Это все физиология. Так твердит Джеймс сам себе. Омежья природа, химия запахов, которых на деле Джеймс почти не чувствует. И явное одиночество. Точно оно, у Уильямса ведь давно никого не было, вот голова и едет набекрень, вот тело и реагирует сладким трепетом от присутствия альфы рядом. Но это точно не чувства. Только не они.
— Ты мне нравишься.
Беговая дорожка останавливается одновременно с раздраженным нажатием на кнопку. Джеймс почти в бешенстве, так он думает, когда спрыгивает с нее и смотрит на обнаглевшего Уильямса перед собой. Тот теперь слишком близко — и когда только успел? — смотрит с грустью и трепетом, и этот взгляд…
— И что с того? — Джеймс почти рычит, но теряется от сиреневых глаз. Без вожделения, без животного желания. С обычной грустью и осознанием. — Мне что теперь растечься лужей перед тобой и хлопать умиленно глазками? — слова выплевываются прямо в лицо, без жалости, хотя сам Джеймс ждет в смятении и растерянности ответа.
— Нет, что ты, — Мэтт виновато улыбается и отступает назад. — Просто хотел, чтобы ты знал.
Он слабо втягивает носом хвойный аромат, который с утра пораньше еще не заглушен ни таблетками, ни запахом сигарет. Ничем. Чистый, слабый запах, от которого в груди все скручивает трепетом. Мэтт отступает еще на шаг, глядя во взбешенные глаза напротив, собирается развернуться и уйти, но его дергают резко за руку к себе и мир тонет в жаре. На губах горит поцелуй, в волосах грубая ладонь, а все естество заполняется этим слабым пьянящим ароматом. Мэтт тонет в ласках умелого языка и грубости, тонет в пальцах, которые натягивают пряди сильнее и тянут ближе к себе. Тонет в Джеймсе.
— Ты не нравишься мне абсолютно, — шипит тихо Джеймс прямо в губы.
У Мэтта кружится голова. Джеймса ведет от поцелуя ничуть не меньше.
— Я знаю, — шепчет Мэтт.
Глаза в глаза, мягкостью на раздражение. Губы Джеймса растягиваются в ухмылке:
— Спорим, ты не вытерпишь меня и пары месяцев, — усмехается он.
Мэтт замирает от слов, не верит им, но качает головой:
— Спорим, что вытерплю, — упрямо говорит Уильямс и тянет вперед ладонь.
— Ты сам напросился, — Джеймс сжимает крепко чужую руку. — Теперь ты мой парень.
Мэтт в замешательстве ощущает чужую мозолистую кожу, но согласно кивает:
— Идет, — повторяет он. — Хотя я и не понимаю, зачем это тебе.
Ухмылка Джеймса становится совсем нехорошей, а по лицу едва заметно бежит тень:
— Я просто в очередной раз хочу убедиться, что чудес в этой чертовой жизни просто не бывает, — только и бросает он.
***
Просыпаться вместе оказывается приятно, хотя в первую секунду Джонс даже не до конца осознает, кто лежит рядом с ним. А когда вспоминает, думает лишь о том, как сдержать радостный крик. Не хватало еще разбудить сейчас Ваню, который так мирно посапывает у него под боком и доверчиво прижимается к груди. Это куда больше похоже на сон, чем на реальность, во всяком случае в то, что Ваня проспал с ним всю ночь, верится с большим трудом, как и в то, что он согласился на отношения в целом.
— Доброе утро, — сонный, хриплый голос прерывает поток ненужных мыслей, а на Альфреда в упор смотрит Брагинский.
Он чуть улыбается, сонно щурится и зевает протяжно и слишком сладко. Альфред смотрит с трепетом и снова не может поверить во все происходящее, что это творится именно с ним. Что Ваня с ним.
— Доброе, — шепчет заторможенно он и чувствует, как на губах расползается абсолютно идиотская улыбка.
Ал не может сдержать её, как и не может сдержать желания просто стиснуть Ваню в объятиях, ткнуться носом к нему в шею и лежать вот так вот рядышком в этом тепле. Что он и делает без угрызений уснувшей совести. Сейчас Альфреду все равно на весь мир.
Ваня рядом усмехается совсем несерьезно и сам втягивает носом аромат, от которого млеет и расслабляется. Ему слишком хорошо сейчас и именно в этот момент он задумывается о том, сколько же времени потерял из-за своих предрассудков. Задумывается и тут же тянется за поцелуем, которого искренне желает сейчас, пока руки скользят по телу Альфреда, скрытому только бельем.
— Ванечка, — шепчет Альфред, как завороженный, растворяясь в этих губах и под смелыми, желанными прикосновениями.
Ваня весь желанный, хотя Джонс предполагал, что пройдёт не один день, прежде чем Ваня позволит хотя бы целовать себя, не говоря уже о прикосновениях. Но Брагинский явно больше не строит из себя недотрогу, тянется сам к нему, целует жарко и настойчиво, и Альфред попросту тает и втягивается сам, отвечает торопливо.
— Ваня, — шепчет Джонс сквозь редкие передышки и перебирает ладонями светлые волосы, пока Брагинский удобно устраивается на его бедрах и нависает сверху.
Альфред задыхается и снова целует, потому что Ваня так хочет, потому что так хочет он сам. Чертовски жарко. Чертовски не хватает воздуха. Чертовски тесно под тканью белья, на которой словно нарочно сидит Ваня. Слишком возбуждающе.
— А тебя это заводит так сильно?
В глазах Вани горит любопытство и интерес, когда он слабо ведет бедрами назад и вперед, ощущая твердеющую плоть. Джонс краснеет, но благоразумно молчит — вместо слов с губ срывается шумный вздох. Его заводит, действительно заводит. Настолько, что Джонс только сильнее впивается взглядом в Брагинского, скользит по мягким чертам его тела и снова млеет. Он впервые разглядывает его без строгих костюмов и извечных рубашек. Впервые видит открыто мягкий изгиб талии, который перетекает в округлые полные бедра. И это зрелище… Альфред прикусывает губу, чтобы не застонать от особенно резкого движения.
— Ты же девственник?
Вопрос звучит внезапно, и Альфред краснеет еще сильнее, стыдясь своей неопытности. Ему кажется, что Ваня, получив ответ, встанет и уйдет прочь, но голос звучит мягко и без издевки, а Брагинский ведет ладонями по крепкому торсу, очерчивает невесомо грудь и подтянутый пресс.
— Да…
Его шепот растворяется в довольном выдохе и сбившемся дыхании. Глаза закатываются сами собой от этого тягучего и мягкого удовольствия, которое распаляет, но не гонит вперед, которое мягко растекается по всему телу. Альфред теряется от ощущений, вслушивается в чужое спокойное дыхание и втягивает запах, который потихоньку становится все сильнее. Ване тоже нравится. Ваню это тоже возбуждает.
— Расслабься, — наставляет Брагинский и наклоняется ниже, так что воздух скользит щекотно совсем рядом с ухом. — И получай удовольствие.
Дважды говорить не приходится, да и Альфред даже ответить не успевает, как кончик языка уже скользит влажно от уха по вене, как слабо щекочет шею, а следом весомо смыкаются на ней губы. Поцелуи сыплются везде: на шею, на скулы, на ключицы, а Ваня, его невероятный Ваня, искренне наслаждается каждым шумным вздохом, каждым тихим сорвавшимся с губ стоном.
— Я тоже… — шепчет сбивчиво Альфред и смотрит мутным взглядом вперед. — Тоже хочу, — осекается он и зажимает ладонями рот, когда губы смыкаются вокруг соска, а Ваня играет с ним языком, водит быстро и отчетливо ярко.
— Хочешь чего? — на этот раз слова скользят прямиком по влажному следу.
Альфред снова ловит воздух и пытается вспомнить, чего хотел еще секунду назад — мысли мечутся как сумасшедшие в голове, и выловить хоть одну достаточно отчетливую становится тяжело.
— Хочу… — тупо повторяет он, когда пальцы шаловливо сползают вниз по прессу к резинке цветастых боксер в звездочку. — Я… М-м-м…
Ваня дразнит и проводит пальцами прямиком по стояку настолько слабо, что это и касанием назвать сложно, но слишком ощутимо, чтобы проигнорировать его. Пальцы у Вани длинные, сильные, легко очерчивают затвердевший член и проходят по влажному следу на ткани — капля смазки впитывается в нее слишком отчетливо. От Альфреда тянет летним теплом и запахом поля на солнце. Ваня дуреет от усиливающегося запаха, который откликается в собственном естестве плотным узлом, и наклоняется ниже, чтобы ощутить сильнее, словно напрочь забыв про игру. Однако рука — пальцы — все еще на члене, однако на губах теплая, но неясная улыбка, а с губ стекают плавно новые слова.
