Даже мельчайшие удовольствия могут стать необычайным наслаждением при долгом их отсутствии и мысли, что их больше не будет никогда.
***
Эрик проснулся от стука в дверь.
С каких пор это тюремщики стучатся?
— Заходите, — подыграл он.
Дверные петли повернулись, и он почувствовал дуновение воздуха, садясь на кровати.
Он слышал шаги, но голоса не было.
Ох.
Эрик прочистил всё ещё больное горло.
— Рейвен объяснила. Мне не нравится, что ты влезаешь в мою голову, но ты можешь говорить, если надо.
— Я бы хотел сказать совсем немного, только то, что мне жаль, что напугал тебя вчера. Я подумал, что тебе было бы комфортней очнуться не в одиночестве. Очевидно, я прогадал.
— Я бы не стал причинять тебе боль, если бы знал.
— Я это понял. Теперь, если ты хочешь, ты можешь общаться с теми, кто способен говорить более традиционным методом. Меня зовут Чарльз Ксавьер, я здесь главный, и я думаю, у тебя есть много вопросов ко мне. Я подумал, что стоит дать тебе возможность задать их.
Без сомнения, ответы будут ложью, но узнать даже ложь значило узнать хоть что-то. Хорошо разглядев накидку, можно угадать форму того, что она скрывает.
— Что такое этот Дом Ксавьера?
— Дом Ксавьера — это дом помощи и ухода за мутантами. Мы берём к себе мутантов, с которыми плохо обращались, которых выгоняли из семей или, если мне удаётся их вытащить, тех, над кем ставили эксперименты. Мы выхаживаем их. Все, кто не находится в розыске по тем или иным причинам, абсолютно свободны и могут уходить, если захотят. Большинство предпочитает это место лабораториям Шоу.
Эрика передёрнуло.
Чарльз продолжил как ни в чём не бывало:
— В конце концов, если ты хочешь рискнуть оказаться в реальном мире — это твой выбор. Всё, чего я попрошу — это чтобы ты обставил свой побег настолько убедительно, насколько возможно, не убивая никого. Если станет известно, что я отпускаю мутантов без разрешения правительства, спасать остальных будет гораздо сложней в будущем.
Так заманчиво, так вежливо представлено, с достаточной долей реализма для правдоподобности.
— Как ты узнал обо мне?
— У меня есть связи в лабораториях Шоу… В общем, я не хочу преувеличивать. Они говорят мне относительно мало о своих «пациентах». Но моя способность позволяет мне узнать больше, когда я хочу.
Получается, как и все телепаты, Чарльз Ксавьер использует чужие умы. Эрик не ожидал ничего другого, но эта смесь страха и сострадания сбивала с толку.
— А ты чувствуешь то или другое?
— Ты можешь уничтожить меня, — ответил Эрик. Телепатия — это одна из вещей, от которой нет защиты, что Эмма Фрост, правая рука Шоу, не раз доказывала.
— А ты можешь уничтожить меня. Большинство из нас способны уничтожить друг друга. Разрушение — это, к сожалению, очень простой способ решения проблем. Я предпочитаю созидание.
Эрик не был уверен, как ему стоит реагировать на это. Такую информацию стоило обмозговать. Но позже. Сейчас он сконцентрировался на том, насколько они с Чарльзом Ксавьером оказались похожими: раз у них обоих были способности и оба они имели схожий жизненный опыт, возможно, и слабости у них были одни на двоих.
— Рейвен сказала, над тобой проводили эксперименты.
Пауза.
— Да.
— Шоу?
— Нет. Первым, кто ставил на мне эксперименты, был мой отец.
Даже мысль об этом была леденящей кровь. Мысли о том, как злобные, враждебно настроенные люди (или худший враг — как Шоу) обращаются с тобой как с животным, ужасали, но когда Эрик попытался представить, будто это делает с ним его отец, — он не смог. Этого бы никогда не произошло.
Эрик бережно хранил далёкие воспоминания о мирной и безопасной жизни и родителях, которые обеспечивали её несколько лет в его детстве. Каково было бы никогда не иметь этого?
— Всё не настолько плохо, как ты представляешь. Мой отец был действительно заинтересован. Он полагал, что он мог помочь мне, поняв мою мутацию.
— Он ставил опыты над ребёнком, — слова выходили рычанием, царапающим больную глотку. — И ты миришься с этим?
Снова пауза.
— Нет. Не мирюсь. Действия моего отца были ровно насколько неправильными, насколько мотивы — благосклонными.
— Тогда почему ты оправдываешь его?
— Я думаю, его мотивы — и есть оправдания. Но, видишь ли, после его смерти, я попал под опеку Курта Марко, который, в свою очередь, ставил иные эксперименты. Его мотивы не были и близко доброжелательными. И, уверяю тебя, это многое меняет. Я остро чувствовал эту разницу каждый день своей жизни после.
— Это Марко… — как правильней сказать? — лишил тебя голоса?
Чарльз издал звук: не голосом, скорее просто фыркнул носом и ртом одновременно, что смутно напоминало смех.
— Ты видел фильм «Мистер Смит едет в Вашингтон»? — Эрик мотнул головой, не понимая, как это может быть уместным. — Ну, в этом фильме есть сцена, где персонаж Джимми Стюарта занимается флибустьерством — говорит часами без остановки перед конгрессом. По сюжету голос подвёл его, но он не останавливался — настолько упорно он действовал ради благородной цели. Стюарт был настолько сосредоточен на своей роли, что попросил врачей промыть его горло хлоридом диртути перед сценой. Он жёг свою глотку, чтобы воссоздать нужную боль. Курт Марко услышал эту историю, и это вдохновило его. Он пытался заставить меня проецировать свои мысли в головы других людей, говорить с ними телепатически, так, как я делаю это сейчас. Тогда я ещё этого не умел. И он начал выжигать мою глотку химикатами, так, чтобы я не мог говорить по часу, по дню, он давил на меня, всё время давил…
Тишина в голове Эрика стала такой же, как и в комнате. Он чувствовал напряжение Чарльза. Вспоминал, каково было быть маленьким испуганным мальчиком в комнате со «Шмидтом», задающим ему вопросы, просящим сделать непосильные вещи, обещающим причинить боль, если тот не сможет.
— Однажды Марко зашёл слишком далеко. Он заменил химикаты на ещё даже более кислотные и токсичные, чем он предполагал. Врачи спасли мою жизнь, но не мой голос.
— Ты ведь отомстил ему?
— Мести быть не могло. Он был замешан в смерти моего отца. Он свёл мою мать с ума и разрушил ей жизнь. Он мучил меня. Он позволял своему сыну издеваться надо мной. Чтобы причинить ему столько боли, сколько он причинил её мне… мне бы пришлось стать другим человеком, коим я не являюсь.
— Ты не мог отпустить его так просто.
— Я бы не сказал, что это было так просто.
— Прости. Я не должен был это говорить.
— Ты не должен извиняться, — легко ответил Чарльз. — Кажется, теперь нам вполне удобно говорить. Видимо, из-за того, что наши пути в чём-то схожи, поэтому я думаю, что нам стоит работать вместе. Но если ты предпочтёшь общаться с кем-то, кому не необходимо прикасаться к твоему разуму, я могу это устроить.
Эрик задумался. Хоть и его отношение к телепатии было весьма непростым, он мог поверить, что Чарльз будет держать свои способности в узде и использовать их в приличных рамках, если Эрик пожелает.
— Давай начнём, ты и я.
— Мне нравится, как это звучит. Да. Давай начнём.
========== Часть 3 ==========
Они начали с экскурсии по особняку, этаж за этажом. Левая рука Эрика лежала на изгибе руки Чарльза, а двумя пальцами правой руки он отслеживал повороты стен, чтобы лучше запомнить их расположение. Правда, иногда он уделял больше внимания своей левой руке, чем правой, что его тревожило. Не было ни калиток, ни сигнализации. Замки в дверях были стандартными, и большинство людей даже не закрывало их, входя и выходя.
— Мы не будем закрывать и твой, теперь, когда ты знаешь, где ты, и не будешь срываться с места и вредить себе или другим, — сказал Чарльз.
Эрик предположил, что это значит, что здесь играют в другую игру, для того, чтобы понять которую, понадобится время. Но он хорошо натренирован играми Себастьяна Шоу и быстро учит правила.
Затем Эрик начал знакомиться с другими жителями Дома Ксавьера. Рейвен оказалась приёмной сестрой — мутант, которого Чарльз встретил в детстве. Эрик ей нравился, как он понял, не вопреки его слепоте, а из-за неё.
— Не представляю, зачем тому, кто может менять свой облик, так переживать о своём внешнем виде, но вот, пожалуйста, — пояснил Чарльз. — Это было больным местом между нами до того, как я потерял голос. С тех пор я нуждался в ней больше, и мы преодолели это, с большим усилием. Ты знаешь, я был немым пять месяцев до того, как она позволила мне говорить внутри её головы.
Эрик мог с лёгкостью представить.
Была ещё одна молодая девушка, Ангел, в Лабораториях Шоу ей вырвали крылья, чтобы посмотреть, отрастут ли они снова. Она не болтала так много, как Рейвен. Эрик узнал в ней родственную душу, но ей от этого не было пользы. Выяснилось, что крылья могут регенерировать, но очень медленно. Она сидела у окон и ждала, когда снова сможет летать.
Было трое парней: Шон, Армандо и Алекс, своей бескрайней энергией они напоминали щенков, и их энтузиазм порождал хаос.
Оказалось, что Хэнк не старше остальных ребят, но образованности и ответственности у него было не меньше, чем у взрослого мужчины. Зрелости тоже — он сразу и без слов понял, что Эрик не в восторге от врачей ещё с Аушвитца. Он каждый раз спрашивал перед тем, как прикоснуться к Эрику, — каждый, даже если это пятый или десятый раз подряд за один осмотр, — и пояснял не только что он делает, но и зачем.
— Сейчас я посвечу фонариком тебе в глаза, окей?
— Я же говорил, я могу видеть некоторый свет.
— Да, но я не видел реакцию твоих глаз на возбуждение. Сейчас я положу руку тебе на плечо, чтобы зафиксировать тебя в этом положении, хорошо? — Только после одобрительного кивка Эрика Хэнк осторожно прикоснулся к нему. — Если будет болеть или жечь, сразу говори, не надо терпеть.
Давно никто не беспокоился о том, больно ли ему.
Была ещё Мойра — единственный обычный человек и единственный лицензированный врач. Она только вежливо поприветствовала Эрика. К его облегчению, она не играла роли в опеке над ним, хотя Чарльз и Хэнк консультировались с ней, принимая решения. Они решили отгородить его от людей. Эрик терялся, стоит ли считать это тактичным или унизительным. Возможно, и то, и то.
После того, как он более-менее обжился и научился различать людей по звуку их шагов, Чарльз начал заниматься с ним тем, что в любом другом учреждении называлось бы «профессиональной подготовкой». Они начали изучать основы жизни без зрения. Эрик сразу возненавидел эти уроки.
— Если ты повесишь и сложишь свою одежду по цветам, то будешь иметь представление о том, что друг другу подходит, — разум Чарльза излучал такую искренность и надежду, что это напомнило Эрику эфемерное шипение сладких пузырьков в его первом 7-Up’е. — Чёрное с чёрным, белое с белым и так далее.
— Какое тебе до этого дело? — Эрик сидел в своей комнате на стуле, прослеживая все металлические контуры, до которых мог дотянуться, не только к комнате, но и по всему поместью. Его способности снова набирали силу. — Я никогда столько не парился об одежде. Думаешь, теперь я стану рабом человеческих мнений?
После недолгой паузы Чарльз ответил:
— Если твоя одежда будет сильно отличаться от других, ты будешь выделяться из толпы. Тебя будет легко заметить.
Эрик хотел бы предположить, что эту мысль Чарльз уловил телепатически, но это было не так. Это значило, что Эрик слишком очевиден, либо… либо Чарльз начинал понимать его.
Более того, он понял, что послушно тащится на занятия, потому что ему нравится удовлетворять Чарльза. Это лишь временно, он знал, — умиротворять его такими пустяками, как учиться читать шрифт Брайля. Чарльз даже купил ему печатный станок Брайля, было бы неблагодарно отказаться им воспользоваться. Он считал, что все его усилия были всего лишь обменом на настоящую кровать, еду и… скажем, добрые намерения.
Он начал думать, что Чарльз искренне верит в то, что делает правильные вещи со своими классами, и вежливым обращением, и всем этим укрытием от жестокого мира.
И как Чарльз сказал: намерения многое меняют.
Но они не меняют реальность. Они не меняют того, что уже сделано.
***
— Ты не помнишь меня, так?
Поднимая голову со стола, к которому он снова был привязан, говорить себе, что это не может снова быть этот голос. Не может.
— Не думаю, что ты знаешь это имя. Но, полагаю, знаешь это лицо.
Видеть фигуру «Доктора Шоу», появляющуюся из тени. Знать, что это Шмидт, знать, что лучше сейчас быть в аду.
Слышать его смех.
— Скучал по мне, маленький Эрик? Напомнить тебе о наших играх?
Бороться с кожаными ремнями, зная, что они могут удерживать вечно, а любой звук, любое слово или крик будут заглушаться кляпом.
— Эмма. Перенеси нас обратно в Аушвитц. Пусть Эрик поверит, что он там. Думаю, он скучал.
Грязь и колючая проволока, прах трупов родителей в безжалостном сером небе.
— Вот мы снова здесь. И теперь мы никогда не уйдём отсюда.
Только не это, всё что угодно, только не это.
— Эрик.
Хватая ртом воздух, Эрик резко сел на кровати. Каждый раз, просыпаясь от кошмаров, он пугался и ужасался потере зрения, но затем чувствовал облегчение. Темнота хотя бы была реальной.
— Ты был так напуган, что я услышал тебя. Я надеюсь, ничего страшного, что я разбудил тебя?
— Ничего, — ответил он слабым, скрипучим голосом. — Ты в комнате со мной?
— Да, я здесь, — Чарльз сделал шаг вперёд, чтобы Эрик услышал звук соприкосновения его босых ног с ковром. Его слух стал настолько острым, чтобы уловить это, либо его внимание было настолько сосредоточенным. — Я подумал, что тебе не стоит быть одному.
Будто он не был один всегда.
— Но сейчас ты не один. Я надеюсь, ты понимаешь это.
— Ты не… ты не понимаешь столько, сколько думаешь, даже со всей своей… телепатией.
— Давай не будем говорить обо мне сейчас. Хочешь поговорить со мной об этом сне?
На самом деле Эрик не хотел, но ему пришло на ум, что чем больше Чарльз будет знать о Себастьяне Шоу, тем лучше.
— Хорошо. Хорошо, — хотел сказать Эрик, но слова не выходили, он всё ещё хватал губами воздух рваными вдохами. Его всё ещё трясло. И хотя ему обычно было плевать, как он выглядит, искра любопытства о том, каким видит его Чарльз, промелькнула в его разуме.
— Ты не выглядишь слабым. Ты не можешь выглядеть слабым. — Пару секунд поколебавшись, Чарльз спросил: — Ничего, если я дотронусь до тебя?
Конечно ничего. Любой другой ответ значил бы, что существуют другие интерпретации этого вопроса, которые никто из них не хотел признавать.
Тем не менее, кивая, Эрик не чувствовал, что его принудили это сделать.
Чарльз сделал ещё один шаг в его сторону и провёл рукой по его волосам. Снова. И ещё раз. Простое касание, мягкое, успокаивающее и повторяющееся, и Эрик расслабился под ним.
— Человек в твоём сне — это доктор Себастьян Шоу?
— Да.
— И ты уверен, что это тот же человек, который пытал тебя в Аушвитце?
— Это ты тоже узнал из моего сна?
— Я узнал это с первого дня, из твоей татуировки — то, через что ты прошёл. Лаборатории Шоу были не первой твоей тюрьмой.
— Не могу сказать, что было хуже. Не хочу даже пытаться.
— Прости меня.
— Ты видишь их? Цифры?
— Да, они всё ещё здесь.
Эрик думал иногда, что, возможно, Шоу забрал и их, чтобы лучше скрыть свои следы. Он мог бы выжечь их кислотой или вытатуировать поверх чёрную полосу. Были дни, когда боль была насколько всепоглощающей, а бред — настолько полным, что Эрик мог бы не заметить.
— Как он лишил тебя зрения? Я не могу представить, какой эксперимент мог бы привести к такому результату. А ты очень дисциплинирован — даже не думаешь об этом.
Ритмичное поглаживание пальцев Чарльза по его волосам помогло Эрику ответить:
— Он всегда хотел знать, выглядит ли металл по-разному для меня. Ещё с детства я говорил ему, что нет. Но он никогда не был удовлетворён. В конце концов в лаборатории, когда я не мог больше терпеть, просто чтобы заткнуть его, я сказал, что это так. После этого они начали изучать мои глаза. Часами подряд светили ярким светом прямо в глаза, не позволяя их закрыть. И это… Это был конец.