— И что? — я фыркнул. — Умершему почести и правда ни к чему.
— А обгладывающие труп собаки к чему? — наверное, он заметил, как меня проморозило, поэтому добавил: — Мы с тобой не того сорта, Тилла, на самом деле мы выше, как бы голову не задирала пустота… Мы все равно выше.
Свою голову я, однако, совсем опустил, и Нелеллу не преминул ее поднять за подбородок. Он пристально всматривался в мои глаза и шептал:
— Каллис — ничто, а мы с тобой — все. И я тебе докажу.
Мы обнимались. Нелеллу положил свою голову мне на плечо, руками вцепился в бока, я же зажмурился. Все по-прежнему напоминало дурной сон, все вокруг. И эти слова… Выше, ниже, ничто или пустота. Ничего не доходило до меня из посылов Нелеллу. Я хотел быть с господином, принадлежать господину, наблюдать за господином, ухаживать за господином и дышать с ним одним воздухом. Вот и все, а сорта и поступки не имели никакого значения для меня. Не стоили ничего.
В ту ночь Нелеллу потащил меня к себе в комнату. Две служанки зашептались, завидев нас в коридоре, а стража у его покоев переглянулась, но я все равно зашел. Я не мог не зайти.
Его замок, его правила, его я. А я действительно принадлежал ему на тот момент, но господином моим он не был.
Стояла полутьма, горели только две свечи у изголовья кровати, и тени плясали уродливые. Стоял запах горелого затхлого масла, и Нелеллу, вдыхая, уже раздевался. Не спуская с меня взгляда, расстегивал одну драгоценную пуговицу за другой. Я же нервно переступал с ноги на ногу. И злился.
Почему так выходило? Почему я за сотню лиг от того места и от человека, с которым по-настоящему хотелось быть? Кто так решает? Судьба? Рок? Всевышний? Нет же, за человека решает человек, и в то мгновение, когда Нелеллу оказался наг, в то мгновение, когда он потянул ко мне руки, я повторил в царящую полутьму:
— За человека решает человек.
В Принце это вызывало отклик в виде полуулыбки, но если бы он знал продолжение моих мыслей, его реакция стала бы другой. Ведь, если так правда на свете происходит, то для того, чтобы не быть несчастным, надо быть тем самым решающим человеком. А если уж хочется быть счастливым, то надо быть еще и тем, кто решает за других… Все сводилось к тому, что мне всерьез надо было сделать так, чтобы за господина Ореванара решал зверь Тай.
— Тилла, — он обнял руками мою голову и повторил, жаром опаляя губы: — Тилла… Или мне звать тебя Тай?— спросил он, словно знал, что всю жизнь с господином я лелеял свое истинное имя. Спросил так, словно знал, что для меня нет ничего более сокровенного.
— Нет, зови Тиллой.
— Потому что он так тебя звал? Это тебя возбуждает? — подумать только, вообразить, что Нелеллу и правда считал, что держит меня в руках, держит во всех смыслах.
— Да… — солгал я.
— Ох, Тилла, я чувствую, как бьется твое сердце, и схожу с ума, — он поцеловал меня в шею, а я не смог сдержаться и отвернулся. Нелеллу понял этот знак, разгадал. — Почему ты так холоден со мной?
— Я не готов, я не могу, не хочу, — попытался уйти, но разве от принца уйдешь:
— Я тоже не могу, ты так близко…
Происходящее было медленным и плохо запоминающимся. Чужие пальцы дрожали, чужое дыхание ощущалось явственнее, чем собственное. Сейчас уже я могу объяснить это все изоляцией, я старался отстраниться от происходящего, но чем дальше мы заходили, тем сложнее это было сделать. Как можно забыться, когда кто-то очень горячий и нетерпеливый раздевает тебя?
Было бы ложью сказать, что Нелеллу совсем не возбуждал меня. Изгибы его тела, стоны и объятия… Я легко мог представить то же самое, но от другого человека. Мозг творит страшные вещи, предпринимая все что угодно во спасение, он умело вводит в заблуждение, не скупясь на жалкий обман самого себя же. Воистину нет ничего чудовищнее лжи самому себе, но в момент настоящий она делает до боли счастливым.
Та удаляющаяся спина господина заменилась на гладкую кожу под пальцами. Холодный взгляд развеялся с жарким стоном в ухо, и захлопывающаяся наглухо дверь развеялась с чужим оргазмом. А когда и меня настигло удовольствие, то я завыл.
