Друзья. Они снова друзья. Что такое вообще дружба, если ты с ума сходишь просто от желания прикоснуться, взять за руку, обнять так, чтобы из головы вынесло ударной волной все мысли до единой?
— Надеюсь, что сбудется, — сказал Отабек совсем рядом, и Юра открыл глаза.
— Ты загадал? — спросил он, глядя на свою монетку.
— Нет, — отозвался Отабек. — Я не загадываю одно и то же желание дважды, а ничто другое не идет на ум.
Юра вспомнил, как видел его в Фусими Инари с табличкой “эма” в руках. Было так интересно узнать, что там было написано, даже хотя бы спросить, но язык будто мгновенно присох к нёбу.
— Идемте! А то вдруг здесь тоже есть медузы! — позвала их Мила. Она стояла в воде, опасливо подняв одну ногу, как цапля. Подол ее светло-розового сарафана намок и прилип к бедрам.
Отабек рассмеялся, и Юра замер от звука его смеха. Как давно он его не слышал. Сердце дернулось от мысли, что Отабеку, возможно, было и правда лучше без него. А может, это не он тянул Юру ко дну, хотя это была ложь, а наоборот?
На берегу все долго сушились, разгуливая по нагретому песку, не желая влезать в обувь с мокрыми ногами. Юра отряхнул ступни и все же втиснулся в кеды, стараясь как можно меньше задевать среагировавший на соленую воду противным зудом ожог.
Они еще несколько часов гуляли по острову, останавливаясь то тут, то там по просьбе Пхичита, который, как казалось Юре, наделал уже тысячи фотографий за их поездку. В глубине острова на небольшой возвышенности продавали веера, красивые шляпы, подарочные катаны и украшения из камней. Само святилище Ицукусима, помимо врат, включало в себя длинные крытые коридоры, выкрашенные снизу доверху в неизменный ярко-рыжий цвет. Все святилище стояло на помостах на сваях, под которыми плескалась морская вода, пока не начался отлив и она не схлынула, обнажая серо-зеленое из-за мелких водорослей дно. Внутри молились, писали прошения богам на кусочках бумаги или тонких белых ленточках, чтобы потом привязать их на специальные конструкции. Под крышей было прохладно, приятно пахло морем и деревом.
В магазинах все накупили себе множество сувениров. Мила отоварилась в одной из лавок красивой заколкой ручной работы, которой тут же забрала волосы. Юра же проторчал на одном месте полчаса, пытаясь понять, что говорила ему пожилая японка, демонстрируя темно-синий веер, усыпанный кандзи. Все, что получилось понять из разговора — на шелке была написана целая история великого самурая. Веер Юра купил, потому что про самураев плохого не напишут.
Когда пришло время уплывать с острова, вода из-за отлива ушла настолько, что Великие Тории оказались на полностью обнаженном дне. Витя отметил, что они правильно сделали, что приехали утром, оставив саму Хиросиму на потом, иначе бы не застали один из самых прекрасных видов в Японии.
Пока они плыли на пароме, Юра разглядывал купленные у той же пожилой японки открытки с вратами и самим святилищем. Что-то было в этом месте такое, что даже фотографии казались какими-то особенными. Что-то, что вряд ли может быть подвластно человеческому уму.
В знаменитый Парк Мира в Хиросиме они попали к вечеру, когда солнце уже заваливалось за горизонт, освещая дома, дороги и деревья мягким золотистым светом. Духота немного спала, и дышать стало легче. Они поужинали в небольшом ресторанчике недалеко от парка, и Юра, поедая вкуснейший стейк, понял, как сильно он соскучился по мясу. Все-таки японская кухня оказалась не совсем для него.
Хиросима воистину была городом, буквально восставшим из пепла, как феникс. Юра по дороге загуглил фотографии страшной катастрофы, из-за которой это место вошло в историю, навсегда оставив в ней кровавый след, который уже никогда не заживет. Было так странно смотреть на фото разрушенных, буквально стертых с лица земли улиц и кварталов, которые теперь были отстроены заново. Хиросима жила, цвела и зеленела: у дорог возвышались небоскребы и торговые центры, по широким шоссе двигался поток машин, люди, шедшие им навстречу, улыбались и казались такими беззаботными и счастливыми, по сравнению со всем тем, что выдавал по запросу всезнающий Интернет.
