— Весь? — уточнил Отабек, и Юра не сразу понял, что он спрашивает о разговоре с Милой. Его ответов приходилось ждать, казалось, по несколько длинных минут, каждая из которых выкручивала внутренности, как спагетти, наматываемые на вилку.
У Юры было предостаточно времени подумать о том, стоит ли вообще затевать эту беседу с Отабеком. Пока они добирались из Камакуры в Токио, а оттуда – уже в Осаку, в обоих синкансэнах все спали, как убитые. Даже Гоша, который в принципе постоянно ворчал, ерзал или слонялся туда-сюда по вагону – то умыться, то выкинуть мусор, то найти барышню, развозившую кофе и мороженое, к которому он пристрастился с подачи Вити, — вырубился почти сразу, как они заняли свои места. Вечно полный энергии Пхичит долго сопротивлялся, но по истечении первого часа поездки задремал, уткнувшись лбом в окно, как ребенок. Юра же прокручивал в голове услышанный на пляже чужой разговор, пока он не потерял всякий смысл, словно заезженная до дыр виниловая пластинка. Он думал, что принял решение все же не вмешиваться в дела Отабека – в конце концов, если ему так будет проще, если ему тяжело находиться рядом с ним, с Юрой, если он так хотел уехать, не имело смысла его останавливать. Юра его слишком хорошо знал – если Алтын что-то вбил себе в голову, можно хоть костьми лечь – не переубедишь. Да, думал Юра, пока они шли по уже пустому и словно нагретому от пола до потолка после длинного рабочего дня тоннелю рынка, так будет правильно. Как бы ни хотелось поговорить, он не станет делать еще хуже, не станет снова выводить Отабека на разговор, который опять может закончиться ссорой, ничего не станет делать, просто уйдет в сторону, промолчит.
И эти мысли смыло, как песок океанской волной, едва все разошлись по комнатам хостела. Слова просто сорвались с губ сами собой.
“Не уезжай”.
— Не знаю, весь или нет, — ответил Юра. — Главное я услышал. Если это из-за меня, — он запнулся и отвел взгляд, — я не буду больше устраивать сцен, как тогда. Это было… это…
— Юр, — Отабек отвернулся, открыл балкон и распахнул его настежь, впуская в номер стрекот цикад, — не в этом ведь дело.
— А в чем тогда? – спросил Юра, подходя ближе и кидая многострадальный пакет рядом с ножкой своей кровати.
Отабек не шелохнулся — так и стоял, упираясь одной рукой в открытую балконную створку и глядя на потонувший в темноте район. Небо было покрыто редкими облаками, подсвеченными сизым отблеском луны, которая была маленькой и неровной, будто обгрызенной с одной стороны.
Юру уже с ума сводило это молчание, которое повисало после каждой фразы и которое было тяжелым и выматывающим. На них это не было похоже вовсе. Это не про них. Ведь это Отабек! С ним всегда было так легко разговаривать: не нужно было подбирать слова, как с Лилией, чтобы не ляпнуть лишнего, или пытаться казаться взрослее и самостоятельнее, как с дедушкой, чтобы не заставлять волноваться. Никогда еще Юре не было так тяжело говорить то, что он думал.
— Бек, — выдохнул он, не отрывая взгляда от профиля Отабека, неровно освещенного тусклым светом луны, — я правда не знаю, что тогда на меня нашло. Ты прав, мы все решили, незачем было возвращаться к этому всему. Ты не виноват, что я вел себя, как эгоист. Я не хочу портить тебе отдых, — слова давались тяжело и будто застревали в горле, как рыбьи кости. Отабек повернул голову и посмотрел на Юру. Теперь половина его лица была скрыта темнотой комнаты. — Давай просто… мы же не чужие, правда? Я не буду больше доставать тебя и ворошить то, что было. Я…
— Похоже, ты все же слышал не весь разговор, — сказал Отабек. – Тем лучше.
Юра закрыл рот и больно зажал между зубами кончик языка. Он только что пообещал не донимать Отабека — не стоит задавать вопросы, о которых он потом снова пожалеет.
— Просто останься, — тихо попросил он.
Ноги вдруг стали тяжелыми и неуклюжими, и Юра едва не снес бедром кровать, когда обходил ее, чтобы сесть на матрас. Смотреть на Отабека — такого странного, отстраненного и будто совершенно чужого — больше не было сил. Юра опустил голову и уткнулся лбом в ладони.
— Ты ведь спрашивал меня тогда, буду ли я твоим другом, и я согласился. Неужели теперь все так сильно изменилось? — он произносил слова, почти не слыша, как они звучали в этой ставшей вдруг такой тесной и неуютной темноте — жаркой и влажной, тугой, как резина.
Послышались шаги, и Юра почувствовал, как просел матрас под тяжестью чужого тела. Дыхание Отабека едва ощутимо коснулось растрепанных волос — резинку в океане Юра так и не нашел.
— Ничего не изменилось, — прозвучало совсем рядом. — Все, что я тогда говорил, правда.
— Тогда не уезжай. Обещаю, я ни слова не скажу про… про то, что было. Я не буду трепать тебе нервы. Я еще тогда говорил, что ни хрена дружить не умею, но я буду очень стараться, — последнее слово вышло совсем глухим и тихим. Юра проглотил вязкую слюну и прочистил горло. Сбоку мягко грело чужое тепло, и Юра невероятным усилием уговорил себя не поворачивать голову, чтобы уткнуться в такое знакомое плечо, которое было совсем рядом. Да, это всегда помогало, но теперь пора было учиться жить без этого. Давно пора было, просто Юра опять упустил самое главное, понял все не так и не вовремя.
— Юр, перестань. Ты не виноват, — сказал Отабек.
— И ты тоже! — громко возразил Юра и осекся.
В номере повисла тишина. Были слышны только разговоры за стенкой. Кажется, в общем зале собрались все, даже можно было разобрать голос Милы.
— Как нога? — спросил Отабек.
Юра отклеил ладони ото лба, который уже успел покрыться испариной от жары, и, приподняв ногу, покрутил в воздухе ступней. Кожа в месте ожога горела чуть сильнее, чем везде.
— Да норм. Пройдет, — отозвался он.
— Мила обещала дать какой-то крем, пойду попрошу, — Отабек поднялся, и Юра, прежде чем успел себя остановить, схватил его за запястье.
— Ты не уедешь?
Луна, похоже, совсем скрылась за облаками, потому что теперь лица Отабека совершенно не было видно. Юра бы что угодно в тот момент отдал, чтобы посмотреть в его глаза, чтобы разглядеть там хоть что-то знакомое и привычное, что-то, что всегда давало силы идти дальше, как бы ни было тяжело.
— Хорошо, — наконец, прозвучал ответ.
Юра выдохнул, уговаривая себя, что это облегчение сейчас разливается под ребрами чем-то горячим и тяжелым, а вовсе не что-то другое.
— Друзья? — спросил он.
— Друзья, — отозвался Отабек, выворачивая запястье из его хватки и пожимая юрины пальцы.
Почти как тогда, в Барселоне. Почти. С большой натяжкой, но все же. Слово-то то же самое.
Только почему от него на этот раз уже не хотелось улыбаться?
*
— Опять эти ворота! — Гоша, перегнувшись через бортик, указал пальцем в сторону острова.
— Это Великие Тории, часть святилища Ицукусима, — прокомментировал стоявший рядом Юри, ухватив Гошу за футболку на пояснице, чтобы тот не полетел рыбкой в воду. — Кстати, они тоже входят в список Всемирного Наследия ЮНЕСКО.
— Да, по-моему, тут все можно занести в этот список, так красиво, — выдохнула Мила, придерживая одной рукой на макушке широкополую белую шляпку, чтобы ее не снесло ветром.
Им снова пришлось встать очень рано, чтобы утром, до отлива, прибыть в Хиросиму. И теперь паром, перевозивший всех, как маршрутка, раз в полчаса на остров Миядзима, медленно плыл по бледно-бирюзовой воде к песчаному берегу. Сам город все единогласно решили осмотреть вечером, чтобы успеть сначала полюбоваться на одну из главных достопримечательностей префектуры — святилище Ицукусима. Врата, стоявшие в нескольких метрах от берега и затопленные в первой половине дня водой, горделиво возвышались ярко-оранжевым пятном над спокойным морем. Они очень сильно напоминали тории из Фусими Инари в Киото, просто были крупнее и монументальнее. Паром мягко и лениво полз по невысоким волнам к берегам острова, и все собрались на его втором ярусе вдоль бортиков палубы.
— Врата были полностью восстановлены во второй половине XIX века, — сказал Юри, отмахиваясь от Пхичита, пытавшегося его сфотографировать.
— Какого века? — переспросил Крис, разглядывая пенящиеся у борта парома волны. — Они что, пережили атомный взрыв?
— Да, — кивнул Юри, тоже глядя вниз, упираясь локтями в бортик и ловя начавшие сползать с носа очки.
— Ничего себе! Из чего же сделаны эти тории? — восхитился Гоша.
— На самом деле всего лишь из камфорного дерева, — ответил Юри. — Но взрыв они и правда пережили.
— Потрясающе, да? — стоявший рядом с Юрой Виктор толкнул его локтем в бок.
Юра вздрогнул. Врата и правда казались чем-то волшебным, потому что стояли, как что-то величественное и несгибаемое, прямо в море, будто росли из его глубин. Если бы они не напоминали о том неудачном разговоре с Отабеком одним своим видом, Юра смог бы согласиться с Витей без раздумий. Но они напоминали. А еще прошлой ночью он так и не извинился, хотя возможность была. Зато теперь Отабек не уедет и пробудет с ними до самого конца поездки. Разве это не победа, не повод порадоваться и, наконец, перестать грызть себя изнутри?
— Мы причаливаем! Надо спускаться, — сказал Пхичит.
Остров был совсем небольшим и больше походил на дикий заповедник, чем на заселенную местность. У берега были широкие мощеные камнем дорожки, по которым совершенно спокойно разгуливали длинноногие олени. Высыпавшиеся, как соль из упавшей солонки, из парома туристы тут же окружили животных, чтобы пофотографировать и погладить.
— Оленики, какая прелесть! — причитала Мила, комкая в руках купленную в Хиросиме бумажную карту острова — больше на память, чем чтобы не заблудиться. Юра тоже приобрел себе одну — уж слишком они были яркие и красивые, — но заблаговременно сунул в карман джинсов.
Флегматичный олень, стоявший рядом с Милой, повернул голову, ухватил зубами развернутую карту за уголок и с силой потянул на себя.
— А ну отдай! — завопила девушка, вцепившись в покупку со своей стороны.
— Не успел, — вздохнул Юри, тыкая пальцем заливавшегося смехом Витю между ребер.
— Что ты не успел? — с опаской глядя на безрогого оленя, дремавшего в тени деревьев, спросил Гоша.
— Предупредить, что олени неровно дышат к печатной продукции, а также полиэтиленовым пакетам и шляпкам, — ответил тот.
Мила, выигравшая лишившуюся уголка карту у оленя, схватилась свободной рукой за свой головной убор.
— Мне ее мама подарила!
— Думаю, оленю все равно, — сказал Юра и потрогал пальцем безрогий лоб оленихи, которую гладил стоявший рядом маленький ребенок.
На ощупь олень был похож на козу — такая же жесткая, как маленькая щеточка, и теплая шерстка. Юра их видел только в зоопарке и то давно, а здесь их можно было даже потрогать.
— Отлив не очень скоро, но нам все же лучше поторопиться, — сказал Отабек, рассматривая что-то в телефоне. — До ворот можно дойти по воде.
— Да, по-моему, это лучше, чем топать по дну. Как-то весь эффект теряется, — согласился Крис.
Солнце у воды казалось совершенно беспощадным. Юра старался идти поближе к деревьям, чтобы тень от них хоть как-то скрывала его от лучей, от которых щипало кожу. Утром он нацепил на себя футболку с самым длинным рукавом из тех, что он взял с собой, но и та прикрывала руки лишь до середины плеча. Лето в Японии стало единственной и первой причиной за всю жизнь, по которой Юра пожалел, что большая часть его одежды была, хоть и с яркими принтами, но черной. У Отабека тоже имелась такая футболка — они купили их одинаковые, когда попали вместе на этап Гран-при в Токио два года назад. Обе с мордами тигров. Юра посмотрел на Отабека, который шел чуть впереди. На нем была светло-серая рубашка с завернутыми до локтя рукавами. Юра помнил эту рубашку. В ней он был в тот день, когда приехал встречать Юру в аэропорт Алматы. Он говорил, что редко ее надевал. Интересно, та вторая футболка все еще у него? Носил ли он ее после…
— Юрочка, попробуй, это вкусно! — перед носом предстало непонятное закрученное нечто на палочке, напоминавшее вывернутую наизнанку автомобильную шину. Витя держал длинную деревянную зубочистку, на которую все это было нанизано, за самый кончик.
— Словно лист жуешь капустный! — отозвался Юра, с опаской принимая палочку из его рук. — Что это?
— Разве не видно? — светлые брови Виктора взлетели вверх. — Осьминожка!
— Это что, съедобно? — Юра повертел в руках палочку, и щупальце затрясло кончиком в такт. Оно все было темное, покрытое каким-то соусом, напоминавшим по виду соевый.
— Очень! — кивнул Витя и потряс крафтовым пакетом в другой руке, из которого торчали такие же тоненькие деревяшки.
Юра принюхался. Пахло грилем и чем-то сладковатым. Он откусил самый кончик, измазав при этом щеку в соусе. На вкус было и правда, как осьминог, просто Юра привык, что они были совсем малюсенькие в морских коктейлях, что продавали в супермаркетах. А здесь такая огромная штука, да еще и только одно щупальце. Доев до конца, он вспомнил старый фильм с близняшками Олсен, где девчонка, попробовав улитку, сказала: “по вкусу, как надувной воздушный шарик”. Это было очень точное замечание, хотя желудок радовался — они снова не успели позавтракать с утра, Юра лишь выпил какой-то отвратительный холодный кофе из автомата у хостела, от которого его отговаривал даже Юри.
Вскоре они вышли на широкий пляж, усеянный у кромки воды разноцветными пятнами обуви. Люди разувались и шли босиком по дну до самых Великих Врат, которые с такого ракурса казались еще огромнее, чем до этого. Юра обратил внимание, что поверхность оранжевых массивных столбов была неровной, в отличие от торий в Киото, гладких и отполированных.
— Я тут посижу, — заявил Гоша и плюхнулся на песок прямо в светлых штанах. — Не горю желанием потом ходить в кроссовках с мокрыми ногами.
— Ленивая ты жопа! — Мила от души пнула его босой ногой в бедро.
— Зато покараулит нашу обувь, — миролюбиво сказал Крис, разуваясь и кидая белые кеды прямо рядом с вытянутыми ногами Поповича.
— Ну да, а то вдруг кто позарится на твои дорогущие тапочки, — фыркнул Витя. Он тоже разулся и теперь с обожанием наблюдал за развязывавшим шнурки Юри.
Юра стащил кеды, поморщившись, когда грубая ткань задела подъем стопы. При дневном свете ожог выглядел забавно — как обвивавший ногу полукругом браслет из родимых пятен. Краснота почти сошла, оставляя лишь темно-кофейный узор.
Вода была теплой, а дно — неровным и колючим от мелких ракушек. Юра с трудом подвернул узкие джинсы, которые все равно намокли, когда вода достигла колен. Тории вблизи выглядели совсем неровными и не такими ярко-рыжими, как издалека. Верхнюю перекладину украшала черная табличка с золотыми иероглифами. Подойдя ближе, Юра задрал голову, жмурясь от солнца, чтобы попытаться найти хотя бы один знакомый кандзи. Задача с треском провалилась.
— Это что, тараканы? — спросила дрожащим голосом подошедшая ближе Мила.
— Баба, ты своих друзей из номера привезла? — фыркнул Юра и посмотрел на девушку. Та указывала пальцем на основание одной из массивных колонн, на которой четко была видна отметка, докуда доходила вода в особо активные приливы — до этой черты возвышавшаяся над водой часть столба была бледно-серой и потрескавшейся. Между трещин туда-сюда сновали крупные морские мокрицы.
— Это не тараканы, расслабься, — вздохнул Юра, разглядывая столбы. Из трещин торчали блестящие бока монеток.
— Можно оставить здесь монетку и загадать желание, — послышался голос Отабека, и Юра обернулся. Тот стоял в закатанных до колен джинсах и вертел в пальцах телефон.
Снова желание. Когда-то в детстве Юра был бы просто счастлив вот так на каждом углу встречать волшебные места, где можно попросить, о чем хочешь. Но сейчас под ребрами было тихо и пусто, даже демоны, напуганные и разбежавшиеся по углам, как облитые водой кошки, замолчали. Юра смотрел на Отабека, замечая каждую деталь: брызги от воды на рукавах, мелкую ссадину на костяшке указательного пальца правой руки, острый разлет ключиц в вороте не застегнутой до конца рубашки, темные подрагивающие ресницы. Юра отвернулся и сглотнул, уставившись в блестящий монетками столб перед собой. Он вынул из кармана сто иен и с силой воткнул в зиявшую в дереве трещину, надеясь, что желание придет на ум само. Он даже закрыл глаза, но под веками было лишь лицо Отабека в тот день на вершине горы — уставшее и бесконечно грустное.