— Так чего же, Ал?
Джонс только сейчас понимает, что его откровенно дразнят, вытягивая эти слова и не давая произнести их вслух. Ваня играет, показывает себя, затягивает внимание и уходит от главного. Он сжимает плотнее член, и ловит сладкий сорвавшийся стон, он давит на чужие губы и тянет за них зубами, вплетая в умопомрачительный поцелуй.
— Хочу тебя, — в беспамятстве шепчет Альфред сокровенное. — Хочу ласкать… касаться… целовать… — сбивчиво говорит он сквозь поцелуй.
Он не видит, как загораются азартом сиреневые глаза, потому что слишком поглощен запахами, ощущениями и чувствами. Он не слышит тихой ухмылки за сжавшейся сильнее ладонью, которая ведет ощутимо от кончика к основанию и касается яичек. Чертова ткань мешается. Чертово удовольствие перетекает через край, а губы… Губы шепчут, проникая до самой души.
— Ты же альфа. Так бери.
Альфред стонет протяжно и стискивает ладонями мягкие бедра Ивана. Округлые, они упруго ощущаются в ладонях, и это становится для Ала последней каплей всего этого умопомрачительного безумия. Он поднимается неловко, слишком резко и импульсивно, а секундой позже валит Ваню на широкую кровать и впивается в губы. Он слишком пьян от возбуждения, чтобы думать, слишком пьян от запаха, вида, взгляда, голоса… От самого Вани. И он получает его сполна. Целует каждый миллиметр шеи, ощущая привкус кожи и медовый, сладкий аромат. Целует ключицы и гладит мягкие, нежные бока. Целует грудь, сползая ладонями вниз.
Сердце пропускает удар, в животе чертов кульбит бабочек, а пальцы скользят по влажной ткани белья. Альфред сглатывает и смаргивает влагу с ресниц, чтобы хоть немного скрыть это алое животное марево перед глазами. Он впивается во внимательные сиреневые глаза и ловит в них такое же мутное желание и интерес. А потом сдергивает белье рывками, потому как пальцы соскальзывают с плотной резинки.
— Ты хоть знаешь, что делать? — улыбается Ваня, помогая и прикусывая губу.
— Я читал. И порно смотрел. И… — Альфред, кажется, снова готов выдавать поток информации, но вместо этого мотает головой и заставляет себя смотреть. — Нет, черт возьми, не знаю. Но знаю, чего точно хочу.
— И чего же? — Ваня не успевает договорить, как светлая макушка уже склоняется над прессом, а влажный язык ведет к паху. — Оу… — многозначительно выдает он и старается расслабиться.
Выходит на ура. Ваня вцепляется пальцами в простыни и смотрит в разом расплывшийся потолок, который кажется слишком мутным и блеклым, в сравнении с тем, что чувствует он сам. По плоти скользит влажный язык. По плоти расходятся тонкие искры удовольствия от каждого неумелого, но трепетного движения, и Брагинский сжимает сильнее кулаки, утопая в этом чистом наслаждении и пошлых звуках. А Альфред тем временем вбирает в рот некрупный омежий член и посасывает его сладко, тягуче приятно, так что Ваня окончательно теряется и выпадает из этой реальности. В другую галактику. В другую вселенную. Лишь бы с Альфредом, его горячим языком и импульсивностью.
Ваня даже не замечает, как внутри оказываются пальцы. Это кажется настолько нормальным, что он ощущает их лишь когда сам насаживается сильнее и стискивает ладонью волосы Альфреда, заставляя теснее припадать к себе. Замечает лишь когда язык настойчиво ползет по плоти вниз и спускается к промежности, слизывая терпкую выступившую смазку.
— О Боги, — шепчет в забытье Иван и раздвигает ноги чуть шире.
Он приподнимает бедра выше и чувствует, как снова сжимаются на ягодице пальцы, как Альфред слабо стонет от нестерпимого возбуждения, но продолжает старательно ласкать, не в силах оторваться от желанного.
— Хватит, Ал, — шепчет Ваня.
В его теле сотни маленьких разрядов. В его теле тысячи спазмов, которые отдаются дрожью в конечностях и вспышками перед взглядом. Ваня вообще не предполагал, что может быть так… Ярко, даже не во время течки, а просто в кровати с альфой. Нет, именно с Альфредом.
