Гилберт, на счастье, все еще здесь и именно в этот момент смачно материт всю конструкцию рельс для камеры, а заодно стойку и саму аппаратуру. Удивительно, но факт — мат помогает технике заработать быстрее, качественнее и надежнее. Или же он придает особых сил и мастерства Байльшмидту, кто ж знает. В любом случае, Мэтт старается не отвлекать и просто садится на край сцены, дожидаясь, когда освободится Гилберт.
— Вот же дерьмо, — Байльшмидт отрывается спустя минут пятнадцать и, наконец, поднимает взгляд вверх. — Опа, Мэтти, давно ты тут? — спрашивает он и хлопает по карманам рабочего комбинезона. — Вот что, ты просто обязан составить мне компанию в курилке, иначе я за себя не ручаюсь и к чертям раздолбаю эту хрень.
Мэттью смеется и соглашается, спрыгивая со сцены и следуя за Гилбертом.
В курилке темно, хоть глаз выколи. Свет по всем этажам уже выключен в связи с поздним часом, и лишь редкие помещения все еще функционируют, будучи задействованы. Рабочий день официально закончен уже больше трех часов назад, вот только никто не отменяет сверхурочную работу. Впрочем, таковая здесь бывает крайне редко, а потому никто не жалуется.
— Скорее бы уже расправиться со всем, и домой, — мечтательно тянет Гилберт и выдыхает в воздух дым.
Они сидят с Мэттом на подоконнике при свете фонарика с телефона. Атмосферу можно назвать почти романтичной, но о романтике никто даже не помышляет. За окном завывает осенний октябрьский ветер и накрапывает мелкий дождь, а от стекла заметно веет прохладой. Но в помещении пока тепло. Мэтт еще даже не успевает перейти на любимые свитера, а потому пока носится по студии в привычных футболках и толстовках. Дресс-код, конечно, имеется и здесь, вот только на сотрудниках он присутствует исключительно при проверках свыше. Во все остальное время Оливер не просто позволяет, а настоятельно упрашивает ходить своих ребят в чем им удобно.
— Да уж, мне такое еще пару часов не светит, — усмехается Уильямс и откидывается на стену.
Ему, как ответственному, предстоит закрывать все помещение, а значит уйдет он только после того, как со всем закончат Гилберт и Джеймс. И если Байльшмидту, скорее всего, осталось совсем немного, то, судя по нервозности Уильямса, у того с работой полнейшая запара. К слову о Джеймсе, Мэтт вспоминает, что вообще хотел узнать.
— Гил, можно кое о чем спросить? — интересуется он и втягивает воздух через фильтр.
Огонек на сигарете на секунду загорается ярче, бумага с табаком тлеют чуть сильнее, а потом снова гаснут.
— Спрашивай, конечно, — Байльшмидта почти не видно в полумраке, только светлый силуэт различается в темноте, но Мэтт готов поклясться, что тот усмехается.
— Что из себя представляет Джеймс? — задает свой вопрос Уильямс.
В курилке виснет тишина, в которой слышна еще одна оборвавшаяся затяжка. Гилберту требуется секунда, чтобы осознать смысл вопроса, и еще столько же, чтобы понять, кто вообще это спросил. А потом он давится дымом и закашливается от неожиданности, потому что вот это уж совершенно нежданный интерес.
— Вот уж не думал, что доживу до момента, когда малыша Мэтти заинтересуют омеги, — он говорит это хрипло, сквозь слезы, выступившие на глаза от сильного кашля. — Неужто, наконец, вспомнил, что ты альфа? — он беззлобно подкалывает, а у Мэтта даже обидеться не выходит, в конце концов, примерно такой реакции он и ожидал.
— А разве я про это забывал? — совершенно спокойно интересуется он. — Но дело вовсе не в этом… — он заминается, пытаясь правильно передать смысл своего вопроса, и в итоге выкладывает как есть. — Джеймс… Мне интересно понять, что это за человек, хотя признаю, есть и еще один момент, — Мэтт тушит сигарету и спрыгивает на пол. — Я хочу знать, за что он меня так сильно ненавидит.
Мэтт смотрит спокойно, без какой-либо грусти или сожалений. Это всегда поражает Гилберта в Уильямсе. Отрешенность и интерес, с которым Мэтт воспринимает реальность, порой кажутся Байльшмидту просто ненормальными хотя бы потому, что тот воспринимает спокойно абсолютно все. Гилберт так и не смог понять за столько лет общения, что же на самом деле скрывается за душой у Мэтта, но даже он, будучи зацикленным на себе, догадывается, что там спрятано что-то очень и очень неприятное.
— Ненавидит?.. — Гилберт, признаться, впервые слышит об этом. — Честно говоря, Джеймс ни разу не упоминал такого при нас с Домиником, — он спрыгивает на пол следом, тушит сигарету и подбирает телефон с подоконника. — Но он достаточно тяжелый человек, так что не могу сказать, что сильно удивлен.
Байльшмидт манит Мэтта за собой и выходит из курилки. Уильямс не отстает и идет следом.
— Что ж, я не такой спец в людях, как ты, но могу с уверенностью сказать, что Джеймса порядком напрягают альфы, — Гилберт продолжает говорить сразу, как только заходит в студию и снова устраивается рядом с конструкцией рельс. Что касается Уильямса, за прошедшее время он успел узнать его достаточно хорошо, хотя Джеймс и не привык распространяться на счет своей жизни. Но даже он травит интересные байки, включается в шутки и вступает в дебаты, и по отдельным фразам вполне можно составить какое-то представление о нем. — Хотя это не та боязнь и стеснение, которое испытывал например Феликс поначалу. Он скорее воспринимает себя равным альфам и видит в них соперников, во всяком случае, так это смотрится со стороны.
Мэтт чуть морщится. Все это деление на «слабый» и «сильный» пол его очень сильно раздражает. И пусть древность, когда омег существенно притесняли, давно миновала, отголоски ее присутствуют и теперь. Сам Мэтт не видит особой разницы ни в ком и считает равными абсолютно всех, вот только далеко не все в обществе имеют такое мнение, а от того зачастую омегам и приходится доказывать свою значимость.
— Честно говоря, чем больше я с ним общаюсь, тем сильнее убеждаюсь в том, что Джею куда больше пошло бы быть альфой, — Гилберт чешет затылок и с головой закапывается в механизм, отчего голос его звучит куда более глухо. — Вот уже действительно тот случай, когда внешность совсем не обманчива.
Байльшмидт замолкает ненадолго и сосредоточенно подкручивает болты, а Мэтт думает. Что ж, неприязнь к альфам вполне обоснована, как и стремление быть с ними наравне. И все же это не объясняет подобной ненависти к Мэтту, хотя бы потому, что он никогда не ставит себя выше других и ко всем относится одинаково хорошо. Значит дело не в этом.
Голова Гилберта снова показывается из-за аппаратуры, а на губах стелется улыбка — видимо дело сдвинулось с мертвой точки.
— Кстати, я тут вспомнил еще кое-что, — говорит он, и Мэтт снова обращается в слух. — Джеймс терпеть не может любые проявления слабости, а так как в людях он разбирается еще хуже, чем я, то за слабость вполне может принимать мягкость и уступки. Быть может дело в этом?
Мэтт замирает от услышанного. Вот это уже куда больше походит на правду, и он расплывается в довольной улыбке и даже на месте подскакивает.
— Господи, Гил, спасибо! — искренне благодарит он. — Если оно и правда так, то неудивительно, почему его аж колотит от моего появления.
— Какой же ты иногда странный, — хмыкает Байльшмидт. — Радоваться от того, что тебя кто-то ненавидит… В любом случае, это лишь мое предположение, так что не могу ручаться за его правильность, — предупреждает он.
— Брось, этого более чем достаточно, — отмахивается Мэтт, у которого наконец-то все встает на свои места.
Гилберт только качает головой, но молчит. Он и правда давно привык уже к этим странностям Мэтта, а потому предпочитает не обращать на них внимания. А вот Мэтт, наконец-то, может окончательно разложить у себя в голове все по полочкам, чем и занимается, пока Байльшмидт снова хватается за инструменты.
Джеймс Уильямс недолюбливает людей за слабости… Что ж, этого вполне следовало ожидать даже исходя из его собственного поведения. Самостоятельность, уверенность в себе, твердость характера, — все это не просто проскальзывает мельком в Уильямсе, а буквально горит в каждом его жесте и слове. Хотя надо отдать ему должное, к омегам он относится намного мягче и спокойнее, чем к тем же бетам. Взять хотя бы Феличиано, которого Джеймс покорно терпит и выслушивает все рассказы болтливого омежки. Странный парень, как считает Мэтт, но его интерес вместо того, чтобы, наконец, угаснуть, разрастается с новой силой.
Гилберт заканчивает со всем буквально минут через двадцать. Он потягивается сладко, разминает затекшие конечности и, хлопнув Мэтта по плечу, прощается. Мэтт выходит с ним покурить напоследок, прикрывает дверь студии и садится на диван, разбираться со сценариями к понедельнику.
Глаза слипаются все сильнее, когда Джеймс, зевая, наконец выходит из кабинета. Он выглядит совсем вымотанным, но довольным, однако стоит только увидеть Мэтта, и ухмылка сползает с лица.
— Все сделано, — отчитывается он достаточно сухо и ведет носом. К ночи запах Мэтта чувствуется сильнее, возможно оттого, что нет вокруг него толпы, и Джеймс слабо различает его сладость, но молчит.
— Уже поздно совсем, — чуть отрешенно шепчет Мэтт без привычной улыбки — он весь сосредоточен на бумагах. — Подбросить тебя до дома? — спрашивает он, не поднимая взгляда.
Джеймс подвисает от этого непривычного, несколько сухого тона, но проходит секунда, Мэтт поднимает голову вверх и на губах его снова лежит мягкая улыбка, вымораживающая до скрежета.
— Доеду на такси, — бросает он и разворачивается на пятках.
Мэтт смотрит чуть удивленно, но он готов поклясться, что в последнюю секунду видел в глазах Джеймса интерес. А впрочем, это должно быть, всего лишь игра света.
Комментарий к Глава 5. Странные
https://vk.com/wall-141841134_79
========== Глава 6. Дядюшка Олли ==========
— Родерих, не хочешь встретиться на выходных?
Людвиг слышит негромкий разговор у диванов и качает головой — ответ он знает почти наверняка.
— Воздержусь.
Людвиг почти видит отрешенное высокомерие на лице Родериха, и усмехается — его двоюрный брат, та еще зараза, хотя, несомненно, мужчина очень красивый и умный. Доминик же, по всей видимости, не расстраивается, потому как голос его звучит весьма бодро и весело даже после отказа, но Людвиг больше не обращает на них внимания — Оливер как раз заканчивает телефонный разговор и продолжает прерванный диалог.
— Прости, сладкий, я просто нарасхват, — широко улыбается он и манит за собой в коридор. Рабочий день Керкленда уже закончен, а разговор Людвига не столь важен, чтобы тухнуть из-за него в кабинете, поэтому Оливер предпочитает говорить по дороге к выходу. — Так что ты хотел спросить? — уточняет еще раз он.
— На счет встречи с редактором журнала, — напоминает Людвиг.
— Ах да, что-то не так с ней? Мне казалось, Ваня обо всем договорился, — удивляется Оливер и одергивает полы жилета.
Он, как и всегда, сама грация. Легкие движения, кажется, выверены до миллиметра, взгляд голубых глаз направлен из-под пушистых ресниц и смотрится столь невинно, что Людвиг в очередной раз невольно засматривается. На Оливера сложно не смотреть — он слишком привык быть в центре внимания и мастерски умеет это внимание получать. Керкленд легкий в общении, кокетливый там, где это нужно, и даже его излишняя слащавость не раздражает, а напротив приманивает, полностью дополняя его образ идеального омеги. Таких действительно надо еще поискать: даже в свои тридцать шесть, Керкленд вызывает восхищение у окружающих. Не только альф, у абсолютно всех.
— Да, Ваня и правда договорился, — соглашается Людвиг, возвращаясь к разговору. — Но у меня вопрос немного… Личного характера. Зачем на эту встречу идет Альфред?
Людвиг держится спокойно, хотя до последнего не хотел говорить об этом с Оливером. Это всего лишь просьба Вани, который, едва узнав о Джонсе, смачно разбил в кофейне чашку. Вряд ли нарочно, но, кажется, окажись в тот момент перед ним целый сервиз, Брагинский бы методично скидывал его поочередно на пол.
— Ах, ты об этом, мой хороший… — Оливер отмахивается как от пустяка. — Мальчик очень просил меня отправить его вместе с Ванечкой, так почему не дать ему набраться лишнего опыта?
Людвиг тяжело вздыхает. Все ровно так, как он и предполагал — Альфред сам просил об этом, а Керкленд, добрая душа, никогда не откажет ребенку. «Чем бы дитя не тешилось», как говорится.
— И все же, — Людвиг старается призвать всю свою логику и веские доводы. — Главный редактор — человек весьма капризный, и Ваня немало сил потратил, чтобы добиться у него встречи. У Альфреда будет возможность увидеться с ним на интервью, а потому я не вижу смысла… — его прерывают не грубо, но весьма неожиданно, подхватывая под руку. Оливеру закон не писан, он и о личном пространстве слышал, кажется, только понаслышке, а потому Людвиг осекается в удивлении.
— Отставить все эти домыслы, мой хороший, — Керкленд говорит, как ни в чем не бывало. — Я ценю твою заботу о нашем успехе, но поверь моему чутью, в таких встречах полагаться нужно не на это, — он указывает на свою голову. — А на это, — палец плавно перетекает к сердцу. — Я больше чем уверен, что Альфред задобрит этого редактора, а потому готов рискнуть и послать его туда под присмотром Брагинского, — Оливер вдруг кокетливо хихикает и идет дальше. — Заметь, только под присмотром Ванечки, одного бы я его туда не пустил. Так что вопрос решен.
Людвиг хочет завыть, но не может не согласиться — в конце концов, у Альфреда и правда дар нравиться людям. Кажется, Ване придется набраться терпения и крепких нервов в предстоящей встрече, но Людвиг, по крайней мере больше не будет корить себя за бездействие — он хотя бы попытался помочь другу.
Они доходят до выхода, где Оливер машет на прощание рукой и выскальзывает из лифта. Людвиг же возвращается обратно на их этаж — его еще ждет работа.
— Здравствуйте, Мистер Керкленд, куда изволите ехать? — грубый голос звучит от входа, а в мусорку летит недокуренная сигарета.
— Мой маленький кексик, еще раз назовешь меня мистером Керклендом и навечно останешься малышом Джеем. Даже при Стиве, — Оливер грозит пальцем в воздухе, а Джеймс усмехается и примиряюще поднимает руки перед собой.
— Каюсь, был неправ, — на его губах лежит грубая улыбка, которая редко когда появляется в офисе, а Оливер тут же тянется и трепет его по волосам, и впрямь как маленького ребенка.
— Вот то-то же, — тихо хихикает он. — Ну что, сладенький, поедем в магазин или ты как всегда предпочитаешь что потише? — он хитро щурится и смотрит, как Джеймс нервно усмехается.
— Давай как-нибудь без магазинов, мне до сих пор страшно с тобой ходить за вещами.
Оливер смеется и подзывает личную машину, а Джеймс, не торопясь, забирается в автомобиль следом за ним.
Керкленд решает направиться в небольшую кофейню. Он сам и впрямь бы предпочел съездить с воспитанником за шмотками, вот только Джеймсу такое не просто не по нраву — он терпеть не может все эти омежьи тряпки, а сам, зачастую, одевается в отделе альф, благо рост и комплекция позволяют. В общем, вариант с шопингом отметается сразу и на протяжении многих лет. Шести, если быть точнее, ведь именно столько времени Оливер и находится в их странной семье.
Оливер Керкленд, несмотря на свой пол, всегда был очень целеустремленным. Он рано начал работать, рано нашел себе пару, рано расписался с суженным и создал семью. И так же рано ее потерял. Возможно, сложись жизнь иначе, не было бы ни работы на телевидении, ни собственного шоу, а сидел бы Оливер со своими детьми и познавал бы омежье счастье. Вот только судьба его распорядилась иначе.
После третьего выкидыша, врач поставил неумолимый диагноз, а суженный — альфа, просто помешанный на традиционных порядках, в которых обязательно должны были быть дети, просто ушел от никчемного омеги. Этот период стал для Оливера переломным. Именно тогда, он стал вкалывать как проклятый, чтобы отвлечься от своих проблем, именно тогда, будучи двадцати двух летним юношей он пробился на такие высоты, о которых другие и не мечтали. Керкленд хватался за все, полностью зарываясь в своей карьере, и оно того стоило. Депрессия отошла на задний план, карьерный рост был просто колоссальным, и Оливер был почти доволен своей жизнью.
Это «почти» преследовало его еще восемь лет, пока однажды ночью он не повстречался в переулке с мужчиной. Пьяный альфа, попытался сначала просто пристать к незадачливому путнику, а потом вдруг ни с того, ни с сего отступил и заговорил о своей треклятой жизни. Оливер испугался в первый момент, но перебивать не смел, а постепенно проникся историей мужчины. У альфы было двое детей — альфа и омега, стабильная, но никчемная работа, мертвый муж и куча долгов. Все деньги уходили детям на жалкие обноски и учебу, а так же на выпивку, без которой мужчина просто съезжал с катушек от тоски. Оливер тогда проводил его до дома, помог добраться до кровати, и лишь когда тот уснул, заметил две настороженные пары глаз из-за двери.