— Парк Мира был основан на месте, которое было эпицентром, — сказал Юри, прервав затянувшееся молчание, когда они вошли в густо засаженный деревьями парк. Наверное, впервые за долгое время они все шли в тишине так долго.
— Сложно поверить, что когда-то здесь произошло такое, — произнесла Мила.
— Юри, тут же должно быть здание, которое считается основным мемориалом, — сказал Отабек.
— Да, мы почти пришли. Его еще называют Атомным Куполом.
— Говорят, на его стенах даже можно увидеть тени, которые остались от людей. Я где-то слышал об этом, — подал голос Гоша.
— Бр-р-р, кошмар какой, — Мила потерла ладонями плечи, будто страшно замерзла.
Атомный Купол представлял собой достаточно жуткое зрелище. Это были полуразрушенные конструкции, которые остались от некогда красивого здания. Некоторые стены были почти целыми. От купола сохранились лишь железные арки, которые выглядели теперь голыми, как кости. Стены были серыми и гладкими, как будто по ним прошлись наждачной бумагой. Рассматривая мемориал, окруженный со всех сторон забором, Юра испытывал странное и тяжелое чувство, у которого не было ни названия, ни описания. Это был не страх, но что-то сродни ему, когда внутри все будто натягивается в струну и неприятно ноет, как старый перелом на погоду.
— Там дальше будет памятник Сасаки Садако. Их здесь два, — сказал Юри.
— Та самая история о девочке и тысяче журавликов? — спросил Крис. — Я думал, это просто красивая легенда.
— Нет, это правда. Она заразилась лучевой болезнью, но умерла, не успев сделать тысячу журавликов, чтобы загадать себе выздоровление. За нее их доделали ее одноклассники, — объяснил Виктор.
— Боже, это слишком грустно, — вздохнула Мила.
Вокруг высокого мемориала, который был похож на многоярусный уходивший в небо факел, росли деревья и стояли гранитные плиты. У основания, сложив руки в молитвенном жесте, замерла в камне девушка с крыльями. С обеих сторон пьедестал памятника вокруг этой хрупкой фигурки был увешан разноцветными бумажными гирляндами. Когда Юра подошел ближе, он понял, что это были журавлики. Тысячи и тысячи журавликов, которых Сасаки Садако дарили, спустя десятилетия после ее трагической смерти.
Ровно тысяча журавликов, чтобы исполнилось одно заветное желание. Снова эти желания. Если просить и умолять, тебя услышат. Наверное.
Вокруг никого не было, кроме них. У памятника стояли небольшие колонки. Кто-то нажал на воспроизведение аудиогида на английском, и из них полился тихий, но твердый мужской голос, рассказывающий судьбу печально знаменитой девочки из Хиросимы.
Юру мороз продрал по коже при первых же звуках.
“Лишь 644 журавлика были сделаны в момент смерти Сасаки Садако, но ее сила воли и желание жить настолько покорили ее друзей и одноклассников, что они закончили ее работу, и она была похоронена вместе с готовой тысячей бумажных журавликов”.
Юра слушал и слушал эту историю, внутри желая на этот вечер забыть английский язык, чтобы просто не понимать, что произносил этот вкрадчивый голос. Он смотрел на разноцветные гирлянды, пока они не поплыли перед глазами.
— Юр, ты идешь? — тихо окликнула его Мила.
— Вы идите, я догоню, — ответил он, сам не понимая, почему ноги будто приросли к асфальту.
— Если что, набери меня, — сказала девушка.
Оставшись один, Юра сунул руку в карман джинсов и нащупал карту острова Миядзима, купленную утром. Идея пришла в голову сама собой, и он, достав карту и опустившись на корточки, осторожно начал складывать ее, обрывая края, чтобы получился ровный квадрат. Дедушка научил его делать журавликов еще в первом классе. До них Юра умел только ваять самолетики, которые почему-то очень плохо летали и пикировали по спирали прямо вниз с балкона, втыкаясь носами в землю.
Юра складывал и складывал красочную бумагу, которая с каждым слоем становилась все жестче и неподатливее. А голос все продолжал звучать вокруг в тишине.
“Эта ужасная война унесла миллионы жизней, и эта боль вечно будет жить в наших сердцах”.
Если просить и умолять, тебя услышат. Желание. Какое желание можно загадать, на что надеяться, если даже такая храбрая и сильная девочка не смогла получить то, что так хотела – жизнь?
Когда журавлик был готов, Юра понял, что плачет навзрыд.
Он поднялся на ноги и застыл, увидев по другую сторону от памятника Отабека. Тот стоял и смотрел на него с совершенно нечитаемым выражением лица. Потом вдруг поднял руку, которую Юра до этого не видел из-за крыла каменной девушки, держа в ней что-то светлое и острогранное.
Журавлик. Белый, из обычного листа А4. По крылу шла какая-то печатная надпись.
Юра не знал, что и зачем делал в тот момент. Он всегда таким был: принимал решения и не следовал им, поддаваясь эмоциям, сначала творил что-то, а потом думал, насколько это было правильно, много говорил и так мало, ничтожно мало слушал тех, кто был ему дорог. Изнутри рвалось, будто пробило плотину, и все хлынуло наружу — вот такое, настоящее и незащищенное, без прикрас, без лести, без домыслов и без сожалений. Все это будет потом, если будет.
А сейчас эти несколько шагов от одного каменного крыла до другого показались вечностью. А сейчас от Отабека просто одуряюще пахло чем-то родным и привычным. Юра жался к его груди так, будто любой оставшийся между ними миллиметр причинял физическую боль.
Если просить и умолять, тебя услышат.
Юре показалась, что прошла вечность, прежде чем его с силой обхватили руками и прижали к себе еще крепче. Лицо щипало от слез, которых вдруг оказалось так много, что их просто некуда было девать — они лились и лились из крепко зажмуренных глаз, впитываясь в эту чертову такую любимую серую рубашку, которую Юра судорожно сжимал пальцами свободной руки, держа в другой сделанного журавлика. Из горла вырвался сдавленный всхлип, когда губы Отабека прижались к виску.
“Мы верим, что наши молитвы будут услышаны и что жизнь продолжается. Это наш плач. Это наша молитва. Это наш мир”.
Отабек что-то тихо-тихо шептал, и Юра сначала не слышал его из-за гула в собственной голове. Но это было лишь одно слово. Снова, снова и снова. Его губы задевали волосы, касались кожи виска. Так близко, знакомо, правильно.
— Юра.
И все принятые ранее решения сгорали в пепел.
========== 4.1. Токио ==========
Комментарий к 4.1. Токио
♫ Nickelback – Someday
“How the hell’d we wind up like this?
Why weren’t we able
To see the signs that we missed,
Try and turn the tables?”
— Юрий, что у тебя с голосом? Опять пьешь все ледяное? Хочешь в новый сезон красиво въехать с пневмонией?
Юра отвел телефон от уха, опустил голову и уткнулся носом в предплечье, чтобы заглушить смешок. Барановская — это как наказание и благословение всей его жизни, причем все в одном флаконе.
— Да тут жара адская, дядя Яша бы оценил — он же у нас любит баню, — какая пневмония? — подняв лицо и тихо шмыгнув носом, чтобы не было слышно в трубке, ответил Юра.
— Вот как раз летом все ангины и пневмонии и прилипают! Особенно к таким безалаберным личностям, как ты, — на другом конце связи что-то зажужжало и затрещало, и Лилия добавила, явно обращаясь не к Юре: — Сколько можно насиловать этот несчастный абрикос?
— Лилия? — переспросил Юра.
— Я окружена идиотами, — спокойно и ровно произнесла Барановская. — Да не пили ты эту ветку, другую надо было, что за наказание? — добавила она уже не в микрофон, но Юра все равно услышал.
— Вы что, не в Питере?
От упоминания любимого города резко захотелось попасть под дождь с ветром, а еще почувствовать запах метро, который был, по мнению Юры, совершенно уникальным. Нигде так не пахло в подземке, как в Питере — Юра проверял. За это он не любил Москву, потому что в столице на станциях и около поездов был какой-то грязный, пыльный запах, который и в подметки не годился питерскому. Я как Есенин, подумал Юра, разглядывая пустую, слабо освещенную баскетбольную площадку, которую было хорошо видно с балкона. Вокруг столько всего интересного, вкусного, веселого и неизведанного, а тянет к русским березам. Это что же, тоска по родине? Похоже, он стареет и скоро станет, как Витя.
— Формально — нет, — ответила трубка, и Юра, задумавшись, чуть не выронил телефон, который держал у уха плечом. — Недалеко от Петергофа.
— Ого! — сказал Юра. — На даче у дяди Яши, что ли?
— Плисецкий, не переводи тему! — рявкнула Лилия. — Ты в нос разговариваешь. Сколько раз я тебе говорила…
— Да не болею я! Вам кажется!
Лилия вздохнула. Телефон зашипел прямо в ухо, и Юра поморщился. Барановская была из тех людей, от которых просто нереально что-то скрыть. По крайней мере, у Юры не получалось еще ни разу, хотя он честно пытался. Она всегда безошибочно читала его по выражению лица, а уж по катанию — тем более. Если же Юра приходил к ней в балетный класс, можно было забыть о том, чтобы утаить, что где-то болит или что-то волнует. Теперь ее способности вышли на новый уровень. Может, ее в битву экстрасенсов определить? Или это только на Юре работает?
Хорошо еще, что она подумала на простуду, а не то, что Юра просто рыдал, как никогда в жизни. Прошло уже несколько часов, а нос так и остался заложен. Мила, увидев его в парке, когда они все снова встретились на другой его половине — через мост, у Колокола Мира — тихо охнула и, не говоря ни слова, сунула ему в руку пачку бумажных платочков. Все остальные, на удивление, сделали вид, что вообще ничего не заметили.
— Фельцман просил передать Виктору, что, если он привезет хоть один лишний килограмм, будет ведрами каток заливать. Вручную. Конец цитаты, — сказала Лилия, когда треск на заднем плане прекратился.
Юра хрюкнул в трубку и согнулся пополам, укладываясь грудью на балконный парапет. Сейчас он всех соседей перебудит, если станет ржать. А соседи-то вообще были? Улицы выглядели такими пустыми, как будто случился Апокалипсис, а им об этом просто не сообщили. Светила неяркая луна, как и в предыдущую ночь, и все казалось таким застывшим и тихим, что любой звук прокатывался по крышам низких домов громогласным эхо.
— Не смешно, Юрий. Тебя это тоже касается, — отрезала Барановская.
— Каток заливать? — фыркнул Юра, утирая заслезившиеся от сдерживаемого смеха глаза.
— Ведра подавать, — ровно ответила Лилия. — Жду тебя через полторы недели у себя. В восемь утра. Опоздаешь — придушу.
— Не напугаете. Тут мы встаем в пять, — мстительно ответил Юра.
— Не забывай про смену часовых поясов, — в тон ему отозвалась Барановская. — Кстати о них, по какой причине ты не спишь в час ночи?
Вот ведь. Посчитала-таки.
— Вообще-то это вы мне позвонили.
— Потому и позвонила. С твоим лицом любой недосып — катастрофа.
Видела бы ты меня сейчас, подумал Юра, трогая пальцем закрытый глаз. Он сам испугался, когда зашел в ванную: рожа вся в красных неровных пятнах, нос шелушится, ресницы стрелочками, как у Милы, когда она переборщит с тушью. Красота неописуемая, хоть сейчас на выставку.
Из-за приоткрытой балконной створки донесся звук дверного хлопка. Юра оттолкнулся локтями от парапета и обернулся. Отабек нерешительно постоял у порога в темноте, потом все же заметил его и указал рукой на торшер — включить? Юра замотал головой. Отабек кивнул и прошел к своей кровати, скрываясь из виду со стороны балкона.
— Все, марш спать, — скомандовала трубка голосом Лилии. Юра прижался посильнее ухом к телефону. Соскучился он по ней, что ли? Да быть не может. Или все же может?
— Иду-иду, — вздохнул он, глядя в темный проем балконной двери.
— И не твори глупостей, Юрий. До связи.
Телефон замолчал. Юра еще пару мгновений задумчиво подержал его у лица, потом опустил руку. Не творить глупостей — это явно не про него. И, раз разговор закончился, это значило, что пришло время возвращаться с балкона в номер, а это увеличивало шансы на всевозможные глупости в разы.