Вряд ли Бакс пойдет вместе с ним. И это видно уже по одному лишь выражению на его лице.
Сведенные к переносице брови. Губы, упрямо и зло сжатые.
Это все-таки для него неожиданность. Да уж.
Не то чтобы Стив действительно в это верил, но вариант того, что это письмо Баки подкинул нарочно все же был… Попросил ту девушку, что подошла к нему на одной из перемен, передать его.
Сообразил какой-нибудь глупый предлог, а потом нашел дурочку, которая купилась.
Все просто. Бакс никогда не был обделен вниманием, ни тех, ни «этих». Найти шестерку ему труда не составило, да и…
Стив не может не смотреть, как друг аккуратно берет письмо сложенное в виде конверта, а затем разворачивается его. Медленно, чуть пугливо, он, похоже, все еще не верит, что слова внутри писаны его рукой.
До того как взглянуть, до того как вчитаться, Барнс спрашивает:
— Кто?
Стив вздрагивает, книга подскакивает в его руках и чуть не падает на пол. Грохочет по столу.
Где-то за стеллажами шипит библиотекарь. Он сам заливается краской, судорожно сглатывает.
Баки тянет к нему руку, негромко начинает:
— Стив, послушай…
Он отскакивает, как ужаленный, подрывается на ноги. Ножки стула скрипят по полу, шуршат и царапают его.
Выпаливает:
— Там… Там девчонка из какого-то класса… Я… Я не знаю, она просто пришла и… Пришла, сказала, это мне и… Она просто отдала это мне, оно… Оно было открыто и…
Задыхается. Судорожно хватает ртом воздух. Грудная клетка скачет, будто на батуте.
Баки подрывается, уже хочется кинуться к нему.
— Стив!..
— Стой на месте.
Он сгибается пополам, упирается одной рукой в колено, а другую выставляет. Задерживается воздух до темных пятен перед глазами.
Это все не реально… Не реально… Почему он до сих пор не опровергнул? Почему не рассмеялся? Почему смотрит так побито и жалко?!
Нет-нет-нет-нет! Нет, пожалуйста, не надо!
Этого не может быть! Такое просто… Просто не может… Не с ним!
Паническая атака не набирает мощи. Заканчивается.
Он выпрямляется. Говорит спокойно, размеренно и четко. Берет себя в руки в общем.
— Оно было распечатано.
Барнс бледен, по-настоящему напуган. Он быстро шарит по его лицу, ищет следы… Чего-то. Затем сжимает челюсти и садится. Говорит:
— Ясно.
Роджерс кивает. Аккуратно поднимает рюкзак и складывает в него книги. За стол больше не садится.
Баки не столько читает, сколько просто смотрит на исписанный лист. С силой сжимающиеся пальцы чуть мнут его там, где держат.
Проходит десяток минут, прежде чем он сам говорит:
— Скажи хоть что-нибудь.
Стив говорит это, смотрит на него, прячется за задвинутым стулом. Бакс поднимает на него глаза, хмурится, будто непонятливо.
— Что я должен… Что должен сказать?
— Разве это не очевидно?.. — мальчишка хмурится, чуть отшатывается, кривя губы. — Опровергни. Просто опровергни, и мы сможем…
— А если я не могу?
— Нет, все будет в порядке. Мы забудем этот инцидент, все будет в порядке, тебе просто нужно… — Стив до белеющих костяшек сжимает металлические прутья на спинке стула, поджимает губы.
Баки перебивает.
— Я не могу опровергнуть. Стив.
Раздельно. Медленно. Четко.
Где-то над входом часы отбивают ритм времени. Библиотекаря не слышно. Ровно до того момента, как кто-нибудь не нарушит тишину, на самом деле. Тогда его шипение, подобно шквальному ветру, пронесется меж стеллажей.
Стив смотрит на Бакса.
Баки смотрит на Стива.
Один из них отшатывается. Не в реальном мире, но в своей голове. Он зажимает уши руками, зажмуривается и убегает.
Трусливо. Как крыса, что чувствует под лапами влагу и чует чужие крики об утопающем судне.
Баки говорит:
— Да. Да, Стив. — он аккуратно складывает письмо, переворачивает распечатанной частью вниз и сдвигает на середину стола. Теперь оно будто камень преткновения. — Это правда.