Но это с ним. Но Джонс ласкает его так, как не удосуживался ласкать никто прежде. Но Альфред отдается всецело этим ласкам и сам ловит с них кайф, вслушиваясь во всхлипы и сдавленные стоны. Он отрывается нехотя и смотрит слишком растерянно, слизывая влагу с губ.
«Я не знаю как» — так и кричит весь его вид, но явный бугор на боксерах не дает усомниться в желании.
Ваня с трудом приподнимается на простынях и тянется пальцем к этим влажным губам. Он обводит их мягко, смотрит в мутные голубые глаза и понимает, насколько нравится ему эта картина. Никто другой так еще не нравился. Никого еще Брагинскому не хотелось с такой силой.
Он тянет за тугую резинку сам и освобождает влажный член под довольный вздох. Головка краснеет от крови, блестит от смазки, а вены плотно овивают все достоинство парня. Ваня сглатывает и считает до трех, чтобы успокоиться. В конце концов, у него давно уже никого не было, а этого мальчишку придется вести самому. И не сказать, что Ваню это сильно расстраивает.
Он ведет ладонью на пробу по плоти и слышит новый стон. Альфред, кажется, на грани, но и сам Ваня уходит недалеко с тяжелым узлом возбуждения внизу живота, который с каждой секундой становится все нестерпимее. А потому Брагинский больше не медлит.
Найти презерватив не так сложно, как и раскатать резинку по члену. Куда сложнее не кончить от вида задохнувшегося Альфреда, который жмурится смешно и кусает собственные губы.
— Ну же, — голос Ивана хрипит от удовольствия и желания. — Давай, Ал, — шепчет он и тянет Джонса за собой, укладываясь обратно на кровать.
И Альфред поддается, располагаясь между широко разведенных ног. Он думает о том, что хочет касаться этих бедер, спускаться поцелуями к коленям, дразнить, не касаясь самых чувствительных мест, но сейчас все это невозможно. Собственная выдержка на грани. Выдержка Ивана, который и сам ерзает и тяжело дышит — тоже. Головка касается покрасневшей кожи, скользит по ней, затянутая в резинку, а Альфред склоняется ниже, чтобы видеть лицо Вани. Смотреть в мутные сиреневые глаза.
Вся картинка падает, едва лишь член проталкивается внутрь. Перед глазами слишком темно и одновременно искряще ярко от этой влажной, теплой тесноты. Альфред останавливается, едва ли оказывается полностью внутри и ловит воздух ртом. Воздуха все равно нет, а голова страшно кружится и просто взрывается от нестерпимого жара бурлящей крови. Джонс по кусочкам собирает картинку перед глазами, видит Ваню с закушенной губой и чувствует, как впиваются пальцы в его плечи. Сильно, до боли.
— Больно? — лишь на секунду пугается Альфред, пытаясь отстраниться, но Брагинский с силой скрещивает ноги за его спиной и давит так, что Ал входит обратно с глухим стоном и россыпью искр перед глазами.
— Хорошо. Замечательно. Просто двигайся, — торопится Ваня и ерзает сильнее, устраивается, млеет от распирающего удовольствия.
Альфред срывается. Он знает, что едва ли протянет хотя бы минуту, а потому двигается быстро, размашисто и сильно. И понимает, насколько правильно все делает, когда Ваня закидывает голову назад и стонет в голос протяжно и хрипло. Это нечто. Этот голос сквозит по натянутым нервам новой волной удовольствия, а запах… Остается только этот медовый аромат, смешанный с собственным. Он подначивает сильнее, ведет за инстинктами и разливается таким невероятным теплом в груди, что Альфред не сдерживается, вгоняет член последний раз и замирает от прошившего разом наслаждения, какого не испытывал никогда прежде.
— Ваня… — руки слабо дрожат от напряжения, а на члене уже набухает узел.
Брагинский дышит все чаще, облизывает слишком сухие губы и стонет. Слишком большой напор. Слишком растянуты мышцы, и от этого в тысячи, миллионы раз приятнее. Но собственная плоть еще стоит и ноет от удовольствия. Он мог бы избежать сцепки, но вместо этого тянет Джонса на себя и перекатывается на кровати, меняясь местами. И насаживается сильнее, пока еще есть возможность. Спазмы катятся по телу, но все еще не достаточно сильно, лишь дополняя растущее напряжение.