Но сегодняшнее утро мирное. У Гилберта слишком хорошее настроение, чтобы ругаться с сожителем, а тот в свою очередь не горит желанием начинать день с ругани и недопониманий.
— И все же, куда идешь? — Доминик тянется к сковородке и включает под ней плиту — завтрак готов уже давно и к этому времени точно успел остыть.
— Ты прямо ревнивый муженек, — беззлобно смеется Гилберт. Хедервари чуть фыркает, но молчит. — Иду развлекаться с двумя прелестными молодыми альфами, — словно назло мурлычет он.
— То есть в кино с Мэттом и Альфредом? — Доминик и сам усмехается. Чтобы там ни говорил Байльшмидт, но Хедервари знает его как облупленного, а за их многолетнюю странную не то дружбу, не то вражду, уже успел привыкнуть ко всем выходкам Гила и его привычкам. — Передавай ребятам привет, — заканчивает он и переворачивает зашкварчавшие макароны на сковороде.
— А где же пожелания про задний ряд? Ну ты и зануда, — паясничает Гилберт, вытирая руки полотенцем. — Удачного дня! — бросает он на прощание и скрывается за дверью кухни.
Одевается Гилберт быстро и четко, как уже выработано привычками, хотя торопиться, в общем-то, некуда. Он и правда всего лишь идет в кино с этими альфами, потому как оба его хорошие друзья. Ни о какой романтике речи даже не идет, хотя было время несколько лет назад, когда Мэтт и правда был его парнем.
Гилберт выползает на улицу и тут же прячет за очками взгляд от слишком яркого солнца. Отношения с Мэттом были милыми, по-детски наивными со стороны альфы и не привели, в общем-то, ни к чему. Байльшмидт и правда увлекся тогда Мэттом и его детской непосредственностью, увлекся и серьезной его стороной, но дальше поцелуев, свиданий и редких ужимок не зашло. С Мэттом было хорошо, как и Уильямсу было хорошо с Гилбертом, но больше как друзьям, нежели как паре.
Теперь Гилберт думает об этом с теплотой, хотя поначалу после разлада еще была некая скованность. Мэтт, кажется, и не думает вовсе, увлеченный своей работой и людьми вокруг. У Гилберта же появилась другая заноза, которая влечет его с каждым днем все больше, но которая находится слишком недосягаемо.
Заноза носит имя Родерих и работает совсем рядом с ним. Эдельштайну бы пошло быть начальником какого-нибудь офиса или заведующим банка, чтобы со своей утонченной миной копаться в бумажках, но вместо этого он занимается звуком в дешевом шоу. И даже перед пультом он выглядит эффектно. Даже, черт возьми, перед ним умудряется быть высокомерным и изысканным, словно в данный момент сидит, по меньшей мере, на приеме у королевы. Или королева на приеме у него, это уж как посмотреть. Эдельштайн, по нескромному мнению Гилберта, абсолютно невыносим. Потому что Байльшмидт постоянно снисходит до того, чтобы оказать ему какие-либо знаки внимания или отвесить какой-нибудь завуалированный комплемент, но Родериху до лампочки. Он смотрит высокомерно, иногда вздергивает раздраженно бровь и кривит губы. И, черт возьми, Гилберта это бесит настолько же, насколько подковывает интерес.
Доминик смеется над ним по вечерам после таких неудач, а потом и сам грустно замолкает. Жизнь — штука забавная, особенно когда твой друг, твой враг и сожитель по совместительству испытывает интерес к тому же, к кому и ты. Гилберт в первый момент после признания Доминика решил было, что у того стало совсем плохо с чувством юмора. Ну не могло быть у них все настолько схожим, что даже этот сноб приглянулся в один момент. И все же в это приходится поверить, когда Доминик в студии начинает воротить те же ошибки, что и Байльшмидт. Те же завуалированные комплименты, те же попытки вытянуть на разговор. Гилберт бы хохотал над этим до колик, если бы сам не был в идентичной ситуации.
Гилберт перебегает улицу на мигающий зеленый и поправляет задравшуюся осеннюю куртку. Погода для осени просто потрясающая, самое то для прогулок с друзьями или наедине с собой. Последний вариант Байльшмидт однозначно отметает: он — душа компании, и гулять в одиночку равносильно самоубийству. Благо друзей и знакомых у Гилберта хоть отбавляй, хотя, признаться, далеко не с каждым Байльшмидту интересно. С Мэттом и Альфредом, например, здорово, хотя казалось бы, разница в возрасте весьма ощутимая. Ему, Гилберту, уже перевалило за двадцать шесть, тогда когда Алу, например, только-только стукнуло двадцать один. Про Мэтта и говорить нечего, он вообще самый младший в их коллективе, а заодно самый младший друг Байльшмидта.
— И никого… — Гилберт останавливается рядом с высоким зданием и оглядывается по сторонам.
Ни Уильямса, ни Джонса пока нет, а потому Байльшмидт тянется за сигаретой и прикуривает. В пачке их осталось всего пара штук, а потому он, кинув мимолетный взгляд на время, хмыкает и идет до ближайшего магазина — все равно с привычкой Джонса долго спать, а Мэтта заезжать за другом и расталкивать его, точно ко времени никто не появится.
Гилберт успевает дойти до ларька и купить себе пару пачек, а потом еще и бесцельно побродить по ближайшим палаткам ярмарки. Овощи и конфеты его интересуют в последнюю очередь, однако заняться все равно нечем, а созерцание кабачков хоть немного скрашивает реальность.
— Так вот ты где, Гил! — светловолосый вихрь по имени Альфред появляется внезапно, стремительно и радостно.
Байльшмидт хохочет и обнимает друга, а рядом уже стоит запыхавшийся Мэтт, который старательно поправляет сползшие очки.
— Ну что, герой, какие свершения задержали тебя на этот раз? — подначивает Гилберт, а Альфред растягивает губы в улыбке.
— Я ждал этого вопроса! Ты просто не поверишь!.. — так начинается каждый рассказ Джонса, и Гилберт кивает: в его фантазии поверить и правда сложно, но от их детской непосредственности становится слишком тепло на душе.
Пока Альфред рассказывает очередное импровизированное оправдание, которое явно выдумывает на ходу, они успевают пересечь обратно площадь и зайти в здание кинотеатра, где покупают билеты. Мэтт и Гилберт иногда беззлобно подтрунивают над словами Джонса, который, забывшись, несет полную несуразицу, но в целом слушают с интересом — Альфред умеет заинтересовать даже откровенной ложью, а врожденного обаяния у него точно не отнять.
Кино смотрят, не отрываясь, но не обходясь без комментариев Байльшмидта. Они более чем уместные и смешные, а потому к концу фильма все втроем уже утирают слезы от непрекращающегося смеха. Такой же веселой компанией они заваливаются и в ресторан, где, наконец, становятся немного серьезнее — меню позволяет успокоиться и сосредоточиться на выборе.
— Все-е-е, сил больше смеяться нет, — Мэтт откидывается на мягкую спинку диванчика после того, как от их столика отходит официант с заказом, и прикрывает глаза.
Щеки уже болят от непрекращающейся улыбки, а в голову все лезут веселые мысли. Уильямс тянется за пачкой сигарет, выуживает одну и прикуривает, чтобы хоть немного успокоиться, благо в этом зале курить не запрещено.
— Зато фильм был афигенным, — мечтательно тянет Джонс. — Эх, вытащить бы туда Ваню…
Улыбка его становится чуть шире, а Гилберт с Мэттом переглядываются и вздыхают. Джонс просто помешан на Брагинском, почти с первых дней его работы в студии. Казалось бы достаточно серьезный, солидный омега, ростом выше Альфреда чуть ли не на пол головы, вообще не мог привлечь внимания того, однако… Джонс в буквальном смысле этого слова втрескался в Ивана, о чем не преминул тут же сообщить на радостях самому Брагинскому. Сокрушительный отказ ничуть его пыл не остудил, а упорства и самоуверенности Альфреду было не занимать. По его словам зачастую можно было подумать, что Брагинский уже принадлежит только ему, вот только самому Ване такая перспектива не нравилась совсем. Он увиливал от слишком активного альфы, старался даже меньше смотреть в его сторону, не говоря уже о сведенных к минимуму разговорах, но разве ж Джонса останавливали подобные мелочи? Не останавливали совершенно. Альфред лишь продолжал наседать после каждого отказа, а Ваня мрачнел все сильнее.
Мэтт, по правде сказать, поражался выдержке Брагинского и тому, что Иван до сих пор не поставил зазнавшегося Альфреда на место. Было ли тут дело в терпении Вани или обаянии Альфреда, сказать было сложно. Однако сколько бы Брагинский не противился подобному вниманию Джонса, сколько бы не посылал его со своими чувствами, но их странные отношения продолжались, а Альфред даже не думал сдаваться, искренне веря, что добьется своего.
Вот и сейчас он уже явно строит новые планы по захвату сердца Вани, пока Гилберт и Мэтт смотрят едва ли не с жалостью — настойчивости Альфреда можно только позавидовать.
— Может, ты найдешь уже себе кого-то более доступного? — выдает их общую мысль Байльшмидт, спустя некоторое время. — Ваня, знаешь ли, старше тебя, куда серьезнее, да и вряд ли подходит такому как ты, — у Гилберта нет намерения обидеть, просто он искренне беспокоится о Джонсе, который и правда слишком сильно зацикливается на Брагинском.
— Серьезный?! — Альфред вдруг заливается смехом, совсем не обиженным. — Да Ваня в душе сама мягкость и простота! — улыбается широко он. — Нет уж, я нашел свой идеал и теперь никуда его не отпущу, — уверенность в его голосе слышна слишком хорошо.
Гилберт пожимает плечами, но решает не вмешиваться — в конце концов, это дело Альфреда, а сам он, если что, всегда окажется рядом и поддержит. Мэтт смотрит на друга с такими же мыслями и чуть улыбается — в тайне он и правда мечтает, что у Джонса все сложится в итоге в лучшем виде. Хотя бы потому, что Мэтт знает Брагинского достаточно хорошо и прекрасно понимает, будь Альфред тому настолько неприятен, его навязчивость уже давно была бы пресечена самым жестким и безаппеляционным способом.
К этому моменту как раз приносят поздний обед и несколько кружек с выпивкой. Официант косится на Мэтта и Ала с подозрением, когда ставит перед ними алкогольные коктейли, но ничего не говорит, в конце концов заказ оформлял Байльшмидт, а у того уж точно нет ограничений по возрасту.
Друзья выпивают и постепенно расслабляются окончательно. Веселье отступает на второй план, уступая место более умиротворенному общению, а время летит слишком незаметно. В этом ресторанчике царит приятный полумрак, и нет лишних изысков и помпезности — все погружено в рыжий свет ламп, а темное дерево, которым обиты стены, только сильнее расслабляет. Алкоголь тоже делает свое дело, развязывая языки чуть больше. Никому из них нечего скрывать от остальных, все знают друг друга уже столько лет, что никаких тайн давно не осталось. Гилберт вообще иногда считает ребят своими младшими братьями, настолько странные чувства привязанности испытывает он к этим двоим.
— А что на счет тебя, Мэттью? — этот вопрос звучит уже под вечер, когда друзья выходят из ресторана, а разговор снова заходит об отношениях.
Мэтт смотрит задумчиво на темнеющее небо и качает головой с мягкой улыбкой. Мир немного кружится перед глазами, в теле приятная усталость и нега, а горло уже чуть хрипит от разговоров.
— Ничего, — говорит он, хватаясь за пустую пачку и отправляя ее в ближайший бак. — Полный и беспросветный штиль.
На деле Мэтта это даже не сильно заботит. Несмотря на то, что он был бы не против отношений, Уильямс никогда не стремился к ним с особым остервенением, предпочитая плыть по течению, а не искать себе специально связей. Те же отношения с Гилбертом были скорее подростковой влюбленностью и самым обычным любопытством, нежели чем-то большим.
— Странно, мне казалось, омеги в тебе души не чают, — усмехнулся Гилберт, протягивая другу сигарету.
— Ага, особенно Феликс и Феличиано, так и липнут на каждом перерыве, — поддакивает Альфред, и несколько морщится от запаха дыма.
В этом есть доля правды — Мэттью и правда манит к себе омег, не только с работы, но и в жизни, однако те в основном видят в нем интересного собеседника и советчика, и никогда не рассматривают в плане пары, как и Мэтт их. Уильямс за своей наивностью, кажется, вообще не сильно интересуется омегами и отношениями с ними. По сути, он в жизни и встречался только с бетами, коим был и сам Гилберт. В чем крылась причина этого, ни Байльшмидт, ни Альфред не знали.
— Бросьте, мы просто дружим с ребятами, — отмахивается Мэтт, выдыхая в воздух терпкий дым.
— Ну, в этом тоже есть свои плюсы, — вдруг говорит Гилберт. — Не нужно мучиться ни с душевными терзаниями, ни с прочими малоприятными аспектами, — кому-кому, а Байльшмидту об этом известно достаточно, опыт у него ого-го какой.
Мэтт согласно кивает. Они говорят еще некоторое время по пути, прежде чем разойтись. Мэтт с Альфредом идут в сторону центра, а Гилберт к своей окраине. Он чуть задумчиво скользит взглядом по ряду домов и размышляет. Мысли все крутятся вокруг Мэтта и его круга интересов. Байльшмидт все пытается подобрать в голове тот идеал, который подошел бы Уильямсу стопроцентно. Кто-то самоуверенный, достаточно сильный, но требующий заботы. В голове вдруг всплывает образ Джеймса, и Гилберт отмахивается, тихо смеясь себе под нос.
— Бред какой-то, — бурчит он и идет дальше, возвращая мысли в более спокойное и отвлеченное русло. Например, о единственном выходном и делах, которыми можно на нем заняться.
Комментарий к Глава 3. Дела сердечные
https://vk.com/wall-141841134_65
========== Глава 4. Незадавшийся день ==========
— Так, все, перерыв.
Громкий голос Мэтта разлетается через рупор по всей студии, и Альфред прикусывает губу, виновато смотря на всю съемочную команду.
— Но я еще могу… — он пытается натянуть на губы привычную улыбку, но Мэттью только качает головой и распускает ребят на заслуженный получасовой отдых.
— Ал, не стоит выдавливать из себя эмоции, очень видно на камере, — Уильямс хлопает друга по плечу и мягко улыбается ему. — Отдохни хорошенько, взбодрись, и продолжим с новыми силами.
Альфред без особой радости кивает, но не спорит. Если даже Мэттью считает, что нужен отдых, значит, со стороны все выглядит и правда паршиво. Надо сказать, Джонса больше всего выбивают из колеи такие ошибки и собственные ляпы. А потому он понуро идет к диванчикам и падает на их мягкую обивку.
Помещение студии наполняется гулом разных голосов. Ребятам из массовки есть о чем поговорить, да и никто не упускает возможности размять конечности. Тонкая цепочка людей уже тянется в курилку, где в такие дни совершенно невозможно протолкнуться. Альфред только отрешенно радуется тому, что привычки курить в перерывах у него нет, и грустно смотрит в светлый потолок со встроенными лампами.
Его день не задается с самого утра, когда подводит чертов будильник, когда таксист путает адрес и когда Джонс, запыхавшийся и вымотанный утренней спешкой, с размаху летит через порог студии на пол. Благо парень он крепкий, так что отделывается парой синяков, однако настроение портится окончательно и восстанавливаться не желает абсолютно. Особенно после начала съемок. Альфред, который обычно чеканит текст без запинки и запросто выпутывается за счет умения импровизировать, то и дело сбивается, путает темы, а вместе с ними имена и фамилии гостей. Столько дублей на одну программу они не убивали уже очень давно, и Джонса откровенно коробит осознание, что все это из-за него.
А ведь Альфред давно привык к камере и своей работе. Джонс на площадке с самого детства, еще когда отец приводил с собой сына на съемки за неимением возможности оставить ребенка с кем-либо еще. И, надо сказать, Альфреда это более чем устраивало. Первый раз в камеру он попал случайно вместе с Мэттом, когда внезапно не пришли двое детей для рекламы. Им было дано сыграть братьев и представить новую игрушку, и даже в такой, казалось бы, незаурядной роли, Альфред показал себя просто потрясающе. Если Уильямс несколько стеснялся чужого столь пристального внимания, то для Джонса это было настолько привычным, что он без труда обыграл даже заминку друга.
С того момента для Альфреда и началась его карьера. Жизнерадостный, от природы веселый мальчишка запросто очаровывал абсолютно всех, и многие порочили Джонсу прекрасное актерское будущее. Однако же Альфред никогда не следовал чужим ожиданиям.
— Не интересно играть других персонажей, — говорил тогда он лучшему другу. — Я хочу, чтобы сначала люди узнали меня самого, а не ассоциировали с кем-то мне абсолютно чуждым.
Мэтт, как и следовало ожидать, друга поддержал. Помимо всего прочего, актерская жизнь была столь загруженной, что Джонсу, с его свободолюбивой натурой, было попросту не по себе от мысли, что придется поставить крест на всех своих многочисленных увлечениях. В этом смысле их шоу было просто потрясающим местом.