И Нелеллу не придумал ничего мудрее, чем погладить по плечу, но от этого я завыл повторно. Луна была полная.
— Что ты делаешь? — спросил я служанку, которая с трудом пыталась открыть двери.
— Ой, боже, ой… Ай! — она уронила коробку, и свитки выспались из нее, словно яблоки. Дверь с грохотом зашла в проем. Поднимать свитки она и не думала, лишь шмякнулась на колени и голову уронила передо мной. — Простите, господин, умоляю!
— За что? В этом есть что-то преступное? — я наклонился сам и поднял один свиток с зеленой разорванной печатью. — Ты таскаешь их без разрешения?
— Нет-нет, — усердно замотала она головой. — Это воля короля. Простите, что испугалась вас и выронила.
Испугалась меня! Почти месяц я находился в замке и все еще всех пугал, хотя ничего и не делал.
— Почему? — спросил я и сам раскрыл тот свиток. В нем спрашивалось о здоровье короля и принца, и я, свернув письмо, положил в коробку девушки. — Страшный?
— Нет, что вы… — глаза зелено-карие уставились на меня, и, едва шевеля губами, она добавила: — Вы были слугой господина Ореванара.
«Господин Ореванара». Одно только это уже радовало меня, одно это звучало музыкой, что возникло желание замурлыкать. Не «Каллис», не «Советник», а господин Ореванара! Слава богам, не один я его таким знал. Значит, это все не сон, и господин Белого Цвета действительно существовал.
Служанка, однако, не уловила исходящего от меня удовлетворения и в испуге зажала себе рот рукой.
— Простите, что напомнила… — сжалась вся, а мне захотелось до нее дотронуться. Впервые в замке захотелось до кого-то дотронуться.
— Ничего, это лишь доказывает, что истории бегут впереди людей, — я улыбнулся, шепотом добавив: — И зверей.
Ее передернуло, и это доказало, что даже об этом она осведомлена. Зверь… Но господин Ореванара куда больший зверь.
— Простите, — темные волосы закрыли половину ее лица, когда она наклонила голову. Глаз ее я больше не видел. — Пожалуйста, простите.
— Как твое имя? — и я таки дотронулся до нее, до жестких ниспадающих волос.
— Аллиетта.
— Аллиетта, — повторил вкрадчиво, подражая господину Ореванара. — Я был слугой и до сих пор себя таким ощущаю. Бояться меня не надо, хорошо?
Она закивала, а я поднялся. Хотел уже было оставить ее сидеть у разбросанных свитков, как вдруг она заговорила:
— Слухи ходят, что вы хотите вернуться. Вы хотите вернуться и снова быть слугой. Это так странно. — наверное, она чувствовала себя дико смелой в этот момент. Дико храброй.
— Я хочу вернуться, это правда, но не хочу быть слугой.
— Тогда зачем возвращаться? — понимала ли она, что спрашивает? Знала ли уже ответ? Неужели даже самые потаенные истории умудряются вырваться вперед личности? Слова так быстры?
Я ничего не ответил. Она же снова подняла взгляд, и я едва не утонул в эту секунду, но утонул уже в следующую, когда она сказала сокровенное:
— Господин Ореванара не сможет не приезжать.
Не сможет не приезжать вечность… Если от Нелеллу я слышал только всякую надежду убивающие вещи, то это — противоположное — вдохновляло до обретения крыльев. Мир закружился вокруг, пусть и темный мир с этими зубчатыми стенами замка, но закружился! Она была первая, кто подал мне эту мысль. Она была первая, давшая хлеб внутреннему зверю, до этого кормившемуся слепой верой. И зверь воспрял, внемля словам служанки, ничего не решающей. Но как же сладко это звучало…. «Не сможет не приезжать»… Не сможет избежать встречи со мной. А раз так, то я должен быть готов.
Пока я стоял, окаменев, Аллиетта перебирала разбросанные свитки, и найдя нужное, протянула мне:
— Вот… — тонкая рука, а в ней письмо со сломанной печатью «К» и «О». Когда-то я ставил эти буквы для господина. Интересно, какой слуга занял мое место?
«Мертвая весна. Приехать не имею возможности. Откладываю до лета, хотя бы раннего лета.
