Его оглушила подтвержденная правда, и все же он собрался с силами:
— Мерзкий вонючий зверь! Мы тебя прикончим и подадим господину с жареной картошкой!
Еще один напрасный шаг. Раздалось утробное злобное рычание… Я увидел их шокированные лица и осознал, что рычание исходило от меня.
Никто так и не посмел сказать мне еще что-либо, и уж тем более ударить. И тогда я убедился, что бояться мне в этом доме некого.
Кроме господина…
И в дальнейшем отношения с другими слугами складывались не без драматизма. Со мной они не общались, гневные взгляды впивались в меня сразу, как только я заходил в помещение. Возможно, кто-нибудь из них, или даже все вместе они просили господина избавиться от меня. Возможно, нет. И все же с каждым днем становилось все очевиднее — для того, чтобы успокоить их злость, нужно будет с ними подраться.
Единственный, кто не присоединился к ненависти Иссала, был Ралли, и не потому что мы были хорошими друзьями.
— Так все-таки это сделал ты? — Ралли носил воду для лошадей, а я шел рядом с ним, выслушивая. — Знаешь, трудно поверить…
— А ты поверь, — смысла прятать свою сущность я больше не видел. — Я зверь, все были правы, я грязный зверь.
Ралли остановился тогда, поставил бочку на землю и вымолвил:
— Надеюсь, ты так решил не из-за чужих слов?
— Нет, — я передернул плечами, было прохладно в тот день. — Это трудно объяснить… Я ничего не чувствую там, где чувствуют люди, но чувствую там, где они ничего не ощущают.
— А? Ты о чем?
О том, что я больше не видел в себе сострадания к другим, все казались бессмысленными и пустыми. Я пытался это исправить в себе, я пытался доказать, что чувства людей — это важно, что я должен, обязан с ними считаться… Боль, любая — и в физической оболочке, и от понимания чего-либо, всегда превращалась в тоску. Тоску, и более ничего, поэтому, когда ко мне приходила боль, все, чего мне хотелось, это выть. Выть, чтобы вылить эту тоску из себя.
Как рассказать это Ралли, я не знал, да и не видел смысла.
— Не важно, лучше ответь — ты будешь со мной общаться?
Мне необходимо было, чтобы хоть кто-то поддерживал со мной связь, иначе я мог совсем одичать. А именно из-за дикости своей я и испытывал боль-тоску, мне очень не хотелось становиться животным, так, чтобы это заметил господин. Каким глупым я был… Я практически уверил себя, что мой конец — это истинное животное обличье, волка или медведя.
На самом деле, все что во мне играло, все мои чувства, вся моя кипящая кровь — была лишь последствием мучения от желания.
Желание вошло в глотку, застряло и драло, сводя с ума.
— Конечно буду, — Ралли снова поднял бочку. — Потому что тебя я боюсь, а Иссала — совсем нет.
Так и пошло. Господин редко вызывал меня к себе, и я сидел рядом с ним, млея от запаха и слушаясь его спокойного голоса. Но было мало…
— Итак, — господин вытянул ноги на маленький пуфик. — Река за Тройной горой? Молчи, Эллин, я хочу услышать Тиллу.
Я не знал. Была только одна речка в моем понимании — Лесная, мы так ее и звали.
— Я не знаю, господин, — стало стыдно, и я попытался спрятать взгляд.
— Ты такой… глупый, — я слышал, как он сделал глоток того, что очень невкусно пахло. — Невежда, грязное животное, от тебя было бы больше проку к ужину… Звериное мясо вкусное.
Это был далеко не первый намек в этом доме о том, что таких как я они убивали, а после ели.
— Господин, вино закончилось, — Эллин, стоящий с амфорой в руках, наклонился. — Принести еще?
— Да, — ответил господин Ореванара, и я обрадовался.
Что это был за напиток, я еще не знал, но сразу понял, когда вошел в комнату, что на господина что-то повлияло. Я чувствовал его расслабленность и винил в этом дурно пахнущую жидкость.
— А ты убирайся, — сказано было уже мне, и, поклонившись, я вышел вслед за Эллином, отправившимся за вином.
