— Господин Ордена Истины, — подается вперед Целитель, кланяется этому детенышу лесному и с почтением разъясняет: — Со временем господин Ореванара обязательно поправится, и только от его здоровья зависит — через месяца или два…
— Или через пару дней, — перебиваю, к этому человеку у меня почтения нет, — если кто-нибудь соизволит воспользоваться нечистой магией зверей. Я требую ритуала.
Целитель и Тилла переглядываются, что не упрятывается от меня, и после Тилла озвучивает мысль, которую они разделили:
— Магия может поспособствовать, но не вылечить за момент.
— Это ложь, — я пожил здесь достаточно, чтобы это утверждать. Магия зверей способна на многое, и уж тем более на такой пустяк. — Я требую ритуала.
— На каком основании? — Тилла наклоняет голову, интересуясь.
— На основании того, что это сделал ты, — кладу руку на бедро пострадавшей ноги. — Меня толкнули в спину, когда я намеревался спуститься, и очевидно — по чьему поручению.
Устанавливается тишина, Тилла проводит рукой по лбу и вижу, что улыбается, но улыбку пытается скрыть.
— Думаю, вы сделали достаточно, спасибо, — отпускает Целителя, и тот, кажется, будучи готовым к этому, едва ли не радостно кланяется раз, другой, третий…
— Останьтесь, — простое слово, возможно, просьба, но Целитель оборачивается и быстро исчезает, закрыв дверь.
— За кого вы меня принимаете? — Тилла делает несколько шагов к постели и останавливается.
— За того, кто ты есть, — желания на него смотреть нет, отвожу взгляд. — Привез сюда чего ради, и когда понял, что не поможет, решил губить по частям. Всегда действуешь физически, методы у тебя не меняются.
— Это неправда, я не совершал этого, — медленно поворачивает голову из стороны в другую, придавая большей весомости словам, но я только усмехаюсь жалкой попытке убеждения:
— Кого ты обманываешь, Тилла? Себя? — и усмехаюсь снова, печально только. — Если не твоя рука руководила, тогда сделай так, чтобы я встал на ноги уже завтра. Ритуал, Тилла, я знаю, что это подействует, что здесь есть такая исключительная сила.
Сохраняет молчание и невозможно понять, о чем думает, лицо ровном счетом ничего не выражает, и тихим ужасом осознаю, что читать этого взрослого лесного зверя еще сложнее, чем раньше. Когда Тилла был ребенком, в глазах была загадка, но элементарные, бесхитростные эмоции считывались легко.
— Вы обязательно поправитесь, все будет хорошо, — озвучивает с некой отстраненностью и собирается уйти: — Только вам нужен отдых.
— Тилла… — останавливаю у самой двери, удивляясь собственному спокойствию: — Эллин пропал.
— Эллин? — оборачивается, но дверную ручку не отпускает.
— Да, после завтрака он исчез и до сих пор не объявился. Ты же знаешь — для слуги это немыслимо.
— Я попрошу его отыскать, но, возможно, он просто сбежал, — пожимает плечами, показывая пренебрежительность, безразличие, которое в нем вижу впервые.
— Мне он необходим, Тилла, я не могу без слуги.
— Я знаю, — в этом слышится что-то самодовольное, странное, а затем тишина и все также апатично, официально, отмашкой: — Я попрошу его отыскать, — распахивает дверь и поворачивается ко мне, больше улыбку не пряча: — Простите, но слугу вашего заменить не могу даже по старой памяти.
И внутри что-то щелкает: бойко, внезапно, не сконтролировать, не успеваю проследить, как в руке оказывается опустошенная от лекарства бутылка, только вижу, как Тилла отходит в сторону, чтобы кинутое оружие разбилось не об его голову. Разлетается о дверь, и жаль — никакой осколок не поцарапал.
— Я могу выброситься с чертовой башни, — не кричу, но голос повышается заметно.
— Нет, вы слишком любите себя, — и смеется негромко, не переставая улыбаться. — Также сильно люблю вас и я. Отдыхайте.
— Пошел прочь, — шепчу и тону в ощущении всестороннего давления эмоциональной усталости. Да, перелом подкосил меня в прямом и переносном смысле, как же жаль: и нога ноет, и я обессилен.
========== Глава 4. Тёмный Тай ==========
В любом деле найдется человек выдающегося таланта, только порой им может оказаться вовсе и не человек. Например, Вито — повзрослевший мальчик-волк. Жуткая улыбка из-за двух нависающих над общим рядом зубов, острых на вид клыков; тяжелый взгляд исподлобья и повадки осторожности, присущие даже ужасному зверю. Пальцы рук необычно кривы и тонки, и все же волк не из-за внешности.
— Так я вам нужен? — повторяет вопрос, ухмыляясь от того, что знает ответ.
— Я за тобой не посылал, — откладываю книгу и расслабляюсь в удобном кресле. — Правда ведь это самая комфортная комната для чтения в замке? Не самая большая, но может от удачного расположения…
— Ничего в этом не понимаю, — пожимает плечами Вито. — Ни времени, ни желания читать.
— Какие твои годы…
— Едва ли вы старше меня, — и уже не спрашивает, а утверждает: — Так я вам нужен.
— Признаться, чувствовать ты умеешь, Вито, — киваю, не переставая удивляться, и это удивление скрывать, — однако объясни, откуда столько чуткости ко мне?
— Родство, — быстро, емко, содержательно и все же пояснения следуют: — С одного взгляда на вас пришло провидение, что никто ближе мне быть не может и под вашим покровительством находиться лучше всего.
Так я теперь покровитель? Смешно, но разочаровывать Вито не хочу, ведь, возможно, разочаровать его также опасно, как и меня.
— К Каллису Ореванара приходил этот, с бородкой такой, — визуализирует, демонстрируя на себе, но мне неудобно на него смотреть во время спуска по ненадежной, местами разрушенной лестнице, — не помню как его имя, он еще кто-то там из свиты короля Ллаголии и… — напрягается, вспоминая: — Суинилл?
— Суннилл.
— Да, Суннилл, неприятный такой, — чуть морщится и возвращается к докладу: — Больше никого у башни не крутилось.
— Так и должно быть, — в принципе, чувствую удовлетворение.
Проходим по наружному коридору в другую часть замка, поднимаемся по боковой лестнице, и я открываю дверь в маленькие, скромные покои, до недавнего времени пустовавшие.
— Здесь холодновато или кажется? — то ли улыбается, то ли скалится Вито, но я пропускаю вопрос мимо ушей и приглашаю его пройти мимо меня внутрь. Дверь закрывается.
— Как ты?
Сидящий в углу Эллин вздрагивает и поднимает голову, глаза опухшие — то ли спал, то ли плакал. Металлический ошейник обхватывает плотно, тяжелая цепь поднимается к потолку, там и крепится. Вынужденная мера.
— Тилла… — шепчет и опять вздрагивает от ужаса: — Тилла, что ты собираешься со мной делать?
— Ничего плохого и страшного, — склоняюсь к нему, убираю отросшие волосы с его лба, — мне нужна твоя услуга, и я очень желаю, чтобы ты ее оказал. Для меня.
— Какая же?
— Тебе нравилось служить господину Ореванара? — дожидаюсь подтверждения, и продолжаю: — Поверь, я буду господином ничуть не хуже.
Эллин ничего не говорит, но вижу — проникся и взгляд в пол увел.
— А все потому, что мы с тобой в одной шкуре жили, одну еду делили и в одной комнате спали, в ней же мерзли и от жары дохли.
— Да. Я был рядом, когда ты изувечил Иссала, а после его убил. Я видел тебя, проснувшегося в постели господина. И только от тебя, наконец, избавились, ты убил руку, которая приласкала, которая тебя спасла. А сколько еще мне неизвестно? У тебя такой тёмный след, Тилла.
Сказанное заставляет разогнуться и посмотреть на Эллина сверху вниз. Действительно, сколько еще ему неизвестно… сколько следов смог замести, только в собственной памяти храню, но никогда не перебираю.
— И вот ты меня похитил.
— Разве? Я? — оборачиваюсь к наблюдающему Вито. — Я похитил его? Я просил об этом?
— Нет, вы меня ни о чем не просили, — разводит руками, — моя личная инициатива, я лишь поделился с вами плодом труда.
— Думай, Эллин, принимай решение, — собираюсь уходить, — я даю день, больше без воды ты не выживешь.
— Принимать решение? — смеется. — Я принял… у меня от тебя мурашки по коже, и всегда так было и, похоже, будет. Но если стану называть тебя “господин”, ты мою голову не отрубишь, — и завершает вполне серьезно: — Да?
— Да, — звучит, словно обещание, и мы с Вито покидаем комнату, чтобы поговорить, стоя у двери.
— Вито, неужели я настолько плох? — и усмехаюсь, насмехаюсь над самим собой. — Неужели господин Ореванара прав? Все эти годы я должен был потратить на очищение души, но погряз только глубже, увяз.
— Но вы правда меня ни о чем не просили, мы знаем это.
Да… собираюсь напомнить ему об Эллине, что пришло время его освободить, покормить и умыть, но открываю рот, чтобы услышать:
— Я вернусь к Эллину, позабочусь о нем.
Удивительная штука телепатия, которая, возможно, существует.
— Ты молодец.
— Я понимаю вас с полувзгляда, — говорит само собой разумеющееся и добавляет многозначащее: — Он вам не господин.
Ореванара? Верно, не господин.
Моложавый на вид мужчина перевешивает шаль на другую руку и смахивает рано выступивший пот на лбу. Второй, стоящий поодаль, обходит сидящего господина Ор… Каллиса сзади и хватается за подлокотник его кресла. Нога прикреплена к деревянному пласту железом, намертво привязана, исключая большие повреждения, и передвигаться самостоятельно, конечно же, Каллис не в силах. И вот эти два мужчины пытаются поднять его вместе с креслом и пронести героически эти две ступеньки вниз. Вскоре дело завершается успехом и Каллис оказывается сидящем под пышной кроной дерева и снегом.
— Интересно, как они спускали его с башни? — спрашиваю у Фавна, и тот делает глоток из чашки, а после с видом знатока выдает:
— На руках, вероятно.
Продолжаю наблюдать за господином Каллисом, но в сущности ничего не происходит. В полном одиночестве смотрит в горизонт, затем на башни, небо, абсолютно не двигаясь, созерцает, а после, наверное ощутив мой плотный взгляд, поворачивается немного и поднимает голову. Находит нас с Фавном сразу же, так как мы расположились на балконе, не прячась, наслаждаясь жизнью и ароматным кофе.
Мы сталкиваемся взглядами и после короткого контакта господин отворачивается и похоже не намеревается смотреть на меня вновь. Я ему неприятен.
— Эллин, мой кофе остыл, — обращаюсь к своему новоявленному слуге и хватаю за кисть, когда он намеревается заменить чашку: — Лучше прогуляемся.
— Иди, иди, — смеется Фавн. — Ох, Великий Бык, могли ли мы подумать, что скромный Тай обзаведется слугой? — вопрошает небо в притворной форме, иначе небо бы ему ответило.
Ответило, что это не мое желание, а просто третье правило господина — обязательно иметь слугу.
Спускаемся вниз, Эллин покорно шествует за мной, и любопытно — какие мысли крутятся у него в голове. Не подведет ли он?
— Подожди тут, — останавливаю и оставляю Эллина не так далеко.
Легко миную те злополучные две ступеньки в качестве последнего препятствия и предостерегаю господина Каллиса прежде, чем предстаю перед ним:
— Вдобавок к вашему несчастью вы можете еще и подхватить простуду. Не лучше ли вернуться в теплую и безопасную постель?
— Чтобы сойти с ума? Спасибо за иллюзию заботы, — усмехается, отводит холодный взгляд вдаль и мне приходится начать разговор второй раз:
— Я серьезно обеспокоен, и…
— Уйди Тилла, — обрывает мне речь, — ты травишь мне душу и знаешь это.
Сидит весь такой надменный, от существа своего гордостью распираемый, весь недосягаемый, праведностью выстроенный. Такой и сам на себя молиться может. И от ненависти к этому горю , но все также как раньше в ноги кинуться хочется, коленки чужие обнять, голову склонить и то ли замурлыкать, то ли завыть. Неужели это делает меня грязным, а его благочестивым? Или за меня это делают мои прошлые поступки и проступки, а за него работает смиренность к происходящему? Но он же не смирен… Снежинка падает ему на щеку и не тает. Мистика.
— А разве есть,что травить? — и когда он снова обращает внимание на меня, а не на белую пучину вокруг, заговариваю: — Нелеллу называл вас пустым, нарекал пустотой. Иногда я думаю, что не так уж и неправ он был.
— Вот и дружил бы с ним. Зверь лесной и зверь почти коронованный.
Понимаю, что не шутка и смеяться не хочу, но не сдерживаю смешки, а после вовсе хохочу. В его понимании Нелеллу был отличной парой для меня? Этот сумасшедший?
