Когда все уселись и разобрались с напитками, дошло дело до мясных булочек. Внутри пропаренного теста была душистая начинка, которая обжигала язык.
— Хорошо-о-о, — протянул Витя, быстро расправившись со своей порцией и протирая руку салфеткой, которых в пакет им насовали, казалось, целую пачку. — Люблю никуманы.
— Да, клевая штука, — согласилась Мила. — И вообще поездка просто супер, я давно так не отдыхала. Кажется, что мы здесь уже целый месяц.
— Точно, спасибо вам, ребята, — кивнул Пхичит, принявшись за персик. — Крутая идея вот так вот помотаться по Японии, мы перед вами в долгу.
— Да ладно вам, — засмущался Юри. — Мы правда хотели, чтобы все отдохнули и отвлеклись… от всего, — он мельком глянул на Юру.
Чего сразу я-то, подумал Юра. Как будто другим не от чего было отвлекаться. Все пахали этот сезон, как проклятые. Да и у каждого, наверное, были свои поводы для нервов и переживаний. Не один же он прогрызал в себе целые тоннели день за днем.
— Мне помогло, — сказал Пхичит. — Я наконец-то принял решение, о котором так долго думал.
— Какое? — опрокинув в себя рюмку, налитую до краев так, что переливалось, спросил Гоша на выдохе.
— Я ухожу из спорта.
Мила, сидевшая рядом с Юрой, ахнула и грохнула об стол стаканом, расплескав содержимое на деревянную поверхность.
Пхичит замахал руками и улыбнулся.
— На время. Этот сезон я пропущу.
— Ничего себе решение! Нормально ты придумал, — встрял Крис. — У тебя же только в гору все пошло, ты настоящий герой в Таиланде! И не только там. Как это пропустить сезон?
Юра молчал, не признаваясь себе в том, что чувствует разочарование и даже какую-то злость. Когда-то давно он не воспринимал совсем молодого тайского спортсмена как своего настоящего соперника, делая все ставки на борьбу за медали с Витей, Юри и Отабеком. Причем за последнего он больше болел, чем хотел его превзойти. Увы, мечта встать на один пьедестал так и осталась мечтой. Отабек занимал призовые места, однако обычно тогда, когда по распределению попадал в другую страну. Или в тот раз, когда Юру сняли по медицинским — неудачное падение на разминке сделало свое дело. Юра тогда вообще боялся больше не встать на лед, но все обошлось. Зато Отабек такое демонстрировал на катке в тот день, что Юра обгрыз все ногти до мяса, пока смотрел. Но Пхичит… как без него-то? Этот вечный двигатель просто не может вот так взять и сдаться! Юра так крепко сжал стакан, что пальцы заскрипели о стеклянные бока.
— Я просто понял, что, как бы я ни любил фигурное катание, есть кое-что, что я люблю больше. Точнее, кое-кто, — поправился Пхичит, как ни в чем не бывало смешивая в стакане колу с виски.
Юри зажал рот открывшему его было Виктору одной рукой и резко повернулся к Пхичиту.
— Я что-то пропустил?
О, понеслась. Юра выдохнул, глядя на Кацуки. С виду и не скажешь, какие там грозовые фронты внутри этой головы. Вечно спокойный и вежливый, когда Юри взрывался или нервничал, можно было сразу объявлять о капитуляции. Виктор так и делал, зная, каким бывает его японский супруг в гневе или крайнем состоянии перенапряжения. Даже Фельцман, когда Юри начал тренироваться в Санкт-Петербурге, удивлялся этим метаморфозам. Кацуки, как и вся его родная страна, тот еще ящик Пандоры. Вон и взгляд уже начал меняться, сейчас начнется.
— Ее зовут Мали, — сказал Пхичит, не обращая внимания на то, как его буравили глазами сбоку. — У нее очень строгие родители, которые не хотят, чтобы она выходила замуж за публичного человека. Чтобы шагу не давали ступить, писали в СМИ, обсуждали.
— А ты жениться что ли собрался? — хрипло спросила Мила и тут же потянулась за отставленным было стаканом.
— Да. Мы поженимся, и я хочу на год уехать. Показать ей другие страны — она никогда не выезжала из Таиланда. Я долгое время копил деньги на то, чтобы сделать это, — кивнул Пхичит, продолжая улыбаться, как будто говорил о погоде на завтра, а не о том, что решил так круто изменить свою жизнь.
— Вот это поворот, — пробормотал Виктор сквозь ладонь Юри, которую тот, забывшись, продолжать держать на его губах.
— Да тебя же все равно в покое не оставят, — развел руками Крис. — Будут писать еще больше, чем до этого.
— Вам я говорю правду. Потому что доверяю, — Пхичит откинулся на спинку стула. Его темные глаза блестели углями на смуглом лице. Он вдруг показался Юре таким взрослым и собранным, серьезным. — Для всех остальных же я снимаюсь по медицинским из-за травмы колена.
Травма и правда была. В прошлом году. Юра не знал подробностей — Пхичит тогда неудачно прыгнул тройной сальхов на тренировке, на которой никто не присутствовал. Чалдини всех на уши поднял, но Пхичит все же докатал сезон. Но пошумели знатно, об этом много где писали.
— А что это изменит для ее родителей? — спросил Юри. — Если ты потом планируешь вернуться в спорт, все снова станет точно так же.
— Не совсем, — спокойно отозвался Пхичит. — Я верю в лучшее. Если они увидят, что она счастлива со мной, я надеюсь, они изменят свое мнение. А я хочу сделать ее счастливой.
Мила булькнула колой с виски и выдохнула с протяжным “о-о-у”.
— Это так… так романтично, — сказала она.
— То есть еще не факт, что ты все же вернешься? — спросил Юри, нахмурившись.
— Я готов рискнуть. Фигурное катание всегда было для меня всем, но теперь появилось кое-что еще. Ты это знаешь чуть ли не лучше меня, — Пхичит посмотрел Юри в глаза, и тот отвел взгляд, покосился на сидевшего с грустной улыбкой на губах Виктора.
— Ты молодец, Пхичит, — подал голос хранивший до этого молчание Отабек. — И все правильно делаешь. Если это ради любимой девушки, это здорово. Удачи тебе, — он протянул Пхичиту стакан, и тот звякнул об его край своим.
Юри выдохнул, потрепал Виктора по колену. Юра рассматривал темно-янтарные пузырьки, поднимавшиеся со дна стакана. Вот, значит, как оно бывает. Люди отказываются от всего ради другого человека. Вот так вот просто и безо всяких сожалений. Он подумал о том, смог ли бы сам исключить из своей жизни фигурное катание. Покосился на Отабека. Ради него — смог бы? Сложно представить себе такую ситуацию, но все же. Внутри все сжалось в тугой комок от этих мыслей. Ни тренировок, ни льда, ни этого потрясающего ощущения полета. И больше ты ничего не умеешь так же хорошо, нужно что-то начинать заново, с нуля. Но, может, если рядом будет человек, который понимает тебя, поддерживает, дает тебе силы — столько, сколько всегда давал Отабек, как будто не оставлял для самого себя ни капли, — это вполне реально? На душе, вопреки всему, стало тепло. Отабек поддержал Пхичита, был единственным, кто не задавал вопросов, а просто принял чужое решение.
За это Юра его и любил.
Когда все успокоились, разговор снова стал мирным и непринужденным. Мила рассказывала о Стэнли, который обещал ей на Новый Год забрать ее в Нью-Йорк. Юра сидел, изредка вставляя мало что значившие фразы, и думал о том, как они все изменились за это время. Что-то оставалось прежним, казалось, даже стояло на месте, однако, если оглянуться назад, сколько же всего стало совсем другим, обрело другие краски и тона, повернулось так, что не вернешь уже того, что было.
За металлическим забором шумел, как шквалистый ветер в чистом поле, Токио. Ездили машины, позвякивали велосипеды, переговаривались прохожие. Жизнь ни на секунду не останавливалась, и от этого порой становилось жутковато. Не поставишь на паузу, не попросишь крутиться помедленнее.
Когда Гоша уже стал посапывать, скрутившись на стуле, как змея, и положив голову на сложенные на деревянной спинке руки, а Отабек отправился на кухню помогать Пхичиту прибираться, Юра, которому сказали, что его помощь не нужна — только толкаться на маленьком пространстве, — поднялся к себе в номер. Когда он дошел по пустому коридору до самого конца, его внимание привлекла приоткрытая соседняя дверь без номера и каких-либо опознавательных знаков. Было четко видно, что за ней — темнота. Любопытство взяло верх, и Юра, приложив усилия, распахнул ее.
