***
— Ты сегодня поздно, — радостно говорит Феличиано Джеймсу, когда тот неторопливо заходит в студию после обеденного перерыва.
Съемки затягиваются, как видно по приглушенному свету, а потому он привычно уже садится на стул напротив зеркала и смотрит в сторону площадки.
— Проспал, — отмахивается от слов Джеймс и криво усмехается. Это почти сходит за улыбку, во всяком случае, именно она и подразумевается под кривым изломом губ.
— Больно ты ухоженный для проспавшего, чувак, — хмыкает рядом Феликс и тянется к неряшливо собранным волосам. — В прошлый раз даже футболка типа была наизнанку, — припоминает он.
Джеймс фырчит что-то неразборчивое, но отвлекается, когда с волос стягивают резинку.
— Это еще зачем? — удивляется он, когда светлые пряди падают на плечи, но Лукашевич уже взглядом указывает Феличиано на расческу, а тот понимает без слов и протягивает ее другу.
— А затем, что типа нужно следить за собой, — беззастенчиво говорит омежка.
Джеймс замирает от его ладоней, но не перечит. Его причесывал только папа-омега когда-то в очень далеком детстве — Уильямс даже сейчас помнит прикосновения его рук, которые собирали непослушные волосы в хвост. То время было слишком сказочным, и Джеймс почти верит, что все это лишь игра его воображения, давно забытая сказка или приятный сон. Но руки у Феликса нежные. Он расчесывает длинные пряди, подхватывает их ловко второй рукой и накручивает резинку. По сути, он не делает ничего необычного, и все же у Джеймса слабо щемит в сердце от тепла, особенно сейчас, когда все эмоции ощущаются куда острее.
— Вот, типа совсем другое дело, — отстраняется он и осматривает тугой хвост.
— Спасибо, — бурчит в ответ Джеймс и утыкает взгляд в пол.
Он и правда благодарен за эту малость. А еще он искренне рад, что ни Феликс, ни Феличиано ничего не говорят о его состоянии — значит, таблетки все еще помогают и наглухо перебивают характерный запах. Собственно не замечает пока никто, даже альфы, такие как Людвиг, которого он встретил по дороге, так что Уильямс окончательно успокаивается. Феличиано начинает что-то беззаботно щебетать рядом, и Джеймс расслабляется под его бесконечные, не всегда понятные речи.
— Поправишь, пожалуйста, макияж нашему гостю? — Мэтт появляется рядом внезапно, будто из ниоткуда, и Варгас тут же прерывает очередную свою историю и бодро вскакивает с места, прихватив свой чемоданчик.
— Конечно! — радостно откликается он.
Он уже семенит к площадке, но Мэтт, вместо того, чтобы тоже вернуться к работе, отчего-то замирает и смотрит в упор на Джеймса. Он стоит так не больше пары секунд, но Уильямсу становится откровенно не по себе от этого взгляда, будто пронизывающего насквозь. Однако альфа уже разворачивается и уходит прочь.
— Он, типа, прелесть, — усмехается рядом Феликс и присаживается на соседний стул.
— Обычный, бесхребетный альфа, — фыркает в ответ Джеймс. Лукашевич выглядит как минимум удивленным и заинтересованным от этих слов.
— С чего такие выводы? — спрашивает он. — Таких альф, как он, еще поискать надо.
— Да неужели? — Джеймс раздражается все сильнее, а из головы все не выходит этот слишком проницательный и понимающий, черт возьми, взгляд. — Он настоящий слабак, прогибается под всеми, всем угождает.
Каждое слово все больше отдается ядом, а Феликс скептично выгибает бровь и фыркает.
— Слабак, и прогибается под всеми? — переспрашивает он и качает головой. — Джей, ты бы типа разобрался сначала во всем и попробовал бы узнать его получше, прежде чем заявлять такое. Мэтт может и кажется простым, но у него типа куча своих тараканов, так что не торопись с выводами.
Он хлопает Уильямса по плечу и идет к площадке, с которой машет ему Варгас. Джеймс смотрит вслед несколько удивленно, а потом чувствует, как вибрирует телефон, на который приходит сообщение с незнакомого номера.
«Никто не запрещает брать отгулы во время течки. Не стоит из-за работы вредить своему здоровью».
Джеймс трижды перечитывает текст, пока сердце в замешательстве заходится битом в груди. Он вскидывает голову верх и успевает заметить, как соскальзывает с него настороженный взгляд фиолетовых глаз. Желание швырнуть телефон на пол Джеймс все же подавляет, но вот от вновь вспыхнувшего раздражения избавиться не получается.
Мэттью Уильямс, черт бы его побрал, бесит его до зубного скрежета.
***
— У тебя такое лицо, будто ты, по меньшей мере, увидел гнилого червя у себя в тарелке, — Людвиг заходит в небольшое помещение после короткого стука и опускает на стол неброский на вид пакет.
Родерих кривит губы от такого обращения, но тут же расслабляется и тянется к столу. Тисненная бумага упаковки бархатом ложится на руки, а на лице отдается явное довольство, которое не может скрыть ни несколько высокомерный взгляд, ни надменное выражение. Родерих с небрежным трепетом вытягивает из пакета темную коробку с золотой надписью, смотрит несколько секунд на нее и довольно кивает.
— Именно то, что было нужно, — Людвиг слышит в голосе двоюрного брата полное удовлетворение, без привычной брезгливости и ворчания. Такое случается достаточно редко, только когда Эдельштайн получает что-то действительно желаемое.
— Благодари Бернхарда за это, я лишь передаю его подарок, — вздыхает Людвиг и присаживается на соседнее с Эдельштайном место.
— Вот сам и передашь ему мое «спасибо», — Родерих прячет коробку обратно в пакет и бережно отставляет тот от себя, чтобы ненароком не зацепиться и не свалить на пол. Эдельштайн, несмотря на свою утонченность, порой бывает достаточно неуклюжим. — Сколь бы ни был я ему благодарен, но разговаривать с Бернхардом лично я не намерен.
Что ж, это Людвиг тоже ожидал услышать. Отношения его близнеца и Родериха всегда были более чем натянутыми со стороны последнего, а потому удивляться не приходится. Но натянутые отношения не отменяли того, что Эдельштайн зачастую пользовался этими родственными связями. Не во вред семье, конечно, хоть и не особо любимой, но все же родной, но порой весьма эгоистично.
Родерих вообще был эгоистом. Людвиг еще с детства замечал, что Эдельштайн куда меньше похож был на альф в типичном их представлении. Он старался избегать лишних драк, всегда предпочитал мозги и холодный расчет кулакам и спорам, а физически был хоть и не хиляком, но и до атлетичных и выносливых альф явно не дотягивал. Родерих следил за собой больше положенного, ценил красоту вокруг себя и вообще его можно было принять за натуру весьма утонченную, загадочную и трепетную, если бы не знать того слишком хорошо. Людвиг вот знал, и не рискнул бы переходить Эдельштайну дорогу, даже сложись так обстоятельства.
Родерих был игроком, и при том игроком весьма азартным. Эти слова не относились к таким «грязным» играм как карты и кости, они относились к чужим жизням. Эдельштайн умел находить выгоду для себя везде, и порой казалось, что и общался он со всеми исключительно из выгоды. Людвиг и впрямь долгое время был в этом уверен, но иллюзия рухнула, стоило ему однажды застать, как Родерих аккуратно прячет в книгу небольшую открытку, которую без подписи оставили у него на столе.
— «Зачем она тебе?» — удивленно спросил тогда Людвиг, не веря своим глазам.
— «Кто-то вложил свою душу в эти слова. Не могу же я отправить их в мусорку?» — с искренним недовольством ответил Эдельштайн и удалился с гордым видом.
Родерих вовсе не был бесчувственным, однако и скреплять свою жизнь с чужими абсолютно не спешил. Не тянулись к нему и люди, которые, едва взглянув, на аристократично холодного альфу обычно начинали сторониться его, как дорогого экспоната в музее. Почти все, кроме двух слишком настойчивых бет.
Доминик и Гилберт появились в жизни Эдельштайна весьма спонтанно еще в детстве. Двое мальчишек шутки ради забрались на территорию фамильной усадьбы Родериха, когда тот и сам был еще совсем ребенком. Он попытался тогда отчитать наглецов, но те, вместо того, чтобы уйти, со схожими улыбками предложили ему поиграть вместе. Родерих опешил тогда, попытался было увильнуть, но в итоге сам обнаружил себя смеющимся и бегающим за этими сорванцами. У Эдельштайна никогда не было особо близких друзей, он никогда не позволял себе тратить время без пользы, но тут искренне радовался обычным детским забавам.