— Вы думаете, я отвратителен, да? Во мне нет ничего, заслуживающего теплоты? Или просто теплоту вы дать не способны? — вглядываюсь в него, пытаясь понять — задеваю или нет. — Скажите, а вы хоть когда-нибудь любили? Ваше сердце хоть для кого-нибудь убыстряло темп? Вам согреть кого-нибудь хотелось?
Молчит и, кажется, будет молчать и далее, но вот задирает подбородок и столько высокомерности в себе подпитывает, испытывает и ликует:
— Нет, — и будто с этим словом победил.
— Это прискорбно, мне вас жаль.
— Да? Жаль, что ни у кого в ногах сидеть мне не пришлось? Жаль, что перед сном я не страдал расстройством от безумства? — искусственно смеется или действительно издевается надо мной. — Жаль, что никогда и никто не имел власти над моими чувствами? Что мне не пришлось ныть и плакать, как все эти существа с нежными внутренностями? Жаль, что ни перед кем не пришлось унижаться, да? Это очень смешно.
Но разве важно это все? Унижения, власть, потерянная гордость?
— Взаимная любовь всего этого стоит.
Морально приготавливаюсь к потоку из злости и насмехательств, нечто извращенное о том, что я зверь и ничего не смыслю. Я грязный, мерзкий и должен стыдиться.
— Я не знаю, — господин совсем не смотрит на меня, и я вижу только прекрасный профиль его опечаленного лица, — Тилла, не знаю.
И я верю. Вот момент: он чувствует холод, я — нежность, пора отнести его в комнату и дать обдумать произошедшее. Кладу руку на подлокотник, касаюсь костяшками пальцев рукава теплого зимнего пальто и, следуя интуиции, смотрю на дверь в замок. Там замер Вито, замер и наблюдает, вероятно, он мне нужен. Я слишком быстро растаял перед этой новой стороной господина, и если так пойдет, то Каллис не промедлит и в скором времени снова утопит меня в болоте. Покажет, где мое место.
Этого успеха в отношении с ним добился, потому что строг, и строг к себе. А также благодаря правилам господина. И вот четвертое правило господина — надо ранить с жестокостью.
— Вы совсем замерзли, — шепчу, и он как-то мягко заглядывает в мои глаза: — Я попрошу слугу и Вито помочь вам добраться до постели.
Они как раз подходят, встают по обе стороны и мне надо поспешить убраться, но вот уже слышу тихое:
— Эллин? Твой слуга — Эллин? — грустная усмешка господина, что-то в нем гаснет. — Ты противен до тошноты, зверь.
Ухожу, чтобы не слышать больше.
Да, я сделал правильно, ранил его, не заботясь, без стеснений, но ранил мечом с двумя режущими сторонами. Одной полоснул его, второй себя и, возможно, какая-то сторона оказалась острее.
И все же надо быть жестоким, хотя бы потому, что это спасет от жестокости в будущем.
========== Глава 5. Милосердие ==========
Очередная неважная ночь, наполненная кошмаром, как бокал вином, и я не мог из этого выбраться, разорвать или прервать дурман. Проспал с полуночи до первых лучей зимнего солнца и происходящее во сне встало тошнотой в горле и бессмыслицей в голове. Почему же не проснулся, когда ужас только начался?
«Я не знаю, Тилла, не знаю»
Без стука, ненужного предупреждения открываю медленно дверь в спальню, стараясь не разбудить Каллиса, ни шорохом не потревожить, ни случайным скрипом. Дурной тон — приходить вот так, до завтрака, но это необходимо после недавно произошедшего, необходимо быть с ним рядом, словно я зверь, почувствовавший вкус крови из наконец-то нанесенной раны. Как же после этого оставить жертву надолго?
Кажется, не потревожил его чуткий отдых: глаза умиротворенно закрыты, губы расслаблены и грудная клетка вздымается ровно. Сажусь на край постели и, движимый единым порывом, порывом желания близости, кладу руку на одеяло, под которым должно быть спокойно лежит его непокалеченная конечность. Тепло, и сдержать улыбки.
Жаль, что ни у кого в ногах сидеть мне не пришлось? Вопрошает холодный Каллис в голове и улыбка улетучивается с губ. Но разве есть в сидение у ног нечто плохое? Кто карает за это? Тот, который любим?.. Жаль, что перед сном я не страдал расстройством от безумства? Прошедшая ночь всплывает кошмаром, неужели так начинается то «безумство»? Или я давно болен?