Только далеко от комнаты я не стал уходить. Я ждал, пока вернется Эллин с полной амфорой и остановил его:
— Господин приказал тебе больше не появляться сегодня, — стыд от вранья мне был уже неведом. — Так что давай амфору и иди отдыхать.
В глазах Эллина читалось не то чтобы недоверие, скорее, он полностью осознавал, что я лгу. Он смотрел на меня, и в нем боролся страх передо мной и страх перед господином.
— Давай амфору, — я просто взял ее из чужих ослабевших рук — а теперь иди отдыхать.
Господин был не рад видеть меня с напитком, он ждал Эллина:
— Я разве не сказал тебе убираться? Почему ты несешь вино?
— Простите, господин, — я поклонился. — Эллин неважно себя почувствовал, у него закружилась голова, и он упал.
Если бы господин был тогда трезв, хотя бы немного, мне бы досталось. Но вино расслабило его, усыпило бдительность, и я пользовался этим, действуя на инстинктах.
— Хм… Ладно, — он разрешил мне налить ему вина, и я замер с амфорой в руках совсем близко.
Я видел, как он делает небольшой глоток, прикрывает глаза и наслаждается вкусом.
— Тилла… Когда ты думаешь наконец сбежать? — господин оставил бокал на столе и поднялся.
Я уловил покачивание, ноги господина не были тверды, когда он подошел к окну.
— Никогда, господин, — я все так же стоял у кресла.
— Никто не будет за тобой гнаться, знаешь… Ты уже отработал свое любопытство, — он развернулся и посмотрел на меня. — Ты можешь бежать.
— Никогда, господин, — еще раз повторил я и добавил, пользуясь состоянием господина, — я бы предпочел больше обязанностей…
— Больше обязанностей? — и тогда я услышал его смех. Настоящий негромкий смех.
Я ненавидел это, ненавидел недоверие господина, его осторожность со мной. И я никак не понимал, как можно это обойти, как сделать так, чтобы в его глазах я стоял бы на одном уровне с Эллином. Но я ошибался, думая, что он боится зверя. По крайней мере, стало ясно, что дело не в страхе передо мной, из следующих слов:
— Что я могу тебе доверить, животное? Посмотри на ткань, — он вытянул руку вперед и продемонстрировал нежную роспись — Твои грубые лапы испортят всю красоту! Что я могу доверить тебе, зверь?
Конечно, заикнуться о ванных господина было бы сродни самоубийству, поэтому я и не заикнулся. Я направил взор прямо на него:
— Господин, пожалуйста, поверьте мне, я буду делать абсолютно все лучше, чем Эллин.
Уголок его губ пополз вверх, господин покачнулся, и ладонь он положил на стекло окна, чтобы не упасть.
— Отнеси меня в мою постель, — вымолвил он, и я изо всех сил старался не показать радости.
Сердце билось, как при беге, и мелкая дрожь пошла по рукам, но я заставил себя успокоиться. Поставил амфору на стол и подошел к господину, который протянул руку и положил на сгиб локтя.
Я хотел взять его на руки или немного приобнять чтобы ему было удобнее идти, а мне чувствовать, но господин шел рядом, просто опираясь на мое предплечье, и сохраняя дистанцию. Запах от него исходил, как от жидкости, которую Эллин подливал ему весь вечер, но теперь он уже не казался мне таким отвратительным.
Мы дошли до дверей в его спальню, и господин с третьей попытки смог вставить ключ в замочную скважину. Два поворота ключа, потом он вытащил его и уцепился за меня сильнее.
В комнате догорало несколько свечей, и я уверено провел господина к большой кровати. Красок в полутьме я совсем не видел, как и стен, и потолка. Я слышал дыхание господина, слышал, как он ложится в постель, и собирался раздеть его…
— Убирайся, — рука господина перехватила мою руку за кисть и отпустила.
Мне пришлось послушаться и уйти.
Всю ту ночь меня промучили вопросы. Как часто господин такой? И как часто после таких вечеров Эллин провожал его до кровати? И разрешил ли он ему помогать с переодеванием?