Детство закончилось, все связи с теми мальчишками потерялись на долгие годы, а когда Родерих ступил за порог съемочной площадки и увидел двух грызущихся между собой парней, он едва ли был в состоянии удержаться от удивленного и совсем неподобающего выкрика на весь зал. Он лишь фыркнул, а вот Доминик с Гилбертом явно не стеснялись своих чувств и поспешили возвестить о них дружескими хлопками по плечу и крепкими рукопожатиями.
Теперь Людвиг мог наблюдать на столе мелкие вещички, оставшиеся от мужчин. Например, футляр для очков, который был совсем не во вкусе Эдельштайна, но был подарен Гилбертом, или личная кружка для кофе, которая досталась от Доминика. Людвиг только посмеивался, глядя на них, Эдельштайн постоянно кривил губы и отворачивался.
— Так долго это будет еще продолжаться? — Людвиг кивает в сторону кружки с футляром и смотрит с интересом на замешкавшегося брата. Тот, на удивление, не раздражается. — Может хватит уже использовать парней?
— А я их разве использую? — вскидывает брови Родерих. — Они сами решили увязаться за мной, так зачем мне мешать желаниям людей? — в его глазах едва заметно проскальзывают хитрые искры.
— Вот что, если они тебе не нравятся, лучше скажи об этом сразу, чем давай ложные надежды, — Людвиг со вздохом встает со своего места, собираясь уходить.
— А кто сказал, что они мне не нравятся? — слышится довольный голос Эдельштайна. — Но пусть еще немного покарячатся, — усмехается он.
Людвиг так и замирает от услышанного. Родерих впервые говорит, что ему кто-то нравится. Это и в правду удивляет.
— Ну ты и зараза иногда… — выдыхает он, хватаясь за дверную ручку.
— Так считаешь только ты, — ухмыляется в ответ Эдельштайн.
Комментарий к Глава 7. Надежды
https://vk.com/wall-141841134_113
========== Глава 8. Не ребенок ==========
Иван нервно теребит в руках ручку и старается вообще не смотреть в сторону. Рядом с ним, просто излучая восторг и жизнерадостность, сидит Джонс. Ну как сидит… шило в одном месте не дает ему удерживаться ровно в пространстве, поэтому Альфред вертится из стороны в сторону, смотрит то в окно служебного автомобиля, то, что еще хуже, на самого Ваню. Брагинский этого взгляда будто не замечает. Его взор намертво прикован к ручке в руках, потому как во всех иных направлениях его преследует чертов Джонс. Его силуэт отражается в оконном стекле, в зеркале заднего вида, а сбоку сидит он сам, широко улыбаясь и сверкая своим почти детским взглядом. Взглядом с таким обожанием, что Ивану всегда становится откровенно не по себе.
— Так что будет на этой встрече? — Альфред, нарочно конечно, заводит разговор о работе. Ваня мысленно проклинает Керкленда, который дал ему в напарники именно Ала — с любым другим сотрудником Ваня чувствовал бы себя более чем прекрасно.
— Ничего особенного, — Ваня даже не старается скрыть раздражение и недовольство в своем голосе, и даже привычная улыбка не лежит на его губах. — Обычная скучная беседа и обсуждение деталей интервью и публикации, — он пытается говорить это как можно зануднее, в надежде, что Джонс передумает и отправится назад.
— Как кру-у-уто, — вместо этого тянет Альфред и разгорается, кажется, еще большим интересом.
В общем, все попытки Брагинского соблюдать дистанцию с этим парнем с треском проваливаются в очередной раз.
Машина тормозит спустя полчаса перед высоченным бизнес-центром. Он принадлежит нескольким компаниям, в том числе и редакции журнала, и выглядит действительно впечатляюще. Комплекс из нескольких зданий уходит на много этажей в небо, которое отражается в причудливой зеркальной поверхности. Альфред замирает перед ним, как завороженный, а следом тянется за телефоном и делает пару кадров на память, чтобы запостить их чуть позже.
— Улыбочку, — говорит он секунду спустя, и Ваня даже сориентироваться не успевает, как довольный жизнью Джонс делает с ним селфи.
Брагинский готов впечатать ладонь себе в лицо, но вместо этого лишь поправляет галстук на шее и тянет Джонса внутрь — стоять на улице в нынешний мороз ему не хочется абсолютно, да и встреча начнется буквально через двадцать минут.
Надо сказать, что этой встречи Брагинский добивался достаточно долго. Главный редактор журнала, Штефан Калиш, был человеком хоть и открытым, но достаточно придирчивым к публикуемому материалу, а потому вызвать его интерес к программе стало достаточно сложно. Их шоу было маленьким, лишь на местном канале и не задействовало никаких известных людей. Несмотря на возрастающую популярность, тот же Альфред был еще совсем зеленым новичком, и даже съемки в рекламных роликах не помогали становиться ему более известным. Другое дело сам Оливер Керкленд — его проекты уже не единожды оказывались на телевидении, и все же сам он в программе участия не принимал, а потому Калиш согласился весьма нехотя и с натяжкой.
Теперь нужно было не оплошать перед ним, а потому перспектива проводить эту встречу в присутствии Альфреда Брагинского не радовала абсолютно. Джонс в его понимании был еще совсем ребенком, который не всегда осознавал свои поступки и их последствия. А потому он вполне мог и ляпнуть, не подумав, и сделать что-нибудь из ряда вон выходящее, что вполне могло повлечь отказ Калиша от сотрудничества. Признаться честно, Брагинский не особо понимал, чем руководствовался Керкленд, когда давал свое согласие на присутствие Альфреда, потому как обычно, несмотря на внешнюю несерьезность, Оливер очень хорошо просчитывал ситуацию. Что же толкнуло его на этот раз, понять Ваня не мог абсолютно.
— Так, Альфред, слушай меня внимательно, — Джонс, кажется, даже светиться начинает от того, что Ваня, наконец, сам обращает на него свое внимание, а в глазах тут же загорается слепое обожание. — Калиш — человек достаточно серьезный и очень важный для нас, а потому постарайся просто сидеть тихонько рядышком и вести себя прилично, хорошо?
— Нет проблем, Ванечка, — яростно кивает Альфред. По правде говоря, Брагинский вообще не уверен, что Джонс его слушает, но все же отчаянно надеется на его благоразумие.
— Надеюсь, их и правда не будет, — бурчит себе под нос Ваня и входит в роскошный лифт с зеркалами и приятным золотым светом.
По закону жанра в лифте они совершенно одни. Брагинский уже мечтает, как вечером войдет в свой дом и просто смачно вслух обматерит всё и вся. Но пока до этого далеко, рядом стоит Альфред, а ехать им, как назло, на самую верхотуру. Однако, вопреки худшим ожиданиям Брагинского, Альфред и не пытается приставать. Он просто снова смотрит со слепым обожанием, но руки тянуть и не думает, за что Ваня мысленно благодарит небеса. В приемной пусто, лишь молоденький омежка-секретарь со скучающим видом попивает за столом кофе и лениво смотрит на вошедших.
— Мистер Брагинский? — уточняет он, сверившись со списком и дождавшись кивка. — Подождите пока на диванах, у мистера Калиша совещание.
Он кивает неопределенно в сторону, и Ваня, поблагодарив, следует в указанном направлении. Тут и правда стоят диваны, вполне удобные, так что Брагинский, не без удовольствия падает на их поверхность и закидывает рядом портфель с документами. Он хочет по привычке прикрыть глаза, вот только планы нарушаются глухим плюхом рядом от тушки Джонса. За эти две минуты тот вел себя так тихо, что Ваня, признаться, успел забыть о своем личном кошмаре. Он вообще удивляется, что Альфред, оказывается, умеет молчать. Но они сидят в тишине, и Брагинский впервые думает, что Джонс, на удивление, умеет быть ненавязчивым. Изредка.
— Опа, новые важные шишки к нашему директору?
В небольшое помещение врывается внезапно с размаху парень. Он среднего роста, смуглый, с черным вихрем волос на голове и в обычной футболке, хотя все здесь, включая секретаря, сидят в костюмах. Омежка за столом чуть морщится и поджимает губы, а излишне активный альфа уже опирается рядом и широко улыбается:
— Принеси мне, пожалуйста, кофе, — просит он, а после, без зазрения совести падает прямиком рядом с Альфредом. — Ну, кем будете, как вас величать? — от парня слабо тянет сигаретами, а Ваня отдаленно думает, что кого-то ему этот наглый ураган напоминает. Например, одного Джонса, который так же любит врываться куда не попадя и подкатывать с разговорами ко всем.