Алые, влажные губы омеги. Они трепещут, полуприкрыто и заманчиво. Какой-то глупец сравнил их с лепестками роз. Саске не согласен. В корне. Лепестки роз нежны и ранимы, прекрасны и стыдливы, они мимолетны и поэтому так ценимы и прекрасны, а губы человеческие, дарящие поцелуи и шепчущие слова любви, способны убить этими же касаниями, своим шепотом вывернув душу наизнанку так, чтобы обнаженное сердце пульсировало черной кровью у всех на виду.
Саске подается вперед, присматриваясь к розовым губам, которые некогда он так любил целовать и покусывать, поцелуи которых любил он сам. Смотрит долго, мучительно долго, учитывая то, что омега возбужденно трепещет перед ним, а его член, тянучи, пульсирует увеличивающимся узлом, а после его взгляд скользит выше, чтобы с игривым любопытством посмотреть в потемневшую зелень глаз Харуно.
- Сас… – в ответ он лишь качает головой, прикладывая указательный палец к пухлым губам. Кажется, он помнил их вкус, ожидаемо, вишневый, вот только теперь не понимал, чем же он ему так нравился все эти десять лет. Десять лет… Одноклассники волей судьбы. Друзья, начиная с младшей школы и до самого выпуска. Любовники на одну ночь без претензий и обязательств. Пара, которая должна была стать семьей. Десять лет… Достаточно для того, чтобы выбор можно назвать осознанным и правильным, и мимолетная встреча длиною в пятнадцать минут, которая смогла затмить собой все эти десять лет.
Саске подымается и омега тянется за ним. Она тянется к его губам, приподнимаясь на носочки, держится за его ладони, переплетая пальцы и жадно смотрит в глаза. Саске смотрит в ответ, с высоты своего роста, чуть склонив голову. Очередной раскат грома забирается под кожу, отдаваясь гулким эхом в темени пустоты, сплетаясь с цепями и натягивая их до предела. В гулкой тиши слышится удар капель. Кап… Кап… Кап… То ли хрустальный дождь с крыши, то ли алая кровь с разодранных в клочья запястий. Под серой кожей бугрятся мышцы, напряженные до предела. Кажется, они сейчас разорвутся, обнажая кости и сухожилия. И не будет больше цепей. Не будет страдника. Не будет этой затягивающей темени, заполненной фальшивыми чувствами.
Молния ударяет где-то совсем близко. Саске, словно опомнившись, резко дергает омегу на себя. Прокручивает её вокруг своей оси, словно в танце, прижимая спиной к крепкой груди. Сакура смеется. Она счастлива. Потирается о него, словно большая кошка. Скользит по его бедрам ладонями. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Пытается почувствовать отклик его сущности на свой зов.
Громкий лязг бьет по ушам, и Саске вздрагивает. Тянется в темноту, в пустоту, в пропасть, в которой заточен тот, седовласый, серокожий пленник. Огромная двустворчатая дверь захлопывается прямо перед ним, чуть задевая кончики пальцев. Жжет. По лицу ползут вязкие, горячие капли, застилая обзор мутной пеленой. Саске, словно вспыливший ребёнок, торопливо стирает кровь с лица, подбегает к двери и, что есть силы, громыхает в неё кулаками. Кожа на ладонях шипит, пузырится, падает в прорву изодранными ошметками. На её месте сразу же нарастает новая и снова обугливается. Саске не чувствует боли. Физической. Болит внутри. И, движимый этой болью, он не собирается сдаваться, пока не проломит эту чертову дверь, за которой… Он. Седовласый, серокожий, ожидающий его пленник.
«Печать». Кандзи огнем вспыхивает перед глазами. Воздух вибрирует. Сама дверь вибрирует, источая просто невероятную силу. Саске прикрывает уши ладонями и что-то кричит. Какое-то обещание, то ли вернуться, то ли не сдаваться. А мир вокруг словно смеется над ним, багровея. Дверь уходит в небытие. Растворяется в этом алом всполохе, в котором зарождаются черные вихри. Тело обездвижено и непослушно. Миллионы иголок впиваются в него, но он снова не чувствует боли. Только пустоту, будто от него оторвали огромный кусок, причем уже давно, просто он не хотел замечать этого, безмятежно пытаясь жить дальше. Чернота обращается зрачками Шарингана. Закручивается в спирали Мангекё. На миг исчезает. Удар сердца. Сотня пар глаз, устремленных на него. На этот раз боль обрушивается, скручивает его тело, вспарывает грудную клетку и сжимается вокруг сердца. Бороться дальше нет сил. Нет желания. Нет стимула. Быть поглощенным тьмой не так-то уж и плохо, если вслед за ней придет забвение.
Призрачный силуэт вдали. Мягкий, золотистый, окутанный ало-черной тьмой. Глазницы пусты. Его глаза превратились в склизкие лужицы у ног, но внутренний, сущностный взор ещё способен чувствовать это существо. Если Предки, и правда, все ещё наблюдают за своими потомками, то, наверное, они ощущаются именно так. Как луч надежды и протянутая рука помощи. Саске цепляется за аккуратную ладонь, сжимая хрупкие пальцы сильно. Наверное, до боли. И вспышка света режет по уже несуществующим глазам, впиваясь во внутренности острыми крючками. Что ж, спасение тоже должно быть болезненным, иначе его не оценить.
- Саске… - и ему кажется, что он уже где-то слышал этот голос. Но шепот слишком тихий. Он тонет во вспышке света. И исчезает вместе с откатывающейся золотистой волной, пусть ему и показалось, что существо снова шепнуло его имя на прощание. С обещанием.
- Саске, - он удивленно моргает, пораженный произошедшим. Сакура все ещё прижимается к нему. Он её обнимает. Крепко. Слишком крепко, чувствуя тяжело вздымающиеся ребра под своими ладонями.
Она тянется к его лицу. Прикасается горячими, чуть влажными пальцами. В её зеленых глазах опять обожание и пульсация искренней любви. Глаза слегка щиплет от внезапности и неподвластности раскрывшегося Шарингана. Уголки губ трогает безысходная улыбка. Наконец, Сакура увидела то, чего так отчаянно желала. Она считает, что если её доступно сокровенное, значит, назад пути больше нет. Глупо и наивно – так считает сам Саске.
Инстинкты альфы кипят внутри, и он бесцеремонно и чуточку зло толкает омегу вперед. Надавливает на хрупкие лопатки, укладывая на обеденный стол. Без поцелуев и ласк. Грубо, быстро, следуя желаниям.
Сиреневый атлас подымает рывком. Рывком же стягивает кружевное белье до самых щиколоток. И снова почти без ласк, нежности и глупых слов. Лишь несколько небрежных прикосновений, постельных формальностей, условностей, отточенных и заезженных. Омега и так возбуждена и принадлежит только ему. Так к чему церемонии, если завоевывать нечего?
Входит резко и размашисто. По самый узел. Едва слышно рыча от удовольствия. Одной рукой сжимая хрупкое бедро, а второй все ещё надавливая между лопаток. Слишком близко от беззащитной шеи. Омега не против. Что-то в этой грубости её заводит. Она кричит и цепляется за край стола. Нитка белоснежных бус царапает отшлифованное дерево. Тонкие лямки сползли с плеч, и аккуратная грудь на каждом толчке елозит по гладкой столешнице, подогревая ощущения.
Саске ухмыляется. Удовольствие острое. На грани инстинктов. Омега покорна и страстна. Так чего же ему не хватает? Искусственный белый цветок, выдернутой из круглобокой вазочки, украшает растрепанные розовые локоны. Он трепещет в волосах омеги своим искусственным блеском, радуя глаз своей поддельной фальшью. И Саске нравится. Так, с мертвым цветком в волосах, омега возбуждает ещё больше.
Сладкий запах страсти забивает ноздри. Сакура уже и так на грани, то требовательно, то неистово, то приглушенно выкрикивая его имя. Её чувства, её искренняя любовь, её желание тонкими лезвиями скользят по коже, рисуя на его сущности кровавые кандзи. Расплата за ложь не так уж и болезненна. Просто с горьким привкусом и царапающим чувством вины.
Саске делает ещё пару глубоких толчков, а после запрокидывает голову, сжимая бедра омеги, и содрогается в первой волне оргазма. Сакура кричит на одной, высокой ноте, трепещет, сжимается вокруг него, принимая в себя семя альфы. Сладость сотрясает тело. Усталость и сомнения уходят вместе со стекающими мурашками по коже возбуждением. Где-то вдалеке снова разражается гром, своим гулом совпадая с приглушенным боем настенных часов.
Он отстраняется, не позволяя узлу сцепить его с омегой. Сакура тяжело дышит, смотрит на него затуманенными глазами, из-под влажной челки. На её губах счастливая, довольная улыбка. И Саске почему-то становится не по себе. Осколки склеены, но трещины все равно остались. Они слишком бросаются в глаза, чтобы их можно было игнорировать.
Саске отступает на шаг, застегивает штаны и выдыхает. Как-то не по-альфьи он поступил со своей омегой… и то видение. Что это было? Плод его воображения или же нечто, чему пришло время открыться?
Он подымает омегу на руки и несет наверх. Сакура прижимается к нему, обнимая за шею. Трется о его сильное плечо щекой. Зарывается пальцами в волосы. Что-то шепчет на ухо. Мертвый цветок теряется на пороге гостиной.
- В ванную? – спрашивает он хрипло, пытаясь выдать обязанность за искреннюю заботу. В гостиной знакомый запах. Режущий и вызывающий легкое головокружение. В высокой вазе благоухают белые тюльпаны. Девственно-белые, в сполохах все никак не утихающей грозы кажущиеся окутанные золотистым сиянием.
- В спальню, - шепчет Сакура, снова пытаясь установить с ним сущностную связь. Только сейчас Саске понимает, столь велика пропасть между сущностью Первородного и перерожденной… Нет, между ним и Сакурой. Омегой, которую он собирается перед Предками назвать своей женой.
- Люблю тебя, Саске, - снова шепчет, когда он усаживает её на кровать и скромно целует в бескровные губы. – Прости за сегодня.
- Я не в обиде. Отдыхай, - хорошо, что она произнесла две фразы, а не одну, иначе он бы просто не знал, что ответить. Раньше было легко произносить эти слова, а теперь они застревали в глотке, царапая стенки и не желая срываться с губ. Слова-предатели – иначе и не скажешь.
Он, как обычно, заваривает себе крепкий кофе. Берет из бара пузатый стакан, бросает в него два кубика льда и наполняет до половины золотистым виски. Пачка сигарет привычно ложится в задний карман. Сегодня ему хочется с цитрусовым вкусом. Обыденные вишневые так и остаются лежать на полке. Белые тюльпаны серебром мерцают в свете показавшейся полной луны. Их запах преследует его до самого кабинета и исчезает только тогда, когда натыкается на преграду в виде закрытой двери.
Гроза отходит, затихая, но мелкие капли все ещё бьются в окно. Саске работает долго и упорно. В свете настольной лампы и монитора. В объятиях цитрусовой дымки, аромата кофе и неги алкоголя.
Исхудавшие кубики льда звякают о толстое стекло. Саске удивленно смотрит на пустой стакан. Странно. Раньше ему было достаточно половины. Как и двух сигарет. В пепельнице уже три окурка. Чашка остывшего кофе полна до краев.
Странная ночь. Вседозволяющая. Саске подымается и распахивает окно. Прохлада касается его лица, лаская. Эти прикосновения на что-то похожи. На что-то смутно-знакомое, отдаленное, глубинное. Сущность молчит, а Саске к ней и не взывает. Не сегодня. Уже давно за полночь, но сон не идет. Такое бывает. Иногда. Саске не привыкать к бессонным, полнолунным ночам. Наверное, все-таки стоит ещё раз наполнить стакан.
Саске замирает у порога. Мысль о том, что придется идти через гостиную и снова видеть их, прекрасных, нежных и чистых, судорогой сводит ладонь уже на дверной ручке. И что такого в этих белых тюльпанах, что от одного взгляда на них внутри все сжимается? Колдовские цветы – не иначе.
Саске возвращается к столу и берет очередную сигарету. Решение приходит как-то само собой, и альфа ему почему-то не удивляется. Двигаясь в сизой дымке, пальцы на стационарном телефоне уверенно набирают номер. Гудки. Долгие и пронзительные, доносящиеся из динамика. Саске отходит к окну и выдыхает дым в темень. Условную, потому что город слепит и шуршит. Но сам альфа видит только темную кромку вдали, изредка разрезаемую всполохом далекой молнии.
- Учиха Итачи слушает, - Саске вздрагивает и замирает. Наверное, он все-таки надеялся, что этот звонок, как и дым с цитрусовым ароматом, канет в пустоту. Значит, не судьба. Или, все-таки, судьба.
- Прости, что разбудил, - медленно выдыхает с очередной порцией дыма.
- Я ещё не ложился, - ни грамма удивления в голосе, а мог и изобразить хотя бы для приличия. Саске тоже не удивлен. Наверное, он все же знал, что Итачи ответит, ведь исток силы их сущности Предка один. Итачи, как и он, предпочитает работать по ночам.
- Скажи, ты когда-нибудь дарил своим омегам белые тюльпаны? – срывается с языка легко и непринужденно, словно в старые-добрые времена, когда между ними ещё не было всех этих взрослых заморочек и условностей.
- Саске, ты это к чему? – голос собеседника чуть дрогнул. Тепло ползет от мерно стучащего в груди сердца до самых кончиков ледяных пальцев. Ни горячий кофе, ни крепкий виски, ни обжигающий дым. Наконец-то тепло. От пары слов, произнесенных в волнении.
- Просто ответь, - с нажимом, чтобы скрыть просьбу, - брат.
- Нет, - спустя пару секунд. – Никогда, - уверенно и решительно, но чуточку теплее, чем обычно. Оказывается, одно слово может сломать даже те преграды, которые кажутся нерушимыми, на самом деле оказываясь надуманными.
- И не дари, - чеканит Саске, комкая окурок о хрусталь пепельницы. – Никогда не дари омегам белые тюльпаны, Итачи, если не уверен, что в ваших отношениях нет никаких «но» или «может быть».
- Хорошо, - с легкостью соглашается невидимый собеседник, и Саске со вздохом опускается в кресло. – Спасибо за совет, отото.
- Доброй ночи, - Саске улыбается, забытое чувство заполняет пустоту в его груди, не всю, но достаточно для того, чтобы, уцепившись за него, встретить рассвет нового дня, - нии-сан.
Комментарий к О мыслях, приходящих в ночи.
*Райдзин – божество синтоистского пантеона, бог грома и бури в японской мифологии.
========== О мягкой поступи чувств 1. ==========
- Приветствую вас в магазине «Цветочная романтика». Меня зовут Намикадзе Наруто. Чем я могу вам помочь? – опять эта заученная фраза, неприятно царапающая сосредоточие сущности и жалящая сердце, стучащее в шальном, озорном ритме.
Два дня – именно на столько хватило его хваленой альфьей выдержки, и вот он опять у пестрой вывески, в нерешительности толкает дверь, под мелодию колокольчиков входя в цветочное царство. Как и в тот раз, его встречает вежливый омежка-продавец. Как и в тот раз, коктейль ароматов сразу же окутывает, маня. Как и в тот раз, на него подозрительно косится дворовой альфа, недобро щуря карие глаза с вертикальным зрачком. Но, в отличие от того раза, Саске знает, зачем он пришел.
- Я бы хотел купить букет, - улыбается в ответ, пытаясь расположить омежку к себе. Учиха уверен, что таких, как он, желающих привлечь его внимание, Наруто видит каждый день, поэтому не особо-то и удивляется, когда мальчишка чинно делает шаг назад, проводя между ними черту, на которую он, альфа, натыкается, словно на невидимый барьер. Неприкосновенная черта – одна из способностей омег, с помощью которой они могут приструнить любого, даже Первородного альфу, просто не каждая омега приемлет именно такой, традиционный способ защиты собственной чести. Да, с этим пареньком будет сложно, но иного Саске и не ожидал от омеги, которая смогла затронуть его сущность. Тем более, он и не собирается быть таким, как все.
- Вы уже определились с цветами для букета? Или же вам помочь с выбором? – очередная дежурная улыбка, прилежно сложенные руки, открытый, прямой взгляд. Омежка защищает свою территорию, но не позволяет личному мешать работе. Он дает понять, что бесспорно учуял завлекающие, исходящие от альфы феромоны, но прямо, не боясь, указывает ему на неприемлемость подобного поведения.
Учиха восхищен. Не только тем, что обычный, дворовой омега способен противостоять его Первородному очарованию, его сильному запаху, ему, свободному альфе, в принципе, но и его рассудительностью, умением создать о себе впечатление и расставить приоритеты. Не был бы дворовым и не ощущался бы так слабо, он бы мог подумать, что омежка принадлежит к высшему сословию, что было бы весьма удобного в его ситуации. Саске склонил голову и усмехнулся краешком губ – нет, об удобности тут и речи быть не может. Не тогда, когда его альфья сущность признает право омеги, на сотворенную ею черту.
- Сегодня я все-таки хотел бы купить розы, - как только пухлые губки раскрылись, он сразу же предостерегающе приподнимает указательный палец, совсем чуточку уповая на свое альфье доминирование. - Но не алые, - главное, не обидеть, ведь омежка смышленый, поймет, что к чему.