Ореванара».
Было все равно, что она подумает. Я просто забрал свиток с собой, и не услышал ни одного возражения, а если бы услышал, то убил.
========== Глава 2. Живое ожидание ==========
— Хаос! — воскликнул Нелеллу и захохотал истерично. — Невозможный Хаос!
Я уселся в кресле поглубже, полностью облокотившись на мягкую кожаную спинку. Принц метался передо мной от низкого столика до комода, руки у него ходили ходуном, и нижняя губа подрагивала, даже когда он затыкался. А это было редким явлением в тот вечер.
— Как смеют эти невежды писать такие письма и таким образом обращаться к моему отцу! К нашему королю! Какое свинство, невежды, — он еще раз повторил оскорбление и остановился. Губа дрожала вновь, а пустой взгляд проходился по мне, но видел ли он? — Мерзкие дикари… — зашипел и дернулся, закрыв лоб рукой, словно взыграла старая мигрень. Словно Нелеллу было больно. — Ллаголия, великое королевство, — начал гораздо спокойнее, — со своими старыми законами и правилами. Красота и сила, процветание и долголетие. Тысячи лет существования не могут ошибаться, а они… — он вернул прежнюю, быструю и злую, манеру говорить: — Покусившиеся на торт творца, варвары. Вот кто они, Тилла, — жалкие варвары, не знающие учтивости и почтения. Это те, кто обманывают стариков на базаре и крадут их кошельки там же. Те, кто убивают зверей ради удовольствия и ложатся на холодную землю, чтобы спать. Просто варвары…
Когда Неллелу наконец затих, я не то что бы с особым интересом, но спросил все же:
— Что за письмо?
— Письмо, — прошептал он будто для себя, но взгляд принца сфокусировался. — Ох, что это за письмо, Тилла… Знаешь, тебе повезло.
— Почему же?
— Потому что там, где ты родился, люди не могут умудриться нанести увечье чести оскорбительными словами, отравленными за сотни лиг, — он усмехнулся и поднял бокал с темным как ночь вином.
Стало ясно, что открывать тайны этого самого письма мне он не намерен, и для того, чтобы стереть чужую усмешку с лица, а быть может еще для чего-то, я произнес:
— Но я рад письмам, особенно определенному.
— Ха? — он сделал большой глоток и пристально посмотрел на меня, оставалось только продолжить:
— Не сможет не приезжать, — на лице принца отразилось замешательство, но после второй фразы растаяло: — Отсрочил до раннего лета.
— Ох, Тилла, — покачал головой и направился ко мне. — Мне всегда будет так сложно с тобой?
— Нет…
… потому что я далеко не всегда собирался быть с ним. Не собирался с ним оставаться, жить, спать. Но и бежать мне, по сути, было некуда, да еще известие о том, что господину таки придется наведываться. И все же месяцы до его приезда омрачались и казались адом. Томительное ожидание и существование, лишь для того, чтобы хотя бы увидеться вновь.
Но ждать я был готов.
Та весна прошла тоскливо, я считал дни и по-прежнему был диким, да и не скрывал этого. Нелеллу то злился, то пытался все исправить лаской. Он гладил меня по голове вечерами, становящимися все более и более теплыми, но сердце мое не оттаивало.
Все чаще и чаще я всматривался вдаль и задерживал дыхание, если замечал столбы пыли от коней. Каждый раз зря, каждый раз это был не он.
Окружение мое оставалось все также скудно. Нелеллу не разрешал лицам мужского пола со мной разговаривать, девушки боялись, а Аллиетту я видел нечасто, а если и видел, то, как правило, она была занята.
В последние дни мая, когда внутри уже все трепетало в преддверии, и я не отходил от окна, Нелеллу пришел ко мне с счастливыми для себя вестями.
— Он не приедет, Тилла, — засмеялся, а я только и нахмурился:
— Приедет, ранним летом.
Как же принц расхохотался после этого. Наверное, было какое-то письмо его отцу или еще что-то, только вот я не знал об этом. Никакая служанка мне больше свитков не передавала, а тот, что имел, я перечитывал сотню раз в день и тихо верил.
Нелеллу утешающе похлопывал по плечу, когда находил меня смотрящим за горизонт, и насмешливо поглядывал все остальное время. Перед сном он чмокал меня в щеку, а я старательно выбрасывал из памяти и мыслей то, что он делал до этого поцелуя.
Чувство тревоги настигло в начале июля, когда по-прежнему не было ничего, кроме душащих ночей и дневных ожиданий. Я пошел по замку целенаправленно на поиски Аллиетты. На поиски подсказки. Но смуглый мальчик, возящийся с грязными чинами в подсобке, шепнул: «Нет ее больше, замуж вышла».
И вот после этого тревога захлестнула с головой. Одной рукой я сорвал воротник с опалами, затрудняющий дыхание, и кинул этому мальчишке, уставившемуся на вещь в смешении удивления и восхищения.
Я быстро нашел Нелеллу в общем зале, и как же он расхохотался, когда я спросил его о приезде господина! Его лицо покраснело от натуги, но он все еще не мог закрыть рот, все еще не мог насмеяться вдоволь. Я же чувствовал себя дураком, но был еще большим на деле, потому что все еще ждал.
Не мог не ждать.
С тоской смотрел вдаль и вздрагивал, если получал известие о чьем-либо приезде. Мой мозг вовсю подстраивал фразы и выбирал слова для первой после разлуки встречи с господином. Я понимал, что речь должна выйти красивой. Воистину красивой и правильной, и только в таком случае господин Ореванара смог бы меня простить.
Собирался начать с извинения за любовь. Неправильную, постыдную и мерзкую, ту, которую я намеревался держать взаперти. Я хотел сказать господину, что смогу быть самым преданным и верным его слугой до конца. Что буду делать все по его приказу и ничего без. Что смогу стоять на коленях перед ним неделями и спать у его двери.
Я старался сделать речь об этом красивой, но все, что выходило, было поспешным, уродливым и правдивым, словно выстроганным. Почему честность всегда выходит с такими кривыми углами, и только ложь умеет литься сахарным сиропом?
Например, ложь Нелеллу… К сожалению, наверное, я никогда не смогу забыть его сладких фраз, нашептанных в самое ухо. Но я все бы отдал, чтобы смочь.
Мое ожидание не увенчалось успехом до окончания лета. Я повторял про себя «не может не приехать», словно мантру, и лишь это сдерживало от жестких необдуманный действий. В сентябре же пролился первый для меня луч солнца. Приехал мужчина с черными, густыми усами и лысой головой, приехал мужчина, которого когда-то я видел гостем в доме господина.
Конечно, он меня не узнал, да и я даже имени его не помнил, а может, и не ведал вообще никогда. Но это было хоть что-то.
В его честь не закатили пир, не пригласили танцоров и не открыли большой зал. Все проходило в зале малом. Столы ломились от еды, слуги метались, а я сидел по левую руку от Нелеллу, в то время как мужчина с черными усами восседал по правую руку от короля. Наевшись баранины до тошноты, запив ее вином до краев, я замер в ожидании чего-то более скорого, чем приезд господина. И я действительно дождался, когда мужчина откланялся наконец и в полупьяном виде сообщил о намерении направиться в предоставленные ему покои. Он прихватил с собой слугу, и я вскочил, собираясь его догнать. Нелеллу тщетно пытался меня удержать за рукав, но я дернулся с такой силой, что тот мог остаться без конечности.
— Милорд, — обратился он к нему, так, как слышал, обращаются другие. — Милорд, мне надо с вами поговорить.
— М-м-м-м? — он развернулся ко мне и встал, покачиваясь. — Слушаю-с.
— Вы ведь знаете господина Ореванара, господина Главного Советника?
Милорд прыснул с пьяного смеху в свои усы:
— Ну конечнос. Кто же его не знает-с.
Слуга, видно привыкший и интригам и тайным разговорам, отстал на несколько шагов и старался держать эту дистанцию.
— Пожалуйста, позвольте спросить, как у господина Ореван…
— Господин Ореванара, господина Ореванара! — эта старая пьянь меня передразнила и прыснула со смеху еще раз. — Что ж ты называешь его так, мальчишка? Был я у него недавно-с, да, довольный ходит, но, как всегда, не улыбается… Что за человек этот советник! — засмеялся и отмахнулся, стоять ему было уже тяжело, он покачивался, словно намеревался затанцевать. — Приедет скоро, ага-с, — и с этой удивительной фразой он запал назад, словно облокотился на стену, но стены не было. Я успел его подхватить, и слуга сразу же оказался рядом: