Когда Юра все же вошел в комнату, зацепившись босой ногой за низкий деревянный порожек и зашипев сквозь зубы, Отабек оторвался от телефона и поднял на него взгляд. Он лежал на уже разобранной кровати поверх тонкого одеяла в шортах и темной футболке; его лицо подсвечивалось белым от включенного экрана.
Юра споткнулся второй раз уже на ровном месте, когда разглядел, что это была за футболка. Та самая. С тигром.
Он закрыл балкон, стянул со своей кровати наброшенное утром в спешке покрывало прямо на пол и тоже улегся на одеяло, утопив лицо в подушке. Не хотелось ни думать, ни пытаться снова принимать какие-то решения, которые в конечном счете все равно шли лесом. Что же ему делать, если он человек такой — как взорвется внутри, как разойдется кислотной лавой, что сдержаться просто невозможно? При этом спорта это все на удивление не касалось: в обычные дни Юра строго следил за питанием и формой, не позволял себе ничего лишнего и, как штык, являлся в балетный класс к Лилии или на каток к Якову. Наверное, вкусная еда и всякие гулянки с одноклассниками или еще кем просто не вызывали такую бурю эмоций, как это делали люди. Вон несколько лет назад он же рванул в Японию, напугав даже мать в Америке, которой потом наплел какую-то чушь про спортивные сборы. А она и поверила. И из-за чего это было? Правильно, из-за Никифорова, который обещал, а значит, должен был свое слово сдержать. Тот тоже молодец — что им еще руководило, если не эмоции, когда он свалил Юри тренировать? Юра выдохнул в подушку, из-за чего лицу стало очень жарко. Поэтому что ли ему Витя говорил, что он похож на него?
— Юра?
От этого тихого голоса по позвоночнику как плетью погладили. Между лопаток зачесалось, и Юра изогнулся в дугу, пытаясь достать рукой до зудевшего места. Потом повернулся на бок, повозившись и все же утолкавшись спиной под одеяло, и посмотрел сквозь ссыпавшуюся на лицо челку на соседнюю кровать, которую было едва видно в темноте. Телефон Отабек все же выключил.
— Что? — шепнул Юра.
Как в детском лагере, когда можно было лежать вот так вот каждый на своей койке и тихо переговариваться. И ведь слышно же было друг друга, хотя еле-еле шептали, чтобы не получить нагоняй. Или не разбудить привидение, которое жило в проулке между жилым корпусом и спортивным залом. Юра знал прекрасно, что привидением был сторож Василий Николаевич, который любил ходить с фонариком и светить себе на лицо, чтобы дети его боялись и не шлялись по ночам на вверенной ему территории. Но думать про призрака было эпичнее.
— Ты в порядке? — так же тихо спросил Отабек и тоже зашуршал одеялом, переворачиваясь со спины на бок лицом к Юре.
В комнате становилось прохладно — Отабек успел врубить кондиционер, пока Юра общался с Лилией. По голым рукам забегали мурашки, и Юра запихнул их обе под подушку.
— Да, — Юра даже кивнул для убедительности, пошуршав ухом и еще влажными, недосушенными после душа волосами по наволочке. — Просто накатило. Насмотрелся этих жутких фотографий, потом еще история эта. Жалко же всех. Кем вообще надо быть, чтобы вот так вот раз и уничтожить целый город?
— Война, — коротко ответил Отабек. — Никем для этого быть не нужно. Это было выполнение приказа. И кто после этого хуже спать должен — кто его отдал или тот, кто на кнопку нажал?
— Оба, — мрачно отрезал Юра, кутаясь в одеяло.
— Проще было в бою умереть или на самолете разбиться, чем приказ не выполнить. Мне бабушка много про войну рассказывала. И не все там было так справедливо и правильно, героически, как в книжках и учебниках пишут, — шепотом сказал Отабек. — Ты замерз?
— Не, норм, — ответил Юра. — Бабушка Зара рассказывала?
— Да. Она очень хорошо всегда рассказывала истории. Никогда она не читала мне сказок, не пела колыбельных, когда я совсем маленьким был. Она просто садилась в кресло, брала в руки шитье или плетение и говорила. Тихо, но так четко и вдумчиво, что все прислушивались. И про юность свою, и про войну, и про то, как с дедом они жили. Я его почти не помню, но, благодаря бабушкиным рассказам, много о нем знаю.
Юра ткнулся носом в подушку, задержал дыхание. Отабек давно не упоминал бабушку. Юра ее видел лишь один раз, когда гостил у него в Алматы летом. Она была женщиной с очень пронзительным взглядом, сильными, натруженными руками и строгим, низким голосом. У Отабека были очень ровные и хорошие отношения со всей семьей: и с покладистым, очень добрым отцом, который всегда отмачивал такие шутки, что Юра сползал по стулу под обеденный стол, и со спокойной, немного отстраненной матерью — красавицей, Отабек глазами и некоторыми чертами лица очень в нее был, — и с младшей сестрой Сарой, которая из братца веревки вила с малолетства, отказать ей было невозможно. Однако без сомнений главой этой семьи была именно бабушка Зара — мать отца. Она и правда всегда говорила тихо, но очень пронзительно и четко, что невольно замолчишь и станешь слушать. Многое в Отабеке было именно от нее, в том числе и эта удивительная способность открывать рот только по делу, а свои чувства выражать действиями, а не словами.
И ушла она так же тихо, никому не доставив хлопот — во сне.
— Я тогда так и не сказал тебе, — выдохнув, когда легкие закололо от сдерживаемого в них воздуха, произнес Юра едва слышно, — мне очень жаль.
— Я знаю, Юр, — отозвался Отабек. — Все нормально.
Ты всегда такой сильный, подумал Юра. Как же с вами с такими тяжело — когда реально хочешь поддержать, дать понять, что ты рядом, что бы там ни было, а как подойти, подступиться — неизвестно. И молчание ваше пугает больше, чем даже самые обидные слова, потому что никогда не знаешь, что за ним кроется.
— Бек, — Юра вытащил одну руку из-под подушки и прижал ее пухлый бок ладонью, подпихивая под щеку.
— Да?
— Почему ты тогда… ну, год назад не захотел, чтобы я приехал?
Отабек вздохнул, снова перевернулся на спину. Юра лежал и смотрел. Глаза полностью привыкли к темноте и теперь различали чуть больше, чем раньше.
— Я хотел, — после короткого молчания ответил Отабек. — Но я это понял только позже. Я тогда был не в себе. И чего я точно не хотел — так это чтобы это совершенно незаслуженно отразилось на тебе.
— Я бы это понял, — горячо возразил Юра. — Я бы все понял, не стал бы тебя ни в чем упрекать. Да и разве можно это в такой ситуации?
— Ты — да. Ты бы понял. Но я бы себе потом этого не простил, — сказал Отабек. Совсем тихо, Юра едва разобрал его слова.
Внутри опять что-то болезненно натянулось. Руку, которая все еще лежала под подушкой, мелко закололо, и Юра перевернулся, запутавшись в одеяле, а потом поднялся и сел на край матраса. По босым ногам прошелся охлажденный кондиционером воздух.
— Покурим? — Юра ощупал карманы домашних штанов на предмет сигарет, потом вспомнил, что с приезда из Киото так и не вынимал их из рюкзака.
— Вредно, Юр, — сказал Отабек, но из-под одеяла вылез, тоже сел, похрустел руками.
— Да по фиг, — Юра притянул к себе так и не разобранный рюкзак, притулившийся у изножья кровати, открыл боковой карман с брелком кота на замке и выудил оттуда уже измятую пачку.
На балконе, по сравнению с комнатой, было жарко. В воздухе витал уже привычный ночной запах влаги и остывающего после изнурительного летнего пекла асфальта. Обгрызенный кусок луны лениво плавал в темно-синем мареве.
Юра повел плечами, разминая шею, облокотился на парапет. Услышал, как открылась и с тихим глухим звуком закрылась балконная дверь. Отабек встал рядом, и Юра молча протянул ему раскрытую пачку. Чиркнул зажигалкой, затянулся дымом, передал зажигалку, не глядя. Потом опустил голову — волосы прокатились кончиками по спине, ссыпались по сторонам лица.
Сбоку щелкнула зажигалка. Отабек выдохнул дым, и Юра, смотревший строго перед собой, увидел сизое облачко, которое почти сразу растаяло в темноте.
— Я тогда очень за тебя переживал, — тихо сказал Юра и снова затянулся дымом. — Мне было сложно находиться так далеко от тебя. Знать, что тебе плохо, и при этом абсолютно, совершенно не находить способа помочь. Меня просто наизнанку вытряхивало от этого.
Отабек помолчал. Юра слышал тихий треск, с которым тлела его сигарета.
— Прости. Я не хотел, чтобы ты так себя чувствовал.
Юра подался вперед и ткнулся головой в собственные перекрещенные запястья. Стиснул зубы, подождал, пока поднявшийся опять откуда-то снизу, из живота горячий поток поутихнет.
— Пожалуйста, перестань, — спокойно попросил он. — Не тебе здесь извиняться. Я знаю, что ты сильный. Просто человек-скала какой-то, мне бы такую выдержку. Но это же не значит, что тебе не бывает больно или страшно.
— Конечно, бывает, Юр.
— И разве тебе не хочется в такие минуты, чтобы кто-то был рядом с тобой? Не обязательно говорил что-то или делал, просто был. Под боком. В кого можно просто уткнуться и помолчать, — шепотом спросил Юра, и ему все равно показалось, что эти слова прозвучали громко и повисли в воздухе рядом с рассеивающимся сигаретным дымом.
— Хочется, — ответил Отабек, и Юра поднял и чуть повернул голову, вскользь глядя на него, потому что ему послышалось что-то странное в его голосе.
— Хорошо, что хотя бы хочется, — Юра снова затянулся сигаретой. — Надеюсь, кто-то сможет сделать это так, как тебе нужно. Правда.
— Юр…
— Это был не сарказм! — заверил его Юра, сгибаясь и прижимаясь грудью к своим локтям на парапете. Рука с тлевшей сигаретой в пальцах безвольно повисла, как плеть.
— Я тебе всегда доверял и буду доверять, если ты это позволишь. То, что тебя тогда не было физически рядом, не значит, что ты не помогал мне, — сказал Отабек, и Юра с трудом проглотил вставший в горле от этих слов ком.
— Как?
— Ты всегда меня удивлял. С самого детства, помнишь? Ты очень сильный. Кто бы ни говорил об обратном, не слушай. Я знал, что ты у меня был. Знал, что, когда я смогу здраво мыслить, ты будешь рядом. Позволить себе срываться на тебе ни за что, делать тебе больно своим видом и поведением, я не мог и не собирался. Но чувства к тебе мне тогда очень помогли. Всегда помогали.
Юра потер тыльной стороной руки нос, из которого вдруг потекло, завесился еще больше волосами. Нужно было что-то сказать, но слова застряли в горле и ворочались там, как угли в жаровне. Он сбил ногтем уголь с сигареты и, нагнувшись, положил окурок рядом с парапетом. Утром выбросит.
Когда он разогнулся, по-прежнему не глядя на Отабека, на плечи легла теплая рука. Едва Юра успел как-то среагировать и что-то сообразить, Отабек притянул его к себе и едва ощутимо коснулся губами макушки.
— Спасибо.
Тепло исчезло так же быстро, как и появилось. Отабек затушил свою сигарету, забрал ту, что Юра положил на пол, и вышел с балкона, а потом и из номера.
По ногам скользнул ледяной, выстуженный кондиционером воздух.
*
Юра проснулся оттого, что кто-то так тряс его, наваливаясь всем весом, что аж зубы клацнули.
— Бля, кому жить надоело? — он подскочил и тут же взвыл от боли, ударившись лбом обо что-то жесткое.
— Плисецкий, ты пиздец! Чуть зубы мне не выбил! — проморгавшись, Юра увидел у кровати Поповича, с остервенением потиравшего подбородок.
— Ты какого хрена делаешь в моей комнате?
— Мы проспали! — Гоша сделал страшные глаза.
В этот момент дверь распахнулась, едва не задев любимый юрин торшер, и на пороге предстала растрепанная Мила с зубной щеткой во рту.
— А ну живо собвавись! — прошепелявила она с грозным видом.
— Что, пожар что ли? — пробурчал Юра, отпихивая Поповича и спуская ноги на пол.
— Почти! — Мила все же вытащила щетку изо рта. — Поезд в Токио через сорок минут!
— Что? В Токио? — Юра, путаясь пальцами в волосах, потер затылок. Голова неприятно болела с одного бока.
— Да! Юри взял нам вчера билеты пораньше, чтобы успеть вечером погулять. А мы проспали! Все! — Мила выставила указательный палец и ткнула им почему-то в Юру, как будто лично он был виноват в том, что поезд в столицу уедет без них.
— Ну, значит, поедем на другом, — пожал плечами Юра, наклоняясь и подтягивая к ногам рюкзак.
— Ты дурак? — подал голос Гоша, все еще державший ладонью подбородок. — У нас заселение в гостиницу в полдень!
— А мы что, уже все? — замер Юра.
Точно. Три ночи в Осаке, о которых тогда говорил Отабек, оказавшись с ним в одном номере, уже прошли. И предстоял переезд в Токио. Да и JR PASS заканчивался, судя по всему, именно этим днем. Если они не уедут сегодня, проезд из города в город влетит в неплохие деньги.
— Встречаемся внизу через десять минут! Живо! — скомандовала Мила и скрылась за дверью.
Юра встал и переждал вспыхнувшую в виске боль. Мигрень, только ее ему и не хватало. Отабека в комнате не было; его сумка стояла собранная у кровати. На покрывале, аккуратно постеленном поверх одеяла, лежал его телефон.
Когда Юра кое-как привел себя в порядок, покидал немногочисленные вещи в рюкзак и спустился во двор, не хватало только Виктора. Остальные уже собрались в кучку и что-то активно обсуждали. Пхичит размахивал руками, блестел глазами и выглядел так, что его хотелось придушить — свежим, отдохнувшим и веселым. В крови девственниц он, что ли, купается?
— Ты чего меня не разбудил? — спросил Юра, подойдя к Отабеку. Тот успел, пока Юра был в ванной, забрать вещи из комнаты и спуститься вперед него.
— Я знаю, что ты быстро собираешься. Хотел дать тебе еще поспать, ты всю ночь ворочался, — ответил тот, поправляя солнечные очки.
— Сам ты как будто сном младенца спал, — съязвил Юра.
Отабек улыбнулся одними губами и ничего не ответил. Темнило. Хорошо же они отдохнули эти три ночи — ни разу не поспали дольше двух-трех часов.
— Все готовы? — с главного входа выпорхнул свежий и бодрый Витя — второй кандидат на убой за чрезмерно отдохнувший и веселый вид.
— Где тебя черти носят? — спросил Крис. — Опять бежать!
— Дрыхнуть надо меньше! — припечатала Мила.
— Сама-то! — вклинился Попович.
Они неслись по улицам, как угорелые. Когда в поле зрения появилась станция, до поезда оставалось минуты три. Зато голова прошла — физические нагрузки, как ни странно, всегда помогали Юре от мигрени. Барановская научила. Болит голова — нечего лежать, лучше сделай что-нибудь полезное. Зарядку, например. И спину ровнее, Плисецкий, ровнее. По оживленному с утра вокзалу они бежали, расталкивая людей и перепрыгивая через чужие сумки. И было в этом что-то одновременно серьезное и детское. С одной стороны, они опаздывали на поезд, и это было нехорошо. Но с другой безумно веселило то, как отчаянно краснел и извинялся перед всеми запыхавшийся Юри и как смеялся в голос летевший на всех парах рядом Витя. У него растрепались волосы, выбились из хвоста совсем — лишь на самых кончиках осталась державшая их резинка — и Юра даже на бегу видел, с каким изумлением их провожают взглядами.
Двери вагона — причем первого попавшегося, даже не их — закрылись, едва не прищемив впрыгнувшего в поезд последним Поповича. Впереди был Токио, и Юра, пошатываясь в такт движению синкансэна, пробирался вместе со всеми до указанных в билетах мест. В каждом вагоне их встречали круглыми глазами — в Японии явно не принято было так опаздывать да еще и потом с красными от бега лицами шляться из вагона в вагон такой толпой.
Юра рухнул в кресло, даже не сняв рюкзак. В лопатку тут же воткнулся уже знакомый острый угол — за все это время он так и не потрудился нормально переложить папку с документами.
— Юр, давай сюда, я закину наверх, — рядом возник Отабек. Он стоял в проходе, почти не шатаясь от качки разогнавшегося поезда, и протягивал руку.
Юра вылез из лямок рюкзака, и Отабек убрал сначала его, а следом и свою сумку на решетчатую металлическую полочку над сиденьями. Потом сел рядом. Всю дорогу они молчали. Отабек лишь иногда улыбался, когда у Юры в наушниках начинали играть знакомые ему песни — тот всегда очень громко слушал музыку. Юра изредка поглядывал на него, потом и сам не заметил, как начал выискивать в плейлисте и ставить те композиции, которые — он точно знал — нравились Отабеку. За полчаса до прибытия в Токио Отабек усмехнулся, нагло вытащил из уха Юры капельку и воткнул в свое.