Баки говорит:
— Все, что здесь написано. До последнего слова, Стив. — он проходится пальцами сквозь волосы, поправляет рукава рубашки, изредка и мельком пробегается взглядом по его глазам. Но внутрь пробраться не может. Теперь ему туда уже никогда не будет ходу. — Я могу ответить за это.
Баки говорит:
— Я тебя ни о чем не прошу. И ответа не прошу, Стив. — часы все тикают и тикают. У мальчишки начинает дергаться глаз. Он хочет убежать так же, как бежит внутри себя. Быстро и без оглядки. — Я все еще твой друг и хочу им остаться.
Баки говорит…
Стив говорит. Перебивает, чуть не срывается на крик, боится на него сорваться, все еще хватается за спинку стула.
— Это все… Это какой-то розыгрыш, да?.. Это не смешно, Бакс!.. Это глупо, ты же знаешь!.. Не делай…
— Стив, я — гей. Это не розыгрыш. — он поднимается, но больше руки не тянет. До него, наконец, доходит, что происходит. Он, наконец, понимает, что больше ловить здесь нечего. Их дружба только что разрушилась. — Оно лежало у меня в шкафчике уже год. Видимо, выпало, когда я доставал учебники. Я не хотел расстраивать тебя. Извини.
Он подхватывает рюкзак и не бросает последний взгляд. Стив срывается.
— Ты так просто уйдешь?! Вот так!.. Так просто!
— Я все еще твой друг. Я буду им до конца. Как только поймешь, что тоже все еще хочешь остаться моим другом, — у тебя есть мой номер.
Библиотекарь шипит, а Баки… Его Баки… Его гребаный Джеймс Бьюкенен Барнс просто уходит! Шаг за шагом, шаг за шагом!
И это гребаное письмо!.. Он оставил его на столе. Оставил, чтобы Стив забрал, чтобы он, черт побери, забрал его, как напоминание о том, что его гребаный друг просрал их дружбу, влюбившись! Влюбившись в него!
Дверь хлопает, закрываясь за спиной. За его сильной, широкой спиной.
Когда они устраивали выходные ночевки, Стив так любил ложиться к Баки под бок, прижиматься к его теплой спине своей и… Блять! Все это время Баки, Бакс, Джеймс Бьюкенен… Он все это время был геем, и он был влюблен в него!
Схватив кусок бумаги, мальчишка свирепо разрывает его, кромсает на части, а затем швыряет на пол. Уцепившись за спинку стула, опускается на корточки и пытается дышать.
Он даже не знает, что было бы лучше: узнать раньше или не знать вовсе.
~•~
Он сидит.
Мама готовит незамысловатый ужин, в легком танце перемещается по кухне и что-то мурлычет себе под нос. У нее хорошее настроение, легкая улыбка на губах и совсем никаких мыслей по поводу того, отчего на лице ее мальчика такое выражение.
Он сидит.
Кухонный стол чуть плывет перед глазами, но Стив убеждает себя, что это не слезы. Просто глаза подводят.
Он сидит.
Сейчас бы подорваться, побежать, заколотить кулаками в дверь дома Бакса и просто… Просто увидеть его. Просто попросить солгать, попросить сказать, что это все же розыгрыш.
Он потирает переносицу, вздыхает. Кусочки бумаги, в куче лежащие перед ним, немного вздрагивают от его дыхания и взволнованно затихают.
Тихие напевы матери скользят по нервам, оголяя их и действуя раздражающе. Стив потирает закрытые веки. Ужинать не хочется.
Он уже собирается подняться, как перед ним опускается тарелка с мясом, овощами. Прямо поверх жалких клочков чужих чувств.
— Мама!..
Он вскидывается, перехватывает тарелку до того как она опустится на стол полностью, а затем сдвигает ее в сторону. Любовно, заботливо сгребает в ладонь этот мусор, затем скидывает назад в небольшой пакетик.
— Выбросить?..
Она протягивает руку к прозрачному полиэтилену и впервые за весь вечер заглядывает ему в глаза. Стив дергается от нее как от огня, прижимает, нежно и бережно, мешочек чужого разломанного счастья к своей груди и полу отворачивается, в буквальном смысле закрывая его собой.
— Нет, ты что с ума сошла?!
Вырывается случайно, не нарочно, он округляет глаза, в коих мелькает отблеск злобы. Сжимает челюсти.
И только через секунду понимает. Становится растерянным.
— Стив?.. Как ты… Как ты так можешь, я же…
Она в ужасе делает шаг назад, прижимает руки к груди. Ее глаза наполняются слезами. Глаза полные тоски, печали, но все же равнодушия.
Стив быстро откладывает пакетик и поднимается, берет ее руки в свои. Быстро говорит:
— Мам, я не хотел, слышишь… Я правда не хотел, сегодня день сложный и я… Прости меня, пожалуйста, я не думаю так на самом деле, мам…
Он тянется к ней, привстает на носочки и целует в лоб. Обнимает. Проходит пару минут, и женщина перестает дрожать. Кивает, выпутываясь из его объятий.
Говорит:
— Садись кушать, пожалуйста…
Стив кивает, зажмуривается, в остром желании дать себе подзатыльник, а затем опускается назад на стул. Опускается назад за стол.
Больше они не разговаривают. Ошметки бумаги внутри целлофана лежат по левую сторону от него. Стив раз за разом возвращается к ним взглядом.
Он еще не уверен… Он еще не до конца осознан…
Посыл клеить их вместе.
Или же выбросить. Сжечь. Высыпать кучу пепла Барнсу в лицо и…
В горле встает ком. Он не съедает и половины. Извинившись, поднимается.
— У тебя же все в порядке, правда?..
Он хочет рассмеяться. Вместо этого лишь качает головой, подхватывает частички своей собственной боли со стола и говорит:
— Конечно, мам. Все хорошо.
Это вечная ложь. Вечные декорации счастливой семьи из одного ребенка и одной матери-одиночки-шлюхи.
Он заходит в свою комнату, маленькую, без рабочего стола или стула, с одной лишь кроватью, приткнутой к стене, и шкафом с одеждой/книгами/разными вещами. Всего-то два на три метра или около того.
Он заходит, закрывает за собой дверь и прижимается к ней спиной.
Это происходит раз за разом. Его матери до него и дела нет, когда ему плохо или ужасно, когда сложно или слишком трудно. Она не то чтобы не любит его, просто не видит этого. Никогда не видит его проблем, полностью сосредоточившись на себе, на своей жизни.
И он не обездолен, только если материнской любовью. Он не обделен, только если участием матери в его жизни.
Затылок мягко бьется о деревянную поверхность. Стив зажмуривается, дышит сквозь стиснутые зубы.
Распахивает глаза — не видит. Видеть ему и не нужно.
Постель не широкая, но на двоих хватит. Она не слишком мягкая, не слишком удобная… Всегда, кроме той самой ночи.
~~~~~
Он молчит об этом два дня, но в итоге не выдерживает. От нервного и голодного истощения падает в обморок прямо посреди математики, стоя у доски.
Приходит в себя в медпункте. За задернутой шторой медсестра Карен объясняет кому-то, что с ним случилось и что делать дальше. Он пытается поднять руку.
Взглядом ищет часы.
Матери нет семьдесят пять часов и двадцать две минуты. Он не ел со вчерашнего утра.
— Да, хорошо… Да, я отвезу его домой…
Баки. Он здесь, он поможет ему, точно поможет и… Нет. Говорить нельзя, иначе он расскажет органам опеки и его мать лишат родительских прав.
Барнс не то чтобы не любит его мать, ему просто до тошноты отвратительно то, как она «заботится» о Стиве.
Стив садится. Руки и ноги налились свинцом, веки вот-вот схлопнутся.
Все будет в порядке, она ведь и раньше так пропадала. На сутки или…
Прошло трое.
Он верит, что вернется домой и мама будет там. Не обнимет, не спросит как дела, но хотя бы накормит и…
И все.
Все, что она делает, кормит его. Дает денег на одежду, перекусы и книги. Позволяет уходить на ночевку к Баксу.
Стив встает. Тут же хватается за шторку и чуть не обрывает ее, начиная падать.
По ту сторону кто-то тут же подхватывает, ловит. Всегда ловит. С самого детского сада или…
Ведь может же такое быть, что они знакомы еще с той, прошлой жизни? Может же?
Ведь их дружба, она… Она не то, чтобы абсолютна, но… Но…
— Хей, нормально?.. Я могу понести тебя, если хочешь…
Конечно же он не хочет, но Бакс говорит это так, будто бы нести своего слишком слабого друга на руках через всю школу — это нормально.
И вот все тут.
Он мотает головой, пересушенным наждаком проходится по полости рта и сглатывает вязкую слюну. Поставив его ровно, парень подает бутылку с водой.
Медсестра отпускает их, Баки обещает ей проводить Стива до дома и проследить за ним.
Удается выполнить обещание лишь на половину.
До дома они доходят в тишине, заполненной редкими монологами Баки. Он пытается узнать, расспросить, убедить открыться…
Достигнув квартиры, Стив закрывает дверь прямо перед его носом. Прижимает лбом, зажмуривается, роняя горячие слезы и слушая, как друг матерится, стучит, кричит.
Он пытается позвонить: сначала в дверь, затем на телефон. Стив просто съезжает на пол, прямо там, в коридоре, и пытается притвориться, что паническая атака идет мимо. Что сегодня она не замечает его. Что сегодня они не друзья.
Маминой обуви, маминой куртки… Ничего маминого в прихожей нет.
Разозлившись, до ужаса, до ярости, Баки уходит. Пинает дверь напоследок.
Стив безмолвно трясется в рыданиях, поднимается, держась за стену и стараясь перетерпеть спазмы, скручивающие живот.
Он умный мальчик. Он мальчик верующий.
В данный момент он верит, что если лечь спать, если заснуть, если положить голову на подушку… То потом можно, наконец, увидеть, что мама дома.
Потому что к вечеру она точно вернется. Не может не вернуться.
Все ее вещи всё еще в ее комнате. Все ее безделушки, вся ее одежда.
Ну и что, что куртки нет?.. Так ведь и должно. Когда уходишь куда-то, надеваешь куртку, чтобы было не холодно. Так ведь и должно…
Он валится на постель. Сжимает в руке телефон, продолжающий тихо пиликать от звонков Бакса, а затем ныряет в пустой, глухой и до спазмов болезненный сон.
Ныряет, проваливается… Просто закрывает глаза и делает вдох.
Проходит буквально миг, но на деле солнце уже давно скрылось за горизонтом. Он просыпается, сглатывает желчь, сглатывает горечь.
Телефон больше не звонит. Всего чуть больше сотни непринятых. Все от одного абонента.
Стив поднимается и медленно переставляя слабые ноги выходит в коридор. Квартира пуста. Ни звука, ни шелеста.
Он обходит все комнаты в тупой, упертой надежде. Включает свет везде.
Будто боится, что не заметит ее, но…
Пусто. Он останавливается где-то недалеко от прихожей. Мутными, влажными глазами смотрит на дверь.
Не чувствует как набирает номер. Не слышит гудков.
— Да, черт тебя подери, что за хрень ты творишь идиот, я блять!..
Поток матов, поток злости… Но Баки хотя бы здесь. Он хотя бы не сбежал. Неизвестно куда. Неизвестно насколько.
Стив шепчет:
— Б-баки…
Парень на том конце затыкается, будто кто-то перерезает провода связи. Но ведь это сотовые и… Ах, к черту, проехали.
Стив падает на колени, потому что ноги больше не держат, и в оглушительной тишине шепчет:
— Она ушла, Б-баки…
Секунда тишины, а затем по ту сторону что-то падает. Барнс начинает носиться по комнате, собираясь и одеваясь. Прежде чем бросить трубку, рычит:
— Я возьму отцовскую машину и буду через десять минут, слышишь?! Просто дождись меня, окей?! Просто дождись.
Стив кивает. Моргает.
Телефон выскальзывает из пальцев, падает, но не разбивается. Просто падает.
Он прячет лицо в ладонях, взвывает чуть ли не навзрыд.
Где она?.. Она же жива, правда?..
Почему она ушла от него?.. Она не любит его?..
Что в нем не так?.. Он же отличник, болеет только часто, но…
Где она?.. Она же жива?..
Почему она ушла, почему бросила его, оставила вот так, на произвол судьбы и даже, даже…
Он не замечает времени. Судя по ощущениям, желудочный сок будто уже начинает разъедать его органы, причиняя адскую боль. Голова пульсирует, толчками качая кровь по его венам. Ноги немеют, слишком долго находясь в одной позе.
Уже не стоны, лишь хрипы. Ему хочется, чтобы это прекратилось, но он ничего не может с этим поделать. Просто всхлипывает раз за разом, утирает слезы и сопли уже и так влажными ладонями.