Утром я спросил у Ралли про господина и жидкость…
— А? Вино? Ты ведь про вино, да? — он засмеялся. — Да, наш господин очень любит крепкие вина из летних садов…
А еще Ралли сказал, что господин часто позволяет себе расслабиться с их помощью, но после того вечера я никогда не видел его пьющим вино снова. Не знаю, перестал ли он из-за меня или еще из-за чего…
Вообще говоря, Ралли стал для меня неким проводником в мир господина, который я не видел. Так как Ралли прислуживал здесь уже больше пяти лет, он знал несколько больше…
— Господин очень правильный человек, — говорил Ралли, кормя лошадей, — и консервативный… Что? Ты не знаешь, что такое «консервативный»? Ну, он не любит ничего менять, вообще ненавидит перемены, знаешь, он в принципе многое ненавидит. Например, грязь. А любит цветы, да…
Я все хотел спросить у Ралли про ту картинку в книжке, где женщина и мужчина прижимались друг к другу, все хотел спросить, можно ли так двум мужчинам, но не спрашивал. Наверное, это было и к лучшему.
========== Глава 7. Два желания ==========
— Если ты испортишь ткань, отребье, я отрублю тебе руки, — господин нависал надо мной, — но ты можешь еще передумать браться за это. Возможно, твое место в конюшне или на псарне с Иссалом.
— Господин, я сделаю все превосходно.
Он ушел вместе с Эллином, а я остался с его одеждой в руках, и я не торопился ее стирать.
Дрожащими пальцами я провел по нежной ткани, рассматривая красивые узоры, невероятные голубые цветы, роспись… Возбуждение сбивало дыхание, и ждать больше я не мог.
Опустил одну руку, развязал веревки штанов и дотронулся до своего желания.
Вожделение от вещи господина, вещи, которую он носил, невероятно мягкой и холодной, пропахшей свежестью и сладостью… Я втягивал воздух, зарывшись лицом в ткань, и погружал себя в этот запах.
Если бы господин знал, что я делал, оказываясь с его одеждой в руках… Если бы господин знал, как я провожу время, прежде чем взяться за стирку…
Оргазм был благословением. Штормом, пожаром, адом и раем. Оргазм был волной, несущей на гребне мое желание и восхищение господином. И я никогда не чувствовал ни стыда, ни сожаления за него.
Это был я. Дрочащий, изнывающий похотью и мнущий в руках часть существования господина Ореванара.
Он держал, все эти годы он держал меня на коротком поводке, но этого было недостаточно.
Я все равно исхитрялся получать свое, и для меня, четырнадцатилетнего, не было иной благодати, как вершина удовольствия. Только вот хотелось все больше… Хотелось настоящей, пусть и холодной кожи под пальцами. Хотелось касаться его волос, хотелось почувствовать его твердое желание, и хотелось так больно, что я выл.
Это была настоящая тоска по чужому телу.
Телу, которое я к тому моменту чувствовал всего три раза. Первое властное прикосновение, второе — полагающееся на меня, и третье, когда он перехватил кисть. Все были холодными, как зима.
— Черт… — зубы впились в губу, горячая кровь потекла по подбородку. Пришлось отбросить от себя вещь, чтобы не замарать.
И все же господин Ореванара не понимал меня. Он не знал, что скрывалось за моим взглядом, не разгадывал язык моего тела, не замечал мою сумасшедшую тягу к нему. Не видел моих мучений.
Но что-то он подозревал. Я уже замечал, как он тщетно пытается уличить меня в чем-то, догадаться. Он чувствовал, что-то не так, но он был лишь человеком. А со своими обязанностями я справлялся действительно превосходно.
Я расстроился весной, когда господин отправился на праздник в честь дня рождения принца Нелеллу без меня, но расстройство сменилось бурной радостью по его возвращению.
Мне доверили убирать комнату. Я получил свой ключ…
Комната действительно была большая. На стенах висели выделанные шкуры, в углу был камин. Большой стол, книги, комод, столик с зеркалом. И кровать.
Я ласково провел пальцами по столбу кровати, когда оказался в спальне господина впервые. Не горящие сейчас свечи были расставлены повсюду, и я зажег их, хотя был день.
Вымыв полы, протерев пыль, я занялся очищением своих рук. Хотел, чтобы на них не было моего запаха, я так хотел, чтобы они стали безличными, но все, чего добился, — это запаха цветов, все потому, что такое было мыло. Чертова Аллира варила мыло всегда с цветочным запахом.
После я взбил подушки господина и прижался к ним лицом. Мягкие, приятно пахнущие, запах убыстрял кровь, но удовлетворять себя совсем не было времени, господин должен был вскоре вернуться с обеда. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как проявить благоразумие и оставить постель господина в покое.
С тех пор второй ключ от спальни был у меня. Хоть господин Ореванара и не признавался, но все это произошло потому, что я и правда выполнял обязанности лучше, чем Эллин. Все, за что я брался, выходило у меня идеально. Только господин и не подозревал, что причина моей покладистости, усердия и старательности — это желание. Он видел только результат… И так как результат был красивым, он подпускал меня все ближе и ближе к себе.
Первый раз, когда он был наиболее близким к разгадке, случился в обычный летний вечер. С этого самого вечера все пошло не так…
— Почему ты так смотришь на меня?
— Простите, господин, — пришлось опустить голову, хотя я меньше всего этого желал.
И все же я подсматривал, как господин развязывает пояс, кладет его на стул, а следом…
— Почему ты так смотришь, зверь? — повторил господин вопрос, и на этот раз правда пришлось прекратить смотреть.
Но я слышал. Слышал шелест ткани, слышал, как господин ступает босиком до деревянной ванны, похожей на разрезанную и укрепленную металлом бочку, слышал, как господин забирается внутрь, плеск воды…
— Пошевеливайся, иначе вода остынет раньше, чем я буду чистым, — он задрал голову, облокотившись на бортик.
— Д-да, господин.
Непослушными ногами я забрался на стремянку, чтобы удобнее было омывать господина. Я видел на этот раз не кусочек ключицы, а почти всего его целиком… Я видел узкие плечи, мерно вздымающуюся грудь, маленькие соски… И пока я, замерев, рассматривал чужое тело, хозяин этого тела следил за мной. Но я все равно никак не мог перестать…
— Что во мне такого интересного? — произнес господин и вытянул мокрую руку вперед. Капли скатывались по ней и обрывались, возвращаясь в воду.
Взяв уже намыленную щетку, я начал тереть эту самую руку, и даже физически это было тяжелее, чем рыть землю. Мне было сложно не отбросить щетку и не вылизать руку господина до блеска.
— Знаешь, я ошибался, — со странной улыбкой произнес господин, все еще следя за моим лицом. — Ты похож не на волка… И не на медведя…
Его тонкие губы налились ярким красным цветом, щеки приобрели едва заметный румянец…
— Ты болотная пиявка, — он вытянул другую руку, заставляя меня переключиться на нее. — Я не шучу. Ты вцепился в меня не пастью, ты приклеился и…
Пока он говорил, я занимался его рукой, жалея, что никак нельзя дотронуться до мокрой, горячей и такой доступной кожи. А он все говорил, не замечая моего желания.
— Зачем ты приклеился ко мне, а? Неужели сам хочешь стать господином? Хочешь владеть этим домом, хочешь убить меня?
— Н-нет, господин, я никогда не причиню вам вреда, — пот тек по вискам, голос у меня стал низким, а глаза бегали по тем его частям тела, что не скрывала вода. А он не замечал…
— Все в лесу такие немощные звери, как ты? — он убрал руки и отодвинулся от бортика, чтобы я занялся его грудью и шеей. — Может, тебя и выгнали, как позор? Может, ты прячешься от своих собратьев, которые хотят тебя убить?
— Нет, господин, — я водил щеткой аккуратно, стараясь не сделать больно наверняка шелковой коже.
Если бы господин опустил взгляд, он бы нашел ответ на вопрос, который задавал. Он бы сразу понял про меня все, но люди никогда ничего не видят, а он — особенно…
— Ты слишком послушный для дикого, — прямой взгляд в лицо. Он все пытался прочитать во мне что-то.
А у меня член ныл, я был так возбужден, как никогда еще до этого. Хотелось плакать и молить, а еще показать… Но я не обезумел настолько.
— Уходи, — господин отодвинулся и снова прильнул к бортику, — я желаю побыть в одиночестве.
Я так и замер. С щеткой в руках, с шумом в голове и с дрожью в коленях.
Господин даже не разрешил домыть его. Не разрешил помассировать плечи, не дал омыть бедра и не позволил дотронуться до чресел, вытереть себя мягким полотенцем. А я так надеялся на все это…