Но иногда действительность закручивает такую тугую спираль, водоворот событий становится таким пресным, а дела рода, мероприятия и бесконечные “должна, обязана”, “быть там, быть здесь” так сильно разрывают ее, словно хлипенькую веревочку, что однажды Серверджина не выдерживает и увлекает за собой Яна, за тяжелые массивные двери своей спальни, которые никто не распахнет. Прелесть фамильного особняка - в огромных комнатах, где никому ни до кого нет дела. Вежливые, вынужденные соседи, сосуществующие на внушительной территории, изредка встречающиеся друг с другом за семейными трапезами и на официальных торжествах. В остальное же время каждый предоставлен сам себе.
Разумеется, он уже был здесь. Она привела его к себе на второй или третий день - чтобы понять хотя бы, что он из себя представляет. Он был ее частым гостем, во все случаи, когда им приходилось трахаться… Но она ни разу не позволяла ему оставаться на ночь. Сон - это время, которое она проводит только с собой. Ян - не случайный, пьяный партнер, с которым она уснула после закрытого сборища эраклионской знати. Ему можно сказать, чтобы он переместился домой. Его можно прогнать. Он нужен ей в жизни ровно настолько, насколько Серверджина сама позволяет ему находиться в ней.
Лайтмер удобен, с ним можно и поговорить, и провести досуг, и удовлетворить потребности тела. А еще он почти Велигд, что вообще отлично. Но плюс их отношений, как уже когда-то подметила Серверджина, в том, что именно в ее руках находится власть. Именно она верховодит, и именно она принимает решения.
Это - немного странное, немного, может быть, не запланированное изначально, но в конце концов Серверджина приходит к выводу, что почему бы и нет. Ведь месяц с небольшим - это уже какой-то срок, правда?
Можно и показать ему. Поэтому без лишних вопросов она увлекает за собой и тут же запирает массивную дверь, ясно показывая, что в ближайшее время они останутся тут вдвоем. А затем предлагает ему выпить.
Ян - не слишком ярый трезвенник, как его отец, но он пьет гораздо меньше, чем она. Серверджина за долгие годы уже чуть ли не в миллиграммах знает дозу, способную довести ее до кондиции. Действия для нее уже привычны. Напиться? Хочется ли ей сегодня этого? Серверджина не очень знает, кажется, это происходит слишком спонтанно, чтобы думать. Явление редкое, но может же она позволить себе такое… Впервые за один, два года? Вспомнить былое. Без голубых таблеточек, правда, без случайных дел, без потери памяти, внезапных Энчантиксов и трупов. С Яном Лайтмером, который, в общем-то, не предназначен для этого. Но время теперь такие, что в собеседники-собутыльники зовешь милых, хороших мальчиков.
Ее даже тянет рассмеяться от всего этого, и, кажется, она смеется, потому что это удивительное чувство - голова свинцовая-свинцовая такая и легкая одновременно, а тело качает и плывет. И кажется, будто бы ты в здравом уме и трезвой памяти, но на самом деле с трудом связываешь два слова. Так напиваются - когда веселятся, убегают от проблем, принадлежат к высшему обществу. Так напиваются, потому что напиваться по-другому - моветон. Так напиваться - надо. Если ты с ними, то ты с ними, и неважно, что внутренне ты, может быть, вообще один.
Она смеется, но не в пьяном угаре, как эти дешевые, грязные дурочки, а горьким, хрипловатым таким смехом, грудным, тяжелым почти, как она сама, твердая и решительная. Серверджина смеется и разъясняет все эти тонкости Яну, который тоже что-то говорит. Но она, если честно, его не слышит. Или не хочет слышать.
У него на лице, кажется, поначалу написано неодобрение. Или ей так кажется, она думает, что это у него написано, а на самом деле у него такое непроницаемое выражение - ну совсем, как у его отца. Только у Велигда Лайтмера еще и взгляд такой тяжелый, что убиться хочется, но Серверджина никогда под ним не сгибалось, а у Яна он светлый, чистый.
Вообще не такой, как его отец. И в то же время такой же.
Об этом она тоже ему рассказывает.
Серверджина вообще многое Яну рассказывает. В этом нет особой необходимости, это вообще ему вроде бы знать не нужно, но… Почему бы и нет. Каждому человеку иногда хочется облегчить душу. В какой-то момент в Серверджине даже взыгрывает любопытство: не испугается, не уйдет ли. Не упорхнет ли, узнав, что скрывается в ее темных омутах?