Перед глазами предстал небольшой балкон с уходившей куда-то наверх лестницей. Юра вышел, заглянул за угол, куда поднимались ступени. У них был последний этаж, выше — только крыша. Внизу сияли огни, насколько хватало глаз. В уголке стояла высокая урна для сигарет, и Юра пощупал пальцами пачку, которую еще днем прихватил из рюкзака, вытащил ее, покопался в поисках зажигалки. Закурил. В ушах зазвенело от ветра, пахнувшего теплом и тем самым горьким ароматом, уже знакомым, токийским. Юра оглянулся на прикрытую дверь на этаж, поколебался пару мгновений и, затянувшись дымом, пошел вверх по лестнице.
Ступени и правда доходили до самой крыши, отгороженной от маленькой площадки, на которой лестница заканчивалась, металлической оградкой. Перебираться через нее Юра не стал, просто замер, глядя на открывшийся вид. Прямо перед лицом переливалась, как сундук с сокровищами, Токийская Башня. Токийское Небесное Дерево. Юра положил локти на парапет, припал к нему — теплому, нагретому дневным солнцем — грудью, не отрывая глаз от уходившего в редкие, словно размазанные по ночному небу облака шпиля. Он даже ненадолго забыл про сигарету в пальцах, наблюдая за переливами огней. Небоскребы, на самых верхушках которых по краям горели маленькие красные лампочки, дома пониже, торговые центры, дороги, которые казались с такой высоты запутанными серебристыми нитями. Внизу лучился ночной жизнью район Аракава, который Юра упорно называл Минами-Сэндзю — по станции метро.
Токио не был городом, в котором Юра хотел бы жить. Но Токио завораживал, приковывал к себе взгляд, будто гвоздями приколачивал. И не отпускал, тянул — мягко, будто приглашающе.
Смотри на меня. Не отводи глаз.
Внутри было тихо. Теплый ветер трепал волосы, бросая челку на лицо.
Послышались шаги, и Юра повернул голову к лестнице. Держась за стенку, к нему поднималась Мила со стаканом в руке.
— О, Юрка, — сказала она, остановившись и подняв на него взгляд. — Я думала, только я пока что нашла это место.
— Это же мужской этаж, — усмехнулся Юра, протягивая ей руку и помогая взойти на площадку, на которой стоял сам.
— Крыша-то общая, — дернула плечом Мила. — Дай сигарету.
Юра достал пачку из кармана, положил на широкий парапет, вспомнил про свою сигарету, затянулся. Мила поставила стакан рядом с пачкой, выцарапала из нее, не поднимая, сигарету. Вздохнула.
— Кто-то пьяненький, — съязвил Юра.
— Ой, ну вас всех, — поморщилась Мила, выпуская изо рта дым. — Не будешь с вами пьяной, когда вокруг такие разговоры. Любовь, все дела.
Юра отвел от нее взгляд, посмотрел на переливавшуюся башню.
— Да, Пхичит, конечно, выдал, — сказал он.
— Он молодец. Не каждый вот так вот может… ради любимой, — Мила почти легла на парапет, вытягивая вперед руку с сигаретой. Ее запястье безвольно повисло, как оборванный провод.
— Ей повезло, — коротко ответил Юра.
— И не только ей, — непонятно сказала Мила. Повернулась, не отрываясь от парапета, глянула на Юру. Рыжие волосы упали ей на лицо, и она попыталась сдуть их с глаз.
— И тебе тоже. У тебя Стэнли, Новый Год в Нью-Йорке, — пожал плечами Юра.
— Да мы с ним видимся раз в год по обещанию. И что-то он не особо часто зовет меня к себе. А мне ведь уже не восемнадцать.
Юра фыркнул. Нашлась тут самая старая.
— А вы все вон чего, — продолжала девушка, положив подбородок на вытянутую руку. — Витя с Юри поженились. Счастливы вроде. Это же видно, тут и к гадалке не ходи. Пхичит решил бросить любимое дело ради девочки. Прямо Ромео и Джульетта. Хотя я рада за него, ты не подумай. И Отабек еще, — Мила резко замолчала, глухо покашляла.
— А что Отабек? — напрягся Юра.
Вспомнились слова Отабека о том разговоре на пляже. Могло ли быть так, что Мила знала больше, чем он?
— Ничего, не бери в голову.
— Мила!
Мила прикрыла глаза. Тихо сказала: “да блин”.
— Говори, раз уж начала, — строго сказал Юра.
— Ну… Он же уехать хотел. Уже передумал, я так поняла, — медленно произнесла девушка. — Чтобы ты… чтобы тебе лучше было, в общем.
— Об этом я в курсе, — выдохнул Юра, снова облокачиваясь рядом с ней на парапет и вытягивая шею, чтобы рассмотреть, что было там — в самом низу, под прямой отвесной стеной отеля.
— Слышал? Чего тогда спрашиваешь?
— Думал, есть что-то еще.
— Не совсем, — ответила Мила. — Он просто переживал, что портит тебе отдых. И сам не мог… взять себя в руки.
— Мы уже это решили. Мы друзья. Теперь все будет нормально, — выдавил из себя Юра. Слова снова не шли, будто цеплялись за горло.
— Друзья… — прыснула Мила, покачала головой, сказала протяжное “а-а-а”. — Дураки вы, а не друзья. Ладно, я спать пошла.
— Чего это дураки-то? — обиженно спросил Юра.
Мила уже встала прямо и выглядела так, будто и не выпивала вовсе. Ее голубые глаза в таком тусклом свете ночного города выглядели совсем синими и блестящими. Она пожала плечами, махнула рукой и начала спускаться по лестнице. Едва Юра хотел снова вернуться к созерцанию Токио, он услышал тихое:
— Меня бы кто так любил, как он — тебя.
Юра открыл рот, чтобы переспросить, но Мила уже скрылась за поворотом лестницы. Сердце шарахнулось об ребра, как птица, налетевшая на стекло.
*
— Доброе утро, — когда Юра спустился на кухню, Отабек выглянул из-за стойки и помахал ему короткой металлической лопаткой.
— Привет, — отозвался Юра. — Ты что это там делаешь?
— Да я тут… Вот, — Отабек перегнулся через стойку и поставил на столик тарелку с тостами. В Японии продавали гигантский тостовый хлеб, очень вкусный и чуточку сладковатый. — Масла нет, я три магазина обошел, так что с маргарином. Возьмешь в холодильнике?
— Офигеть, — присвистнул Юра, выполняя просьбу. — Тосты без тостера.
— А тут вот такая штука есть, — Отабек, дождавшись, пока Юра повернется и посмотрит на него, потряс в воздухе небольшой решеточкой с заклепками. — Для духовки. Кофе?
— Да я сделаю, — Юра положил на стол упаковку маргарина — вроде, он, по крайней мере на ощупь под оберткой и по форме — и полез в шкафчик за чашками. — Ты будешь?
— Я уже пил, — отозвался Отабек. — Ты чего как рано встал? Все еще спят.
— У тебя могу спросить то же самое.
— Ты же знаешь, я долго не сплю, — спокойно сказал Отабек.
Юра знал. Алтын вечно вскакивал раньше него, как будто на поезд опаздывал. Всегда очень резко просыпался и сразу вставал, не разлеживаясь, как Юра ни уговаривал его поваляться еще. И шел варить кофе. Вкусный, со специями, которые все время прятал от Юры и просил угадать.
Юра так и не угадал.
— Ты вчера так резко ушел, что-то случилось? — спросил Отабек, когда Юра насыпал в чашку мелко молотый кофе — опять что-то среднее между растворимым и нормальным — и залил кипятком из термопота.
— А? Не-не, — Юра замотал головой, отплевался от тут же прилипших к губам волос. — Я выход на крышу нашел. У нас в конце коридора.
— Я там был утром, — кивнул Отабек, отрывая края упаковки от маргарина. — Красиво. И не жарко еще было.
— Во сколько же ты встал?
— Не знаю, часов в семь, может.
— Охренеть, ну ты даешь, — Юра отхлебнул кофе, обжигая язык.
Не говорить же, что он слышал и когда Отабек вернулся ночью в номер — по тихому щелчку соседней двери, — и как он утром выходил в коридор и шел в ванную. И как шумела вода. Слова Милы не шли из головы и вертелись там, как белки в колесе, по кругу раз за разом. Почему она так сказала? Что имела в виду? Юре несколько раз, когда он коротко засыпал, снилось, как он догонял ее на лестнице и все же задавал все эти вопросы. Но он просыпался, не дожидаясь на них ответов. Наверное, даже его подсознание не могло найти правильных слов.
Отабек улыбнулся, пододвинул к руке Юры, лежавшей на столе, тарелку с уже намазанным слоем маргарина тостом. Почти как в Алматы. Почти как в Питере, когда Отабек приехал с ответным визитом на Рождество. И они с Юрой полночи гуляли, пока не промерзли до костей, а утром Отабек тоже готовил. Какой-то диковинный омлет с кучей всего, что осталось в холодильнике. И тогда можно было встать, обогнуть стол, рухнуть на колени, обнимая за шею, уткнуться носом в пахнувшие шампунем волосы на макушке и не думать, не сдерживать себя в этом простом желании — всего лишь прикоснуться.