Я спросил — почему они хотят завоевать Ллаголию, и смешно, что у Фавна не нашлось ответа. Еще смешнее, что он сам же и засмеялся; после поведал о некой миссии, предназначении и, расправившись с объяснением «высокими и благородными» словами, попросту сказал, что нужно больше территории, и что без стремления к чему-либо Демерии придет застой, ведущий к праху. Понимаю это, хотя также понимаю, что стремиться можно было бы к чему-то более миролюбивому. Только существует ли миролюбие там, где острые палки воткнуты в землю? Существует, конечно. Но Ллаголия что-то вроде красного пятна для быка, и пока маячит на карте — не подарит смирения.
Рядом с Фавном я ощущал себя хорошо. Намного лучше, чем с кем бы то ни было до этого. Никакого напряжения, отчуждения; я чуял некую целостность с ним, некое единение от преследования общей цели. Не так, как с Господином Ореванара.
Быть может, дело было в том, что Фавн и братья воистину поклонялись зверю и зверству, поклонялись тому, чем по сути являлся я. Не желали мне смерти, не корили, не подозревали и не стремились приручить, они видели меня насквозь и принимали это. Мне впервые со времен леса не приходилось никого из себя строить, ничего скрывать.
Казалось бы, здесь мое место, среди них, можно успокоиться и привести в душу умиротворение, но нет. И главное, в Демерии покоя не знали также, они желали, стремились к лучшей доле, рвались вперед, грезили претворения в жизнь Предсказанного Величия и делали для этого многое.
— Зверем зверством зверями! — Фавн поднял руки, длинные рукава сползли, обнажая белоснежную кожу на контрасте с черной тканью. — Мы расплачиваемся за будущее уже сейчас!
Девушка не сопротивлялась, не дергалась, лишь едва заметное дрожание, некая судорога тела, уловимая глазами.
Повязка на бедрах, прикрытые веки, несозревшая грудь. Я наблюдал за медленным ее дыханием, за мучительным поднятием и опусканием грудной клетки. О чем она думала? Желала ли сбежать оттуда, и если желала — то почему не пыталась?
Распростертая на доске: руки связаны и подняты вверх, ноги же связаны внизу и никак не прибиты.
Фавн прошелся рядом с ней, осторожно ступая и остановился у ее головы:
— Спи спокойно, дитя, — прошептал, и дрожание тела прекратилось. — Винлан, — обратился уже к толпе скрывающих свои лица под масками, и человек-лиса вышел вперед, протягивая железный штык.
Луна светила кровавая. Ветра не было, а может камни укрывали нас намного лучше, чем я думал.
Не видел особого смысла в этих ритуалах, казалось странным, но мощь в этом ощущалась. Ритуалы приносили нечто — будь то сила, видение или нечто другое, что еще не познал. Поэтому останавливать и мешать никак не смел. Это их Демерия, их правила, их судьба.
Фавн проткнул ее тело между грудей и штык не вытащил. Тело дернулось напоследок и больше никогда уже не вздымалась грудная клетка, никогда не открывались глаза.
Все вокруг забормотали «Зверю зверством зверям» делая из этого заклятие, а я просто выжидал окончания. Вечер словно наполнился магией — нехорошей, ощущающейся кончиками пальцев. Чужая смерть повисла в воздухе, я дышал ей и мечтал уйти.
— Зачем? — спросил, когда мы вернулись в поселение; спросил, когда сидел за одним столом с Фавном, и никого, кроме слуги-зайца, рядом не было.
— Одна смерть даст нам всем жизнь, — Фавн указал слуге на дверь, и после мы остались совсем вдвоем. Между нами только кувшин и деревянные плошки. В окно еле пробивается свет, кажется, вдыхал пыль стен. — Тебе было неприятно это видеть, Тай?
— Мне все равно, — пожал плечами. — Как ее звали?
— Ванесса, — с еще большей равнодушностью, чем я, ответил и руки потянулись к маске. Наклон головы, и поднялось лицо уже ни за чем не скрывающееся.
Раскосые, широко расставленные черные глаза — первое, что привлекло внимание. Далее я уже заметил нос с горбинкой и щетину, самое обыкновенное лицо человека и никаких рогов.
— Тай, ты ведь с нами, ты ведь понимаешь, к чему мы идем. Я не знаю твоих планов и намерений, но знаю, что нам с тобой по одному пути идти, — положил маску на стол и протянул ко мне руку, чтобы я ее пожал, — и мы пойдем вместе.
Он не спрашивал, а утверждал. И я, правда, чувствовал себя рядом с ним хорошо, и не важно — присутствовал ли на ритуале, или ел за общим столом. А еще я знал свой план, и поэтому пожал его руку.
========== Глава 6. Скоро будет гроза ==========
— Стой! — Фавн резко затормозил лошадь под собой. — Дальше, Тай, пойдешь ты, можешь прихватить кого хочешь, но не больше трех.
— Мне никто не нужен, — весьма бодро спрыгнул с коня и втянул воздух на полную грудь, запах близкого и дремучего леса вселял силу. — Справлюсь, и как справлюсь, так вернусь.
Фавн кивнул, и все сопровождающие смотрели на меня, забирающегося в лесную глубь. Никакого оружия, никаких заготовленных слов; я шел с целью встретить лесных, а после решил бы — как действовать.
Деревья — столетние, высокие и мощные, с большими кронами, устремляющимися ветками вверх. На этих деревьях замечал зазубрины, оставленные людьми, замечал рядом также людские следы. Фавн, конечно же, был прав: здесь правда жили те, кто на контакт выходить не любит; те, кто на контакт не выйдет до последнего.
Все, что требовалось — это быть внимательным, не лениться убирать листву, чтобы увидеть новый знак присутствия, и не забывать про слух: какой-либо шорох может принадлежать уже не зверю. Трудно сказать, насколько глубоко пришлось уйти в чащу; я почувствовал запах болота, а затем наконец обнаружил нору. Рядом поваленный дуб, разбросанные корявые корни, и только я дотронулся до замаскированной двери, как в кадык уперлось острое и холодное. Ухо подожгло частым, горячим дыханием лесного, намеревающегося перерезать горло.
— Не торопись, — тихо попросил я и тяжело сглотнул. — Не враг.
Лезвие чуть сдвинулось, немного отодвинулось и появилась возможность вдохнуть полной грудью.
— Меня зовут Тай.
— Что мне до имени твоего? — прошипел в ответ и после вообще оружие убрал, резко развернул к себе. Глаза — голубые бездны и губы поджатые; пока я осматривал его, он разглядывал меня.
— Наш? Откуда? — в конце концов кровь родственную учуял, прищурился.
— Выше по реке, дай поговорить с Древом.
Мальчишка (а он оказался мальчишкой младше меня) прыснул, якобы со смеху, над просьбой. Но после дошло, что к Древу меня так или иначе вести, и оружие вовсе спрятал, так повел, доверяя.
Помню, хорошо помню ту чахлую нору, дверь которой еле отпиралась и с большим звуком закрывалась, помню низкий потолок, странную тишину и стоящий запах старости и сырости. Древо по обычаю оказался дряхлым пнем, казалось, ничего не слышавшим, но когда я обрисовал всю ситуацию, кивнул медленно и чинно, и зашептал то, что другой находившийся с нами, громко озвучил:
— Тысячи лет мы жили как живем, и всех положение устраивает. Зачем дереву расточать корни на поляну?
— Они сожгут, — уверил я не без эмоциональности. — Точно знаю, не за горами тот день, когда из леса захотят сделать выжженную «поляну» и собираться будет поздно.
Старец кивнул снова и по его слову послали лису с письмом. Честно говоря, путаюсь, сколько дней я там провел в ожидании, с ними. Наверное, всего несколько, но протянулись как тоска.
Спал дурно, голова болела практически все время и монотонно, везде темнота и зелень, не смог увидеть ни единого цветка. Задерешь голову, а там голубое тонет в верхушках деревьев и аж тошно становилось. Совершенно отвык от леса, забыл, что значит дышать болотом и света не видеть, и коли так, обманывал ли их, причисляя себя к ним же?
От меня жутко чудились, прятались и подглядывали, оглядывали исподлобья, и посматривали, когда я не смотрел, казалось бы. Детишки разбегались при виде меня, и все норы для меня были закрыты, ровно до того момента, когда наконец собрались все. И под «все» имею ввиду мудрую старину, давшую «добро».
Вероятно, я должен был добраться до «дома», до родной обители и заодно нанести визит Господину, встретиться с Оло. По крайней мере, это именно то, чего хотелось до рези, но понимал — не то время, не те обстоятельства; я больше помешаю себе же, проделав такое, да и дни потеряют счет, а Фавн ждал моего возвращения и дождался с благими вестями.
Если честно, план будущего представлялся весьма расплывчато и, слава богу, главным не был. В основном, все обдумывал Фавн и остальные, а я соглашался, смутно воображая, как в действительности провернется дело. Единственное, что понимал абсолютно точно — это нахождение судьбы на переломном моменте. Да, прольется кровь, окропятся лица, заплывут жестокостью глаза и ради чего? Ради земли, ради выживания, борьба ради борьбы и сплошные убийства, но для меня-то все значило лишь имя Господина.
Ореванара. О-ре-ва-на…
— Задумался? — Фавн вошел бесшумно и сел рядом в глубокое, небрежно выструганное кресло. — Или опечалился? Не поддавайся тяжелым думам, Тай.
Я лишь слегка улыбнулся и снова взглянул через замысловатое окно на деревню в земле.
— Первый удар нанесется с рассветом, с севера, после наш ход. Ты готов? — спросил Фавн, не раскрывая суть вопроса. Готов к чему?
— Убивать?
— И это делать придется, — также улыбнулся с натяжкой и заговорил холодным будоражащим голосом: — Много чего делать придется, победу придется выгрызать, а значит, легко не будет. Я видел это, будущее снизошло на несколько секунд и признаться — столько хаоса принесло.
— Я принес, — и, на застывший в чужих глазах вопрос, ответил без промедления: — Куда бы я ни отправился — за мной следуют беды, где бы не пребывал — накрывает тьма, к чему бы не прикоснулся — отравляется.
— И нет ничего лучше этой способности для войны, — поднялся, намериваясь оставить. — Этой ночью к тебе придут, — и едва засмеялся, добавляя мутное: — По твоему вкусу.
И пришли, точнее, пришел несколько позже: юноша, укрытый тонким одеялом. Зайдя, теплую вещь отбросил, оставшись передо мной совсем нагим.
Я просто смотрел на него, сохраняя молчание, и совершенно не понимал, что делать. В прошлом единственный сексуальный партнер Нелеллу (уже безоговорочно мертвый) всегда сам напрыгивал на меня словно дикий кот, и во всем проявлял инициативу: от объятия до более пикантных вещей. Так завелось.
Хотелось, безусловно хотелось, на пару часов, как раньше, как бывало, окунуться в разврат и полностью забыться в чужом жаре, раствориться в другом податливом теле, но я и руки не поднимал, для начала.
— Я вам не нравлюсь? — тихо спросил визитер, почему-то употребил «вы». Кем я был? Да, чаще всего задавался этим вопросом «Кто я для них?». В общем-то, задаюсь и сейчас, только похоже на ответ уже все равно.
— Ты красивый.
Юноша приободрился, чуть расправил плечи, выпрямив спину и все еще сомневался, что ему делать. Я легко читал сомнения и душевные, переплетенные ветками, порывы.
— Вы тоже, — проблеял, и для придания уверенности сделал шаг.
Наверное, как подобает зверю, покамест как подобает выросшему в лесу, должен был наброситься, накинуться на него и сжечь в резком, быстром сношении. Сделать то, что обычно заставлял делать Нелеллу, то, чему научил. Но как уже говорил, Неллелу пребывал даже инициатором этого, провоцировал словами и действиями, раздражающими касаниями и улыбками, действительно заставлял. Поэтому даже будучи насильником, всегда пребывал насилуемым, тут же меня никто ни к чему не принуждал. Но телу хотелось.
— Как твое имя? — спросил от нечего делать.
— Гемил, — наклонил голову и после приблизился еще, чтобы сесть у моих ног и руки положить на область паха.
Наконец распознав, чего от него жду, Гемил занялся привычным и больше мы не тратили время на предложения и фразы. Он знал, что делать, и от меня практически ничего не требовалось. Как обычно, я оказался пассивным в активной роли и даже кончил несколько раз от чужой умелости, но радости, не считая секундной, это больше не принесло. Никакого удовлетворения, только сухая расслабленность.
Несмотря на усталость, в ту ночь не сомкнул глаз, все думал и думал о том, кто находится далеко и в относительной безопасности до настоящего момента. Кто ходит по своему дому, зная каждый угол, для кого холодность пола привычна и родна, будто солнечный свет. Кто отдает распоряжение слугам, не задумываясь, что родиться слугой мог он сам. Кто любуется цветами, а после поднимается в кабинет, чтобы рукой аккуратно вывести пару малозначащих строк.
Господин, спящий в постели, позабывший обо мне, пребывающий в добром неведении того, что на самом деле происходит. Как всегда.
Да, я думал о том, кто уже не думает обо мне, а зря.
*
Нечто словно постучало в окно, и стекло задребезжало. Мерзкий звук, отрывающий от реальности, затягивающий в странный поток; тяжело осозналось, что ничего не было. Но что-то будет?
Сердце немного убыстрилось, на минуту долгую потерял способность дышать, а может, просто лишился воздуха вокруг. Голова закружилась, тело будто взлетело, помню ощущение, потому как происходит и сейчас.
— Каллис? — гость Рамаралл выгнул бровь и нагнулся вперед, чтобы ухватить выражение моего контролируемого лица. — Ты меня слышишь?
— Все так спокойно, — промолвил я, скорее для себя же, чем для собеседника. — Все настолько обыденно и привычно.
— Скоро будет гроза, — Рамаралл закивал, и сложил ладони на коленях. — А затем всех накроет снег. Погода будет совершенно нестабильной, поверь, Каллис, так удивит… я подолью еще вина? Тебе?
Мы опустошили амфору, и последний глоток вышел горьким. То отвратительное послевкусие во рту, я пощекотал языком небо, но лучше не сделалось. И пока Рамаралл вернулся к рассуждению о наступающей зиме, на меня снова опустилось нечто. Громкий звук, стук и резь, невыносимая со стороны окна, и пугливо обернулся, но в наступающий темноте не оказалось и тени необычности. Там никого не было, и второй этаж кто мог быть?
Мы распрощались, я вернулся в спальню и сел на кровать, не понимая, что происходит, откуда это ощущение? Что вообще значило? Почему хотелось куда-то уходить? И почему так тихо вокруг?
— Господин, я вам еще нужен? — слуга едва наклонил голову и поднял блестящие, вместе с тем усталые, глаза.
— Ты свободен, уходи.
Чужое присутствие только усугубляло чувство, но признаться, и одному ощущалось некомфортно. В чем дело?
Снова послышался скрежет, нетерпеливый стук и, не выдержав, распахнул окно. Мгновенно задул холодный ветер, прожгло насквозь, кожа покрылась мурашками, и я тщательно всматривался — то в сад, то в дальше уходящий лес.
Никого не было, никто не стучался, хотя показалось наяву. Вероятно, мне надо было отдохнуть.
========== Глава 7. Зверем зверством зверями ==========
Дыма было так много — темного, объемного, накрывал всю площадь возгорания и разносился далеко за пределы. Стоя на возвышении, все равно умудрялось накрывать, пришлось пару раз прокашляться и после защипало заслезившиеся глаза. Где-то на корочке сознания возникла мысль, что нечто человеческое внутри проснулось от вони огня и горящей плоти. Жаль только, что проснулось для того, чтобы мгновенно уснуть заново.
Люди бежали, ничего не прихватив, никого не забрав, порой даже оставляли детей — потерянных, ревущих; они надрывались в крике, пугливо оглядываясь, не понимая происходящего. Я понимал, но тоже только смотрел, тогда, честно, я своими руками не делал плохого. Не делал плохого! Нет.
Начал делать позже, несколько позже в другие пылающие ночи. Открывать дверь, выбивая, вырубая, снося, заходить в дом волком, подниматься по лестнице в темноте, безошибочно направлять в сторону спальни и опускать ручку, бесшумно отворяя дверь и эту. Никого не обнаруживать медленно ползущим взглядом и тихо наклоняться, заглядывая под кровать.
Рука замирала всего на секунду и после опускалась, через фрагмент из пары дней, перестала замирать вовсе, но стала опускаться чаще. Убивать проще, когда ты этим уже занимался. Чужие напуганные глаза — это просто страх в воде; страх, который ты видишь, наклоняясь над речкой; больше я ничего не видел, только себя перед смертью других. Наверное, это редчайшей консистенции эгоизм.
Так или иначе, мы позабавились вволю, в настоящую волю — дикую, неконтролируемую. Несли потери и смеялись, не замечая коих, смеялись, грабя, убивая, ходя ураганом по землям, выжигая дома, снося деревни до основания, до выжженной сухости и стремились поскорее убраться. Я плохо чувствовал, видя последствия; плохо соображал к чему ведется, зачем; не видел точной связи между целью и войной и какой цели добивается сама война. Почему-то когда в нее вступаешь — теряется и размывается все, кроме инстинкта выжить; именно этим инстинктом оправдываю натуру, мерзости, что творил, то, что совершал… Потянуло на откровения, память накатывает комом, все смешав воедино. Вот помню себя, закрывающего чужие холодные глаза, а вот уже сижу посреди трупов, мои ноги на одном из них, упираются подошвы словно в бревно и смотрю только туда, где соратники пьют, развлекаются с дамами, чьих мужей и перебили. Один заблевывается, отхаркивается, второй закашливается, пустив алкоголь не в то горло, третий закуривает, пуская даме дым в прелестнейшее лицо.