стеснения. Он опустил ладонь на светлую макушку и стал тонкими пальцами перебирать жёсткие пряди. — Да, продолжай, мой хороший, не останавливайся…
Одинсон подчинялся, ласкал жадно и в какой-то момент даже грубо, пальцами вцепившись в белоснежное бедро демона, другой рукой стал торопливо сжимать собственный член через штаны. Безумие! Он постарается забыть об этом, как только покинет проклятую избу, конечно же, если ему позволят. Казалось, пытка продолжалась целую вечность и не закончится никогда, но в какой-то момент маг крупно задрожал, вскрикнул раненной птицей и спустил ему в рот. В этот миг и Тор сорвался, кончая в штаны, при этом глотая вязкое семя. Позволить себе отстраниться Одинсон не мог: Локи, фиксируя в одном положении, вцепился в его голову. Через мгновение всё кончилось, но стыд и злость ещё не успели пробудиться в сердце охотника. Он пытался отдышаться, когда выпустил член Локи изо рта, при этом устало прижавшись взмокшим лбом к бедру чернокнижника. Он всё ещё держал мага, касался, только теперь вместо гладкой кожи под его пальцами отчётливо чувствовались неровности. Одинсон медленно отлип от проклятого чёрта и уставился на его пах, не чувствуя отвращения, а нарастающее беспокойство и непонимание.
Белоснежные бёдра были испещрены старыми шрамами, глубокими росчерками, вертикальными и поперечными, длинными и короткими. Тор поднял голову, Локи поймал его взгляд. Одинсон судорожно сглотнул. Тонкие губы колдуна были сжаты в одну прямую полоску, и отчётливые мелкие шрамы вокруг рта мелькали на лице демона. Но через мгновение всё исчезло, словно не было, кожа мага снова стала гладкой, без изъянов. Он поспешно отошёл в сторону, быстро подхватил штаны, отвернулся, натягивая обратно. Одинсон успел скользнуть взглядом по его ягодицам и дёрнул головой, опасаясь давать оценку этой части тела молодого колдуна.
Лафейсон отошёл подальше от своего ночного гостя, облокотился на разделочный стол, пару раз глубоко вздохнул и повернулся обратно. Тор с большим трудом выпрямился, встал на ноги и презрительно посмотрел на Вольштагга. Тот был ещё без сознания, наверное, всё отдал бы, чтобы увидеть торово унижение.
Одинсон приходил в себя очень медленно, разум снова просветлялся от гнёта чёрной магии, и, опомнившись, он вытер губы, да что толку, ведь всё проглотил до последней капли. Вкус чужого семени всё ещё был у него на языке. Ничего более отвратительного Тор не испытывал в своей жизни, в штанах было влажно от собственного семени, и отчаянно хотелось вбить в сердце колдуна осиновый кол, да хоть что-то сделать.
Локи молча взял из корзины яблоко и опустил на обеденный стол, без слов предлагая заесть горечь унижения. Тор только шумно вздохнул и отрицательно покачал головой. Маг ещё толком не отошёл после пережитого экстаза, во всём теле чувствовалась приятная нега. Непозволительное допущение — использовать гостя, действуя на его разум с такой низкой целью, но Локи не искал себе оправдания. Охотник переживёт своё унижение и забудет об этом кошмаре. Может, и охоту бросит.
— Теперь я могу уйти? — охотник дышал как разъярённый бык.
— Иди, — спокойно ответил маг.
Тор уверенно повернулся к двери, кинул торопливый взгляд на свою накидку и скорострелку на полу, сделал шаг, потом второй, колдун ему не препятствовал. К чёрту всё, нужно было просто бежать отсюда, пока была такая возможность. Охотник открыл засов и судорожно схватил ручку. От дальнейших действий его остановил болезненный стон и пыхтение. Одинсон медленно повернулся. Это Вольштагг пришёл в себя, озирался по сторонам, скалился на гостеприимного хозяина избы, а Локи лишь ухмылялся.
— Ах ты, мерзкий ублюдок, я тебя наизнанку выверну, поганое отродье! — свирепо бросил рыжебородый. Превозмогая боль, он шумно попытался подняться, и ему это удалось.
Одинсон замер. Он сам себе не верил, но отлично понимал: оставлять Локи наедине с охотником было нельзя, мало ли. И зачем он вспомнил проклятый сон, где Вольштагг насиловал убиенного? Чернокнижник отреагировал преувеличенно спокойно, на его лице не дрогнула ни единая мышца.
— Думаешь, ты всесильный?! — заорал Вольштагг пуще прежнего. — Я с тебя кожу сдеру, когда хорошенько попользую…
На оскорбительные речи колдун наконец отреагировал самодовольной улыбкой и, не смотря в сторону Тора, обратился к нему:
— Ты всё ещё здесь? Пора бы уже и честь знать. Я отпустил тебя, уходи, Тор.
Орденовец дикими глазами глянул на компаньона. Отпустил? Тора? За какие заслуги? Что ему пообещал охотник? Так дело не пойдёт!
— Одинсон, да ты колдовская шавка? — возмутился Вольштагг, хрипло посмеиваясь, он давно догадывался об этом. — Хороший будет улов. Я вас всех в пыточной сгною, и Сартаса твоего, и тебя!
— Ты его не тронешь! — прорычал Тор, забывая о том, что должен немедленно убраться, пока колдун не передумал, только в сердце колотились возмущение и ярость.
— Шавка! — выплюнул Вольштагг.
Тор не стерпел, он рванул к раненому охотнику, но Локи преградил ему дорогу.
— Кто такой Сартас? — полюбопытствовал колдун, не обращая внимания на рыжебородого.
— Мой друг, — отрезал Тор.
— Такой же, как этот? — демон криво ухмыльнулся.
— Этот мне не друг.
— Хорошо, — легко согласился Локи и развернулся спиной к Тору, сделал шаг, затем ещё и ещё, каждое его движение было отточено.
Одинсон было рванул за ним, опасаясь реакции Вольштагга, но тот вытаращил глаза и только. Он ничего не сделал, когда Локи левой рукой, словно кинжалом, пробил его грудную клетку. Одинсон против воли отвернулся, не в состоянии наблюдать за этим. Такой физической силой не могло обладать существо, внешне похожее на человека. Локи ведь человек? Был им когда-то или нет?
Тор набрался смелости и наконец повернулся, чтобы увидеть переполненное ужасом лицо компаньона. Локи стоял к нему спиной, рукав пропитался кровью, а в руке он держал горячее сердце. К горлу подступила тошнота.
— Тор, — произнёс Лафейсон спокойно, даже ласково. — Открой дверь.
Одинсон, как в бреду, выполнил приказ, хотя разум его не был затуманен. Он распахнул дверь и прижался к стене, у которой совсем недавно стоял на коленях. Лафейсон сжал трепещущее сердце в ладони, и Вольштагг с криком боли снова упал на колени перед повелителем своей жизни. Он хрипел и захлёбывался кровью, грудина была раскурочена, лохмотья одежды, кожи и кровь — омерзительное месиво. Локи как ни в чём не бывало схватил полуживую тушу за шкирку и легко потащил по деревянным половицам. Он не смотрел на охотника, но боковым зрением заметил, как тот вжался в стену, тяжело дышал.
«Представляю, что ты думаешь обо мне», — проскользнуло в голове Локи.
Хозяин избы прошёл мимо Тора, с лёгкостью швырнул истекающую кровью тушу в дверной проём. Вольштагг покатился по ступеням, что-то клокоча. Одинсон даже не решался заглянуть за спину колдуну, не хотел видеть, что там происходило, он лишь слышал тяжёлое дыхание, землю потряхивало от шагов гиганта, и вопли ужаса перемежались с хрустом человеческих костей. Вопли обречённого долго не стихали. Пока Фенрир забавлялся с его тушей, Локи удерживал в руках трепещущее, всё ещё живое сердце. Вольштагг прочувствовал на своей шкуре злоключения судьбы, какие обычно сам наблюдал в пыточных камерах святого ордена.
Одинсон сполз по стене, зажимая уши и до боли сжимая веки. Призраки прошлого набросились на него безжалостными фантомами, вопли сводили с ума, пробуждая в памяти жуткие картины расправы. Сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди, разорвётся, или, быть может, Локи вырвет его и бросит в грязь. Последнее, что услышал Тор, прежде чем потонуть в темноте: «Я ведь просил тебя уйти».
========== Глава 3 ==========
Смутные тени мелькали перед глазами, приводя Тора в ужас. Он не мог сопротивляться, страх сковывал, пока стальные когти шарили по его телу. Демоны хотели отнять у него душу и вырвать сердце, заставить мучиться как можно дольше. Бесконечный кошмар, где крики со всех сторон, он и сам кричал, взывая на помощь. Один против колдуна он, как собака, набрасывался на захватчика, кусал, кричал и тянул руки вверх, только бы ухватить, он не даст забрать брата. Он не позволит! Но дьявол легко толкнул его и ускользнул вместе с братом. Крики младенца стихали. Всё потеряно.
Словно лёгкой рукой разгоняя тучи, полыхая яркими языками рассветного пламени, языческое божество прогоняло мглу, смывало багровые реки крови, и Тор чувствовал, как его тело становилось лёгким, а разум чистым. Шёпот ветра, родной и знакомый, ласкал лицо, и Одинсон окончательно успокоился, проваливаясь в глубину своих тёмных воспоминаний. Только криков и боли больше не было.
Локи огладил бледное лицо охотника. Напряжение наконец отступило, наговор на курение подействовал. Тор всё ещё пытался ухватить его за руки, тянул к себе, словно не хотел отпускать нечто родное, рождённое во сне — призрачный фантом. Сердце гостя выровняло ритм и стало биться ровно. Лафейсон заботливо укрыл гостя тёплым одеялом, под которым обычно спал сам, уложил охотника в постель в одежде, сняв лишь обувь. До утра было ещё долго, а у мага из-за визита ночных гостей теперь прибавились лишние заботы.
Первым делом Локи убрал с пола кровь, иногда поглядывая на спящего Тора. Кот уже крутился у его ног, выпрашивая угощение, пришлось налить миску молока. Налакавшись вдоволь, мистический зверь хозяином прошёлся по избе, запрыгнул на постель и улёгся в ногах у Тора. Лафейсон покачал головой и ухмыльнулся. А котяра сыто мурлыкнул и скрутился клубком, пряча нос, предвещая приход зимы.
Локи Лафейсон был от природы очень чувствительным и сопереживающим ребёнком, свою силу он находил в слабости. Некогда он верил, что в извечной борьбе света и тьмы победа была за «белыми». По вине отца иллюзия разбилась вдребезги очень рано. Локи ненавидел отца с такой силой, что время от времени вызывал его призрак, заключая в бренное тело до рассвета, и мучил всеми мыслимыми способами, которые знал. Часто ветер нашёптывал магу, как жили тёмные адепты, об их ценностях и семьях. До него доносился смех детей, и в такие моменты Лафейсон завидовал им и представлял, что это его детство было таким безоблачным и чистым.
Иногда удавалось отрешиться и не думать о прошлом, но куда там, оно напоминало о себе и теребило старые раны. Даже сейчас, когда Локи был способен уничтожить разом несколько деревень, убить сотни людей, он предпочитал жить мирно и вдали от населения. Своей трагедии ему хватило, мирное сосуществование являлось той самой золотой серединой, к которой стоило стремиться. К нему нередко заглядывали охотники — воодушевлённые физическим преимуществом дуболомы с распятьями и арбалетами, и всякого Лафейсон отваживал от своего дома, в основном отпускал, правда повторные визиты для смельчаков кончались одинаково: в пасти Фенрира.
Шумный вздох охотника отвлёк мага от воспоминаний и своих дум, он глянул на гостя и решительно подошёл к постели. Тор спал, но лицо его было напряжённым, не похоже, что его жизнь была безоблачной и сытой. Лафейсон слышал о нём: охотник-одиночка, но на святой орден не работал, оттого мало кому везло уйти от него живым. Человек, убивающий за идею, — опаснейший зверь.
Локи присел с краю. Кот в ногах у гостя на его приближение не отреагировал, уютно устроился рядом с Тором и, казалось, не опасался его, даря своё тепло. Лафейсон прикрыл глаза и покачал головой. С каких пор он оставлял в живых назойливых гостей; когда такое было видано, чтобы он укладывал оных в свою постель, заботливо разжигая для нарушителей спокойствия курения? Да ведь Локи до того и не требовал вставать перед ним на колени, чтобы удовлетворить свои потребности. Странная ночь. Всё сегодня пошло не так.
Лафейсон пару минут задумчиво разглядывал волевое лицо охотника, в нерешительности поднял руку и коснулся высокого лба. Одинсон вздрогнул, напрягся, свёл брови, но не проснулся. Маг тепло улыбнулся и осторожно погладил светлую голову.
— Утро вечера мудреней, — сказал Локи вслух, словно призывал себя подождать.
Что делать с Тором, он решит утром. Только он уже знал, что отпустит его.
***
Тор просыпался медленно и неохотно. Не хотелось даже глаза открывать, уже не говоря о том, что вставать с постели. Понежиться в тепле подольше, вот было бы отлично. Одинсон так бы и сделал: весь день провёл в постели, в тепле и уюте. А какой аромат-то стоял в комнате, не иначе каша из печки томилась в ожидании, когда её отведают. Одинсон облизнулся, и вдруг ему в голову пришла странная мысль: кухарка на постоялом дворе, где Тор комнату снимал, готовила плохо, вечно у неё всё пригорало, то недосолено, то наоборот, пересолено; муж вечно ворчал на неё, когда постояльцы появлялись в надежде позавтракать. Здешний аромат свежеиспечённой каши отдавал теплом и любовью, с какой хозяйка готовила для своей семьи. Тор вспомнил смутный образ матери, которая всегда была у очага в заботах и хлопотах о муже и детях. Вот только не было у Одинсона семьи, не было ни спутницы, ни детей, только охота.
Вот тут и накатили воспоминания о ночных кошмарах, из мира снов они просочились в реальность и терзали тело злокознённого Вольштагга. Тор с опаской открыл глаза, не зная, чего ожидать. Потерев глаза со сна, Одинсон увидел лишь пустую избу, горящий в очаге огонь и чёрного кота, что расхаживал по длинной лавке у стола. На застеленном чистой скатертью столе плетёная корзина с зелёными яблоками и круглый пшеничный хлеб.
Тор сглотнул голодную слюну, давно он не видел ничего приятней такой тёплой картины. Колдуна в избе не было, и это настораживало. Куда делся этот вездесущий чёрт? И как Тор оказался в постели хозяина? Одинсон не помнил, как оказался лежащим на чужом ложе, к счастью, хоть не голый, это отчего-то успокаивало.
Одинсон заслышал звук за дверью, похожий на неспешные шаги, и тут же улёгся обратно, закрыл глаза, притворившись спящим. Дверь открылась, впуская в дом прохладу. Одинсон лежал, не дышал и чуть вздрогнул, когда кот нетерпеливо мяукнул.
— Эрос, потерпи, — тихо шепнул колдун и добавил: — Не шуми.
Кот словно понял речь хозяина, утих, а Тор весь обратился в слух. Никто не стоял над ним с вилами и дьявольскими зельями, его не тормошили и не будили. Чернокнижник передвигался по избе тихо и неспешно. Шуршал у стола и окна, у подтопка. Одинсон отчётливо услышал, как сломалась хрустящая хлебная корочка и что-то тягучее и тёплое полилось в кружку. Тут уж он не стерпел и открыл глаза, завозился, чтобы его услышали.
Локи стоял у разделочного стола, рассеянно мял в руке мякиш хлеба и смотрел, как кот из кружки пил молоко, лакая шумно и с удовольствием.
— Доброе утро, — Локи перевёл взгляд на гостя. — Вставай, завтрак готов.
Тор поёжился, колдун говорил как-то преувеличенно отстранённо. Словно ночью произошло ещё что-то, о чём Одинсон пока не догадывался.
— Я, если позволишь… — начал было мямлить Тор.
— Позволю, позволю, — вздохнул колдун. — Позавтракаешь и ступай.
Тору нечем было возразить, да и не хотелось, аромат свежеприготовленной еды манил, он позволил себе столь человеческую слабость. Нехотя вылезая из постели, Тор надел обувь и сел за стол на лавку. Локи неспешно стал раскладывать кашу по тарелкам, кот, напившись молока, сидел да морду намывал. Колдун взял кружку и подбавил туда молока и пару ложек мёда, сладкий запах лип заставил Тора тяжело сглотнуть.
Хозяин как ни в чём не бывало размешал молоко да и выпил из кошачьей миски. На удивлённый взгляд гостя ответил молчанием, заговорить не стремился. Тор, не подумав о возможных последствиях, набросился на завтрак, как голодный волк, никогда в жизни он ещё не пробовал такой вкусной каши и хлеба. Гостеприимный хозяин наполнил кружку молоком, а небольшую пиалу — мёдом, подвинул к гостю и продолжил спокойно есть из своей тарелки.
Локи на него не смотрел, всё поглядывал в окно, казалось, прислушивался и наконец заговорил, когда Тор наелся досыта и шумно вздохнул, привлекая к себе внимание.
— Останься у меня на пару дней, — колдун произнёс эти настораживающие слова, не отрывая взгляда от окна.
— Что? — Одинсон опешил, но тут же торопливо замотал головой. — Хочешь снова, чтобы я… Лучше убей, но не унижай так опять. Мне и вчерашнего хватило, вовек не забыть.