Она смеется - и не жалеет его. Рассказывает что-то о правилах закрытых сборищ, рассказывает о голубых таблетках, подбрасываемых в алкоголь, рассказывает и о том, что она, кстати, предпочитает крепкий, хорошо выдержанный, урожайных годов алкоголь, что разливают в бутыли, которые расходятся по приватным коллекциям и которые подают в хороших, известных ресторанах, чьим хозяевам Серверджина лично жала руку.
И о том злополучном дне, когда получила Энчантикс, о своих невысказанных догадках и нежелании знать, что произошло на самом деле.
- Думаешь, я слабая? - смеется она, и ее совершенно, на самом деле, не интересует, что он ответит.
Может, и слабая. Может, разумная. Какая разница, в общем-то, никто уже ничего не докажет. А совесть, вопросы морали? От этого не убежишь, с этим жить, и если от того, что прописано в законе, можно спрятаться, то от того, что, возможно, ты совершил… От этого не скроешься. Не знаешь, и дышится легче.
- Мне все равно, - отвечает она за него и продолжает дальше.
На самом деле, кажется, говорит только она одна, а он только молчит, может, даже говорит что-то делает, но Серверджине неинтересно, она только иногда с интересом тянется к его лицу и пробегается по нему пальцами, очерчивая контур. Не Велигд Лайтмер, а вроде и Велигд.
“Знаешь, я трахалась с твоим отцом. Знаешь, я хотела, чтобы твой отец бросил твою мать и оказался со мной. Знаешь, в своих снах я так и сделала, они разошлись, а я подобрала его и сделала для него больше и лучше, чем все те, кого он знает здесь, в реальной жизни. Больше, чем твоя мать. Ты не Велигд Лайтмер, но тоже, в общем-то, неплох”.
Она даже прикасается к нему губами - просто потому что хочется зачем-то его поцеловать. И усмехнуться, совершенно ведь не отпрянет. Но уже и не застывает, отвечает. Освоился? Возможно.
“Вот ты представляешь свою Цюрик, а я сбегала в свои сны, чтобы трахаться с Велигдом Лайтмером”.
Про сны она рассказывает ему тоже. Смеется, отпивает из бокала еще и рассказывает. Тщательно: и про магию, которая позволяет считать человека, и про способность моделировать свои видения.
Вот здесь, кажется, она впервые за весь вечер его слышит.
- Ты должна остановиться, Серверджина, - говорит он, нахмуриваясь, - судя по тому, что ты рассказываешь, твоя магия творит опасные вещи. Это может плохо закончиться. Не позволяй себя затягивать.
Дракон, ну какой ребенок. Она отмахивается от его слов, как от назойливой мухи: нашел время, когда и кому читать наставления. Много он знает. Ну, может, со стороны и звучит пугающе. Может быть.
И она продолжает говорить про сны, а Ян продолжает просить ее остановиться. Говорит про то, что раньше бегала к Велигду чаще, сейчас, однако (сама удивляется, когда произносит это вслух), не бегает вообще, это тема закрытая. Или почти? Непонятно. Но сны - это такое… Ее. Он опять просит ее остановиться.
Она снова отмахивается от его слов. Время летит, и томительная темнота, ясность-замутненность взгляда спадает, Серверджина встречает этот этап с неудовольствием, будто что-то горькое. На Лайтмера ей почему-то смотреть не хочется, горько и неприятно. Может, потому что он видел ее такой, может, потому что все это слушал. Может, потому что сейчас он начнет читать ей нотации… Или просто посмотрит неодобрительным взглядом. А может, просто противно. Да, ей совершенно не хочется, чтобы Ян Лайтмер тут находился. Зачем она вообще его притащила?
Послать, послать бы его отсюда вон. Серверджина говорит ему убираться. Так и говорит, жестко, может быть, даже чуть грубо. Как отрезав. Возможно, после этого он не захочет ее знать. Возможно, скажет, что нет, спасибо, сыт по горло.
А что, это же прерогатива светлых, непорочных и чистых мальчиков - сбегать от темных душ, сбегать от первых трудностей и первых человеческих пороков. Ну, в конце концов, она же хотела на это посмотреть.
- Я, конечно, уйду, Серверджина, - как-то не очень определенно говорит Ян, - но мы завтра встретимся. И еще об этом поговорим. Сейчас ты невменяема, - он что, и правда считает ее невменяемой? - Ну, или не поговорим, но в любом случае увидимся уж точно, - он пытается прикоснуться к ней, но она отдергивает руку. - Хорошо, я не буду тебя трогать, ты, наверное, умеешь справляться с этим сама. Просто ложись спать, Серверджина, пожалуйста.
Пусть он убирается вон. Ян Лайтмер исчезает из ее комнаты прочь. А Серверджина тут же проваливается в свой моделированный сон и раскрывает глаза, вырываясь с еще большим трудом, чем даже в последнее время, а затем… Ее брови взлетают высоко вверх. Потому что, черт возьми, Лайтмер успел побывать здесь. Ночью ли, утром (но она же проснулась от звонка будильника, он, что встал еще раньше) - неважно, главное, он был здесь, лицезрел ее спящую. Ей бы подавить волну гнева, поднимающуюся внутри. Но читает надпись на стикере, наклеенном на флакон, который он оставил рядом с ней, на ее подушке почти. И усмехается. Да, он догадался верно. Голова-то еще гудит, настроение не очень хорошее, а Ян Лайтмер сварил ей антипохмельное зелье. Ну что ж, спасибо.
Значит, скорее всего не сбежал. Серверджина выпивает пузырек залпом, не моргая. Кажется, он более крепкая птичка, чем она предполагала. Что же ты за существо такое, Ян Лайтмер? Что в тебе есть от твоего отца, а что принес в этот мир ты сам? Сильнее или слабее ты его? И интереснее ли?
Возможно. Пальцы сжимают пустой флакон. Пора выходить в свет, и снова быть Серверджиной Рафстер - привычное состояние, ни против, ни за которого она никогда не высказывала.
Хуже, что она не совсем помнит, что она рассказала ему из своей биографии. Про Энчантикс свой, про вечные голубые таблеточки, про сны свои… Было ли про сны? Она правда выпила много. Не помнит. Но если он оставил ей зелье и не сбежал, значит, про Велигда он не узнал. Она, рассмеявшись, не поведала ему об этом. Ведь любой нормальный человек сбежит, если узнает, что девушка, которую ты трахаешь, трахается во сне с твоим отцом и явно бы предпочла его тебе. А Ян Лайтмер, он же нормальный, верно? Верно. Значит, все хорошо.
И Серверджина вступает в новой день с прежней непоколебимой уверенностью.
========== Глава 4. Сбегать во сны ==========
Ох, как же Серверджина млела, когда он касался ее груди. Когда проводил языком по нежно-розовым и сморщенным соскам, которые тут же затвердевали. Как от этого наливались, набухали, увеличиваясь в размерах, ее груди - ее чертова, фатальная слабость. Стоило любому мужчине коснуться их - и Серверджина умирала, будучи готовой на все. Как правило, едва ли они доводили дело до конца, отрываясь на более, приятные для них занятия.
Но когда чей-то язык блуждал по околососковым окружностям, когда ее шея и декольте покрывались красными пятнами, от того, что туда приливала кровь… Тогда Серверджина чувствовала себя ослабевшей, покорной и - что хуже - лучше всего подставленной для удара.
Касаться ее груди - это было первой вещью, которой она научила Яна Лайтмера. Ох, Дракон, как же он не походил на этих богатеньких засранцев, чье эго взлетало до небес. О, такие любили схватитить за волосы резко, от чего было неприятно и больно, драть жестко, грубо и часто насухо, искренне веря в то, что женщина способна получить удовольствие только потому, что в нее вошел их член. Это тебе не Велигд Лайтмер, которому хоть крышу сносило только от того же самого жесткого секса, стоило его партнерше хоть пикнуть, тут же выпадал из своего транса и с тревогой на лице выяснял, что не так. Больше всего он боялся причинить боль, а эти… Эти не боялись ничего. Если женщина еще смела сообщать им после совокупления, что ей что-то не понравилось, они, не задумываясь, навешивали на нее ярлык “фригидной”. Ей попадались хорошие мужчины. Но такие - в большем количестве.
Ян же был неприхотлив. И даже не потому, что ему было не с чем сравнивать. В нем крылось одно очень хорошее качество - уважение к женщине, которое проскальзывало во всем. Прежде всего он стремился доставить удовольствие своей партнерше. И Серверджина без стеснения учила его, как доставить удовольствие только ей. Первый их раз был оценивающим. Во второй она четко и ясно говорила ему, что и где надо сделать, чтобы она… Ах! Да, вот так.
И Ян быстро учился. Ему же достигнуть оргазма было значительно проще. Казалось, он млел просто уже от того факта, что рядом с ним кто-то есть. Как и любой мужчина, Ян тоже был падок на красивых девушек. Как и его отец. В свое время Серверджина сделала предположение, что у них могут совпадать вкусы. И не прогадала.
Он любил, когда ему делали глубокий минет. Любил неосознанно, потому что до Серверджины он испытывал это, пожалуй, только один раз в жизни. Она помнит, как выяснила, кто был его первой. Это произошло смешно и даже немного нелепо. Как-то они услышали, что откуда-то на всю громкость разливался новый хит этой стремительно взлетевшей наверх певички - Билли Ламберт, чье смеющееся личико мелькало на рекламных стендах, в телевизорах и интернете все чаще.
Когда Ян услышал этот голос, он улыбнулся так, как улыбаются мужчины, если с этой девушкой у них что-то было. И гораздо приятнее, чем неудавшаяся интрижка.
- Ты знаешь ее? - спросила тогда Серверджина.
- Да, мы познакомились, когда она училась в Алфее.
- У вас что-то было?
- Да, она стала моей первой.
Тогда Серверджина на секунду погрузилась в легкое изумление: Ян и с популярной нынче поп-певицей? Хороший кусок он умудрился, однако, ухватить. Правда, после некоторых брошенных невзначай, более детальных расспросов ей удалось выяснить, что, скорее, это Билли Ламберт умудрилась отхватить Яна. И, похоже, у этого Лайтмера любой секс начинался с того, что девушки спускали ему штаны. Так Серверджина выяснила, кто был его первой девушкой. И последней, пока не появилась она.
Странно, что Ян при прочих равных не умудрился влюбиться в нее и не удовлетворял свои потребности на ее изображения - каким-то чудесным образом он на протяжении всех этих лет воспринимал Билли Ламберт как хорошую приятельницу, с которой в свое время они переписывались примерно раз в неделю и несколько раз встречались вживую.
Впрочем, это еще раз доказывало, что у него была голова на плечах.
Но, скорее всего, именно от этой Ламберт он и пристрастился к глубокому минету. Покажи мужчине приятное, и он будет требовать этого каждый раз, а если не требовать - то хотя бы ждать.
И когда Серверджина раскачивала своей головой из стороны в сторону, Ян Лайтмер буквально цепенел - примени к нему пару-тройку несложных ухищрений, и вот он уже изливался ей в рот, а Серверджина всегда глотала, почти никогда не морщась.
В постели же…
В постели они не Серверджина Рафстер и не Ян Лаймтер, а скорее, скорее… Мужчина и женщина, сплетающиеся воедино.
Серверджина давно уже поняла, что когда дело доходило до постели, то там уже становилось все равно, кто перед тобой. Со всех тогда вмиг слетали одежда, деньги, статус и всевозможные ярлыки. Оставались только потные, раскрасневшиеся, обнаженные тела, пытающиеся соединиться, произвести акт - и снова обрести одежду, деньги, статус, имя, в конце концов.
Но с Яном Лайтмером, наверное, ей было все-таки чуточку легче. Странно объяснить, но, может быть, дело как раз в том, что он не походил ни на одного ее партнера. Может быть, в том, что он действительно искренне, от всего сердца старался сделать так, чтобы ей понравилось. Слушал ее бесконечное: “Вот так, да. Не здесь. Чуть сильнее… Да, так”. Он так благодушно внимал ее словам, что иногда Серверджине казалось, что она и правда лекции ему читает. Лекции, которые с лихвой окупаются.
С ним было легче. В постоянном партнере были свои плюсы. Спустя два месяца их отношений Серверджина уже по-своему успела к нему привыкнуть. Ян не надоедал. Не отвлекал. Его не было слишком много. У него была своя жизнь, и он прекрасно обходился без нее, Серверджины, когда